Новатор со стажем

"Иванов". Театр "На забрадли", Прага

Виктор ГУЛЬЧЕНКО

У актера Богумила Клепла, играющего чеховского Иванова в постановке чешского режиссера Петра Лебла, живые глаза. И он не теряет этой живости на протяжении всего спектакля, хотя его герой, как и все прочие здесь, отчужден постановщиком от внутреннего действия, точнее сказать, "очужден" им.

Кажется, Чехова здесь пытаются играть по-брехтовски, сознательно дистанцируясь от персонажей. Тут уж, ясное дело, не до "неврастении" Иванова.

"Неврастения" в этой пьесе - не только состояние героя, но и состояние самого сюжета, с ним связанного. Это сюжет драмы, которую можно попробовать играть, как комедию, но при этом неминуемо опростятся взаимоотношения персонажей. У Лебла так и происходит.

Вызывая здоровый зрительский смех, герои то и дело буквально лезут на стену, устремляются под потолок подвижного дощатого павильона с круглыми окнами- иллюминаторами (сценография таинственного WN). Как и всегда, зал изрядно веселит смачно решенная сцена возлияния, приправленная клоунадами с длиннющим удилищем в руках у Боркина (Петр Чтвртничек) и синхронно падающими черными полотнищами кулис, которые срывают и в которые долго закутываются пьяненькие сотрапезники. Поднимает крышку фортепиано, но не музицирует, а ведет с дочерью серьезный разговор маэстро Лебедев (Леош Сухаржипа). Венцом абсурда буквально становится реплика Саши (Теодора Ремундова), которая, глядя на висящую на стене копию картины Леонардо да Винчи "Дама с горностаем", говорит Иванову: "Как хорошо собака нарисована! Это с натуры?". В этой насмешке над "натурой" психологического театра - ключ к спектаклю Лебла, часть действия которого играется на авансцене перед закрытым мхатовским занавесом. И - о, ирония судьбы! - знаменитая его эмблема с Чайкой оказывается невольно "вписанной" в чужую декорацию, оппонируя ей.

Лебл остроумно, изобретательно, с полным знанием режиссерского дела развлекает зал, предложив ему созерцать красочное зрелище, в котором преимущественно участвуют не действующие лица, а фигуры, гротесково решенные и эффектно поданные, будь это истощивший себя цинизмом Шабельский (Владимир Марек) или безудержно гусарствующий Боркин.

Но, может, режиссер прав, поступая подобным образом? Ведь у Чехова тот же Косых (Ладислав Клепал), по- современному названный в программке "служащим налоговой инспекции", так характеризует сложившуюся коллизию: "Черт знает... Неужели даже поговорить не с кем? Живешь, как в Австралии: ни общих интересов, ни солидарности... Каждый живет врозь...". Эту вот жизнь врозь и показывает нам Лебл. А если в постановке расплывчата цель, так разве не совпадает это счастливо с непроясненностью же цели у самого героя? И если лица подавляющего большинства персонажей, скорее, напоминают маски, то почему не поискать ответ на сей вопрос опять же у Чехова? У Чехова среда заедает Иванова - и вот она, "среда", колоритно, стильно и сильно шаржированная, в особенности старуха Авдотья Назаровна (Валерия Капланова) и Марфа Бабакина (Здена Гадрболцова). И уж подлинным премьером "среды", первой ее скрипкой выступает здесь доктор Львов (Карел Добрый) - долговязое несгибаемое существо с совершенно непроницаемым лицом и в белой рубахе с жабо, этакий Соленый и Чайльд Гарольд одновременно. Львов конкретен в своих неистребимых претензиях к Иванову, ибо открыто неравнодушен к его жене и столь же открыто таскается целый акт по сцене с дуэльными пистолетами. В конце концов Иванов схватит один из них и сиганет с ним в темноту зала, ибо иначе комедия не состыкуется с драмой. Она, надо сказать, не очень и стыкуется на протяжении всего четвертого акта, где Иванову приходится выступать откровенным резонером, "среде" - доигрывать проявивших себя ранее ряженных статистов, а Саше - форсировать "страсти любви роковой". Очаровательная, прелестная женщина-кукла, женщина-каприз Саша в исполнении Теодоры Ремундовой чем-то напоминает бывшую нашу Елену Соловей из фильма "Раба любви". Очевидная нестыковка, видимо, тоже отвечала режиссерским намерениям - и герой его хоть и не бежал, как гоголевский Подколесин, из-под венца, но лишь потому, что и без того, присутствуя, отсутствовал. Не человек, а, извините за выражение, "механическое пианино" какое-то...

Как и ранее в "Чайке", Лебл использует в "Иванове" костюмы повышенной метафоричности, выказывая неприкрытое легкомыслие в отношении к истории и этнографии. Роскошный костюмный эклектизм (художник Катержина Штефкова) обеспечивается сведением в один ряд мехов и сарафанов, кокошников и шапок, полушубков и фраков, париков, жабо и эполетов. Все, разумеется, стилизовано, во всем виден крен к чему-то дикому, азиатскому, варварскому и вместе с тем к чему-то галантно-европейскому, траченному молью времени. Вся эта помесь французского с нижебурятским отыскана в сундуках наших бабушек и прадедушек.

До этого, в постановке гоголевского "Ревизора", Лебл тоже широко использовал восточную атрибутику - от персидских ковров до китайских кули, но там же у него присутствовали сибирские и петербургские мотивы. Так что геополитизация русской классики для Лебла - занятие вполне привычное. (Интересно, кстати, как тот же Богумил Клепл играл в этом "Ревизоре" Хлестакова? Человеку с его лицом решительно не идет врать).

Лебл, как и швейцарец Марталер в недавно показанных на фестивале "Трех сестрах", по всему видно, не приемлет традиций, посыпанных нафталином. И это правильно: в сегодняшнем зале мхатовские победы начала века обернулись бы полным поражением. Но если в "Трех сестрах" Марталера и в "Чайке" Лебла полемика с застывшими формами была до конца осмысленной и оттого результативной, то здесь, в "Иванове", театральность нередко становится самоценной.

Веселому расставанию с архаикой Лебл, похоже, пытается придать слишком много значения. Но из одной только непочтительности шубы не сошьешь, даже если эта шуба - театральный костюм. Внешняя динамика способна, конечно, отвлечь зрительское внимание от внутренней статики, но не в состоянии заменить собой действие. Самыми выразительными остались здесь сцена без слов, где Анна Петровна (Эва Голубова), Иванов и Саша долго смотрят друг на друга, и сочиненная уже самим режиссером сцена прощания навсегда героя с женой...

"Чайка" была у Лебла спектаклем вдоха, "Иванов" стал спектаклем выдоха.

Ну, в конце концов все хорошее когда-то кончается. Театр "На забрадли", на знамени которого начертано опровержение традиций, доблестно занимается этим уже сорок лет - в таком весьма почтенном возрасте и самому новатору нетрудно угодить в архаисты. Чтобы убедиться в этом, не обязательно ездить в Прагу, в Москве тоже есть такие театры.

P.S. "Иванова" в Москве приняли с истинно русским радушием. Не как в Австралии. На поклоны вместе с артистами выходил Лебл. Волосы на его голове были покрашены в ядовито-зеленый цвет. Появление режиссера стало еще одной точкой его спектакля.

ТЕАТР

• Новатор со стажем
  "Иванов". Театр "На забрадли", Прага
• Бегущие по волнам
  "Платонов. Пропущенный акт", "Иммануил Кант". Польский театр, Вроцлав
• Оч-ч-чень скучная история
  Новая пьеса и ее антигерои
• Народный Этуш Советского Союза
  Любимцу публики - 75

ЗАМЕТКИ НЕТЕАТРАЛА

• Ах, кивера да ментики!