Главная | Форум | Партнеры  |
|
АнтиКвар |
КиноКартина |
ГазетаКультура |
МелоМания |
МирВеры |
МизанСцена |
СуперОбложка |
Акции |
АртеФакт |
Газета "Культура" |
|
№ 12 (7772) 14 - 20 апреля 2011г. |
Рубрики разделаАрхивСчётчики 
|
|
Под занавесЛАРИСА ГРЕБЕНЩИКОВА: Я так ничего и не знаю о своей профессииБеседу вел Павел ПОДКЛАДОВ
В жизни Ларисы Гребенщиковой, в отличие от ее коллеги по ремеслу Нины Заречной, слава Богу, не было ни поездок в третьем классе в Елец, “где образованные купцы пристают с любезностями”, ни дачных (читай – антрепризных) театров. Но, как говорит сама Лариса, свой “Елец” все же был. “Вспоминаю ту жизнь, те зарплаты, поездки в бригадах по деревням, клубам, Казахстану…” Печально говорит она и о периоде вынужденного бездействия в театре. Но философски замечает, что “безролье бывает почти в каждой актерской судьбе, это надо выдержать”. Кстати, нет худа без добра: именно в тот период Гребенщикова стала преподавать в своей alma mater и с удовольствием занимается этим уже двадцать лет. Критики прочили молодой актрисе Нину Заречную, Соню Серебрякову, Ирину Прозорову, женские образы Тургенева, Достоевского, Толстого. Но не случилось. Чехов и Достоевский пришли к ней гораздо позднее. А “возвращение на олимп” случилось десять лет назад, после пронзительной роли Аманды в “Стеклянном зверинце” Т.Уильямса – спектакле, поставленном режиссером Александром Огаревым. После этого роскошные роли пошли “косяком”: Лариса тонко и проникновенно сыграла Кейт Келлер в “Сотворившей чудо” У.Гибсона, гордую и независимую маркизу Чибо в “Лоренцаччо” А. де Мюссе, забавную и трогательную генеральшу Епанчину в “Идиоте” Ф.М.Достоевского. Потом, наконец, в ее жизнь пришел Чехов. Художественный руководитель РАМТа Алексей Бородин подарил ей роль Раневской. Хотя, сказать по правде, бенефиса в полном смысле слова не случилось. В этом слове есть что-то бравурное и триумфальное, а персонажам Ларисы Гребенщиковой, и прежде всего Раневской, свойственны неброскость, трогательная нежность, стремление к простому женскому счастью и надежда, что кто-то когда-нибудь непременно обрушит на нее “пять пудов любви”. Недавно судьба преподнесла Ларисе Гребенщиковой еще один подарок. Она очень точно и ярко сыграла на первый взгляд абсолютно не свойственную ее актерской природе роль консульши Будденброк в спектакле Миндаугаса Карбаускиса. Лариса Гребенщикова – человек на редкость “не актерский”. Близкие люди ругали ее за то, что никогда не умела прорываться, пиарить себя. Но она всегда стыдилась, ей казалось, что ее должны заметить другие. Однажды в сердцах Лариса Ивановна назвала себя “депрессивным человеком и пессимистом”. Но тут же оптимистично заявила: “Слава Богу, нашелся театр, который востребовал и мою молодость, и мои способности, и мою жизнь, в конце концов. Значит, можно считать себя счастливым человеком”. – Лариса Ивановна, позволю себе начать нашу беседу с мистической нотки. Вы когда-то рассказывали о неких таинственных голосах, которые призывали вас в театр, как Жанну д’Арк на ее подвиг. – Да, что-то мистическое в этом есть. До сих пор поражаюсь, откуда могла прийти в голову воронежской девочке мысль о театре, в котором она раньше никогда не была! Тогда и телевизора-то не было. Хотя было радио, из которого, наверное, и шли эти “голоса”. Раньше на радио было много музыки, поэзии, театра, и это завораживало. И я почему-то уже понимала, что буду артисткой. А позже, лет в двенадцать, я с мамой попала в Воронежский театр драмы на “Отелло”. Играли наши знаменитые артисты – Сергей Папов и Римма Мануковская. Тут уж моя судьба решилась окончательно. – Как вы думаете, не обманули ли вас те “голоса”, не возникали ли сомнения в правильности избранного пути? – Нет. Несмотря на все достаточно серьезные издержки этой профессии, все было правильно. – Какие издержки вы имеете в виду? – Ну, например, мне часто приходилось разлучаться с сыном, он жил какое-то время у бабушки. Однажды я ему сказала: “Я так всегда хотела быть с тобой!” На что он жестко ответил: “Если бы хотела, была бы”. Это моя боль. – Ваши педагоги говорили, что в театре тяжело первые двадцать лет, дальше – еще тяжелее. Вторые двадцать лет вашей театральной жизни были действительно тяжелее? – Пожалуй, да. Но не потому, что был период, когда я не работала. Это нормально, это тоже издержки профессии. Сложнее стало ориентироваться в сегодняшней жизни. Она ведь совсем другая, и то, с чем ты прожила свои годы, не всегда с ней совпадает. Трудность также в том, что тебе уже сложнее быть нужной театру, в том числе и в силу репертуара. – Отличается ли нынешний РАМТ от ЦДТ 70-х и 80-х годов? Сохраняются ли в нем какие-то основополагающие традиции? – Конечно, Алексей Владимирович Бородин старается хранить традиции. Во-первых, потому что он очень трепетно относится к памяти Марии Осиповны Кнебель. Во-вторых, мне кажется, что этот театр был всегда славен не звездностью, а ансамблем. В-третьих, у нас всегда с огромным уважением относились к пожилым актерам. – Вы всегда говорили о том, что театр должен внушать людям оптимизм. А может быть, наоборот, следует готовить молодого человека к реалиям нашей непростой жизни? – А чего к ней готовить?! Она есть, готовься к ней или нет. Ну вот я, например, человек социально активный. Хожу на митинги несогласных, например, в защиту Ходорковского и т.д. Мне кажется, то положение, которое сейчас занимают наши театральные деятели, в чем-то недостойное. Сколько было людей рядом с Лужковым! А сняли – остались единицы. Не слышно голосов совести, не видно людей, которые должны принимать активное участие в нашей жизни. А иначе о чем говорить со сцены?! Научились, пожалуй, только о деньгах. – Как вы думаете, хочется ли жить людям после спектакля “Будденброки”? Есть ли там “свет в конце тоннеля”? – У думающего человека этот свет всегда есть. А наш спектакль заставляет людей думать. И даже отрицательные эмоции или горькие размышления все равно натолкнут на что-то такое, что даст тебе возможность найти выход. А если эти проблемы перед зрителем не поставить, то и света в конце тоннеля не окажется. – Поговорим о вашей актерской природе. Очень многие артисты ненасытны: сколько ни давай ролей, все мало! Таких иногда называют “актер актерычами”. Вы же, по-моему, не из их числа? – Ну, меня, наверное, действительно, нельзя назвать “актрисой актрисовной”. Как говорит водитель Алексея Владимировича: “Лара, глядя на тебя, нельзя даже предположить, что ты артистка”. Я считаю, что это большой комплимент. А насчет ненасытности… Всегда ведь хочется играть какие-то значительные роли, поворотные для твоей судьбы, идти во что-то неизведанное. – В адресе вашей электронной почты фигурирует имя одной из ваших героинь – Аманды из “Стеклянного зверинца”. Означает ли это, что она – самая любимая героиня? – Да, конечно. Она судьбоносна во многих смыслах. Во-первых, потому что это была первая работа после затянувшегося периода моего вынужденного бездействия. Тогда к нам пришел режиссер Александр Огарев, который, как мне кажется, очень точно прочитал эту пьесу. Я ему бесконечно благодарна за то, что он проделал со мной огромную работу: что-то внутри меня перевернул, благодаря чему я открыла в себе новые качества. – Про свою Раневскую вы сказали, что она – “про вас”. А были ли в вашей творческой жизни какие-то роли “не про вас”, то есть персонажи, которых вам не удалось сделать близкими своей душе? – Когда я занимаюсь со студентами в Щепкинском училище, то всегда спрашиваю, что же им интереснее всего в профессии? Они отвечают: влезть в шкуру другого человека. Тогда я спрашиваю: из чего будем делать шкуру? А потом выясняем, что никакой шкуры нет, а есть только один материал, который называется “я”. И предлагаемые обстоятельства. Ведь мы же бываем самыми разными: и нежными, и страшными, и агрессивными, и завистливыми. И насколько у тебя хватает смелости не побояться себя открыть, насколько хватит твоей актерской одаренности, чтобы влезть в эти предлагаемые обстоятельства, настолько будет интересен характер персонажа. – При выборе ролей, наверное, существуют какие-то внутренние ограничения, связанные с собственным стилем, мировоззрением, внутренней культурой. А не было ли желания разрушить эти рамки и ограничения и сыграть что-то из ряда вон выходящее, ну, скажем, Бабу-ягу? – Ну, Бабу-ягу, безусловно, хотелось бы! Но некоторые свои мечты я реализую через своих студентов. Сейчас, например, мы делаем дипломный спектакль по пьесе Александра Галина “Звезды на утреннем небе”. Персонажи пьесы – высланные за 101-й километр пьяницы и проститутки. Когда на репетициях я что-то показываю студентам, думаю, эх, с каким бы удовольствием я это сыграла! Но у меня в главной роли будет занята очень способная девочка Соня Реснянская, и я уверена, что она это сделает замечательно. – Стало быть, вы проживаете со своими подопечными каждую роль в спектакле? – Конечно! И это тоже – “из себя”. Иногда говорят, что можно быть плохим артистом, но при этом – хорошим педагогом. Я так не думаю. Потому что каждую роль ты выстраиваешь только через себя! Но здесь важна мера: нельзя что-то навязывать, должна присутствовать органика того актера, который будет играть роль. – Бывает ли так, что в ходе репетиций или спектаклей в своем театре бразды правления берет в свои руки педагог Лариса Гребенщикова и что-то строго внушает своим более молодым коллегам? – Нет! Никогда не даю никаких советов, причем даже своим выпускникам, работающим в нашем театре. Ну, если только они сами об этом попросят. За какие-то нарушения в обыденной жизни я, конечно, могу вправить мозги, а на сцене – никогда! – Вернусь к последней премьере РАМТа – “Будденброкам”. Допускаю мысль, что вам – актрисе, которой в актерской жизни встречалось не так много режиссеров, было сложновато работать с таким непростым человеком, как Миндаугас Карбаускис? – Мне нравится, как ведет себя Карбаускис. Хотя в его поведении, наверное, есть некая игра. И в том, как объявил, что он не будет давать интервью до 2015 года, – тоже. Хотя, с другой стороны, это правильно! Ведь уже столько говорено-переговорено, все про всех всё знают. А режиссер и актер должны быть для зрителя некоей тайной. А то, что с ним сложно работать, это ж хорошо! Жалуются, что он всегда все дотошно “копает-ковыряет”. Но для актера такой человек – находка. Придет, “расковыряет” тебя, отрежет что-то лишнее. Ведь иногда хирургическое вмешательство актеру ох как полезно! – И в отношении вас Миндаугас тоже применял такую “хирургию”? – Не знаю… Я не сразу поняла способ существования в этом спектакле. Ведь он – не бытовой. И поначалу трудно было понять, какие здесь нужны ходы, оценки, способы восприятия. Но потом на одной из репетиций он что-то показал, и все заиграло! Ведь есть режиссеры, которые тебе много рассказывают, но ты ничего не можешь сделать. А другой покажет, и ты сразу раскрываешь свои “локаторы”. Так произошло и с Карбаускисом. – Накладывает ли общение с Карбаускисом какой-то отпечаток на вас как на педагога? – Да, безусловно. Я ему так благодарна! Я ведь не училась на режиссера, а спектакли в институте мне ставить надо. И я у него многому научилась, хотя пока еще не было повода ему об этом сказать. – Что собой представляют нынешние студенты театрального вуза? Инициативны ли они, активны ли социально, интеллигентны, образованны? – Студенты все разные. Среди них есть очень интересные люди. Но, на мой взгляд, сейчас такое время, когда очень трудно вырасти в артиста. Нужно попасть в хороший коллектив, нужен режиссер, который был бы озабочен твоим будущим. А, с другой стороны, учитывая театральное производство, молодому актеру нет времени развиваться. И еще: у молодых людей стало меньше фанатизма. Они понимают, что надо успеть показать себя, проскользнуть в кино, засветиться. И часто их усилия направлены в основном на это. А что касается учебы, то студенты нашего третьего курса порой не ходят не только на занятия по общеобразовательным дисциплинам, но и по профессиональным. – На что же они рассчитывают? – Наверное, на сериалы. И мы ничего не можем сделать, отпускаем их, потому что в театры сейчас устроиться трудно. Ведь количество выпускников-актеров сейчас невероятно огромно! – Кстати, о кино. Вы, слава богу, в “порочащих вас связях” с сериалами не замечены. Ну а большое кино вас балует хотя бы иногда? – Нет. Видно, я нахожусь вне поля зрения кинорежиссеров. Помню, как-то раз я пришла на пробы к Абдрашитову, когда он подбирал актеров для “Плюмбума”. Он на меня внимательно посмотрел и решительно сказал: “Нет!” Я вышла, заплакала и подумала: “А что же он во мне такое увидел, что так резко отказал?! Каким он обладает рентгеном?!” Но пришла домой и написала в дневнике: какие замечательные глаза у Абдрашитова! – Есть ли у вас где-то в тайниках души роль или роли, которые вы мечтали бы сыграть, но пока не случилось? – Да, есть одна. Я ее мечтаю сыграть, но, видимо, не сыграю, хотя она мне подходит по возрасту. Это Клара Цаханаc-сьян в “Визите старой дамы” Дюрренматта. – Теперь о третьем участнике театрального процесса – зрителе. Опять же сошлюсь на ваши слова: “Дети – это самый благодарный зритель”. Нынешние детишки такие же благодарные, как и раньше? – Такие же. Хорошо, что сейчас они стали ходить в театр в основном с родителями. Бородин затратил много сил на то, чтобы прекратить так называемые культпоходы, и это ему удалось. И у нас существует свой зритель. – А ваш сын часто ходит на мамины спектакли? – Он бывает на всех премьерах. К моему творчеству относится очень критично. – Он по-прежнему занимается наукой? – Да. Но добавилось еще одно увлечение – путешествия. Недавно он целый месяц путешествовал по Бирме. Причем совсем один. А ведь это страна, в которой нет ни Интернета, ни мобильной связи. – Вы признанный классик работы на радио. Продолжается ли она? – Нет. Все же исчезло. Записываться негде. – Скоро вы отметите юбилей – сорок лет работы в театре. Наверное, для вас уже нет никаких секретов в профессии? – Чем дольше живу, тем больше понимаю, что ничего про эту профессию не знаю. Потому что актерская профессия – это таинство. Иногда все разобрано, продумано, но ничего не происходит. А иногда что-то в одну секунду приходит откуда-то сверху и случается чудо. Но знаю твердо, что профессией надо заниматься упорно, каждый день. И все равно она останется непознанной. Также в рубрике:
|
