Главная | Форум | Партнеры  |
|
АнтиКвар |
КиноКартина |
ГазетаКультура |
МелоМания |
МирВеры |
МизанСцена |
СуперОбложка |
Акции |
АртеФакт |
Газета "Культура" |
|
№ 3 (7260) 25 - 31 января 2001 г. 2001г. |
Рубрики разделаАрхивСчётчики 
|
|
СобытиеАлконост дает прикуритьНовый "Невидимый град Китеж" в Мариинском театре МУЗЫКАЕлена ТРЕТЬЯКОВА
"Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии" - первая премьера Мариинского театра в третьем тысячелетии. Честь открыть новую эру выпала не только Валерию Гергиеву, что естественно для руководителя театра, к тому же упорно возвращающегося к "Китежу" (вот уже в четвертый раз за десять лет), но также и Дмитрию Чернякову, выступившему в роли режиссера и сценографа очередной сценической версии оперы Н. Римского-Корсакова. На премьеру съехались многочисленные гости из Москвы. И потому, что Черняков, выпускник ГИТИСа, столице вполне известен (в прошлом году на "Золотой маске" можно было увидеть его постановку оперы В.Кобекина "Молодой Давид" по либретто А.Парина, привезенную Новосибирским театром оперы и балета). И потому, что продюсером спектакля стал Э. Бояков - генеральный директор "Золотой маски", имеющий вкус, а может быть, и страсть к рискованным экспериментам. Правда, непонятно, кто в данном случае рисковал больше - В.Гергиев, который спектаклей Чернякова не видел и ведал о них только с чужих слов, или те, кто эти слова произносил. В любом случае затевалось нечто для Мариинского театра нетрадиционное. Впрочем, сегодня трудно сказать, что для этого театра привычно, что нет. Здесь уже все попробовали - и музейные варианты типа "Силы судьбы" по эскизам А. Роллера 1862 г., и возобновления спектаклей полувековой давности вроде "Мазепы" и "Аиды", и современный евростандарт, представленный "Дон Жуаном" и "Золотом Рейна" И. Шаафа. Что касается "Китежа", приятно уже то, что доверен он был режиссеру из поколения тридцатилетних (а это нечастое явление на больших столичных сценах). Само отношение молодой режиссуры к национальным святыням, в число которых, безусловно, входит "Град Китеж", обусловило повышенное внимание к премьере. Выяснилось, что святыня осталась святыней (от первой до последней ноты без купюр) и по-прежнему в начале списка лучших дирижерских работ В. Гергиева. И Д. Черняков подошел к прочтению оперы-легенды Римского-Корсакова без разрушительного радикализма и с полным уважением к духовным ценностям отечества. Но при этом собственное видение произведения на сцене явил. Почти столетняя театральная жизнь "Китежа" предстала как суммарный опыт культуры ХХ века. Здесь живописные занавесы с эскизов К. Коровина и А. Васнецова к мариинской премьере 1907 г., предваряющие или завершающие каждый акт, - то подробно воспроизводящие лесные чащи, то рисующие белокаменный град Китеж реальным, а затем опрокинутым в озерную гладь... Первая картина достойна полотен Магритта, Дельво, Дали - здесь спокойно соседствуют увеличенный в размерах умывальник, прибитый к дереву, что-то вроде античной амфоры и изящный кувшин-молочник, много выше человеческого роста. Они возвышаются прямо посреди пустыни, которая разбивается вертикалями вековых стволов деревьев, иглами сухих трав и корявыми лестницами, устремленными в небо... Во второй картине возникает типичный петербургский двор-колодец времен Достоевского и наших - что, впрочем, одно и то же, - грязный, обшарпанный, с разбитыми окнами. Внутри этого замкнутого пространства обитает живописная драная толпа совершенно современных алкашей, нищих, бомжей, пьющих и продающих все на свете. Сюда сквозь пролом стены вламывается механический троянский конь-звездолет с дымовой завесой и глазами-прожекторами - символ татарского нашествия (или нашествия вообще). И люди в шкурах заполняют городское дно, как полчища чудовищных крыс. В третьем акте - сцене гибели Китежа, - молельном, очистительном, открывается подиум с одинокой белой лестницей, ведущей в никуда. На подиуме сотни людей из разных времен русской истории - бояре, духовенство, крестьяне, дамы в кринолинах, персонажи Серебряного века или предвоенных 1930-х... Они все в одинаковом мертвенно-сером цвете и свете и проявляют равное и высокое достоинство перед исходом в невидимый град... "Сеча при Керженце", блистательно сыгранная гергиевским оркестром, сценически решена предельно просто. Над подиумом, где остаются лежать одежды ушедших на гибельное сражение воинов, зависают и начинают раскачиваться тюремные лампы-колокола, а потом пробиваются сквозь мглу силуэты захватчиков, похожих на кишащую мохнатую массу нелюдей. Здесь, и в спектакле в целом, работу художника по свету Г. Фильштинского можно признать совершенной, если только таковое в искусстве вообще возможно... В четвертом акте объяснение-прощание Февронии с Гришкой разворачивается в подземном тоннеле, куда открывается крышка канализационного люка и начинают лететь хлопья снега... И, наконец, смерть Февронии. Обряд омовения, переодевания, но все происходит на санках, которые волокут за собой райские птицы Сирин и Алконост (две усталые женщины в валенках или ботах, темных пальто, завязанных по-бабьи платках). Они притаскивают санки к домику на болотах, где жила Феврония, и посреди мрака сквозь разнокалиберные окна начинает светиться лампочка - не то это скворечник, не то теплушка, оторвавшаяся от поезда. Здесь можно покурить тихонько в форточку, что и проделывает... птица Алконост... В финале открывается черная завеса за домиком, и жители невидимого града, уже в белых одеждах (тех же шляпках и кокошниках, митрах и папахах, фуражках и косынках), поют под колокольный перезвон свадебную песнь в честь венчания Февронии и Всеволода, так и не состоявшегося при жизни, но возможного в смерти. А потом черная завеса опять заслоняет белый небесный свет, оставляя в ночи огонек наскоро сколоченного домика, притулившегося словно на краю земли... Художественная ткань спектакля пока еще не лишена узелков и ниток черновой работы - особенно второй акт, где толпа пусть и в шокирующих бомжовых прикидах, но ведет себя порой шаблонно, изображая всеобщее полупьяное оживление. А главное, в безудержном потоке этого разудалого и типичного для всякой русской оперы гуляния теряется сцена Февронии (О.Сергеева) и Гришки Кутерьмы (Ю.Марусин) - завязка трагического конфликта. Впрочем, то же происходит и с развязкой, хотя в тоннеле (четвертый акт) герои одни и никто им не мешает... В спектакле вообще сцены, решенные обобщенно, крупным штрихом, где ясно прочерчен режиссерский сверхсюжет, кажутся более стильными, выстроенными и значимыми. Они несут главную смысловую нагрузку. Персонификация - решение главных героев - видимо, требует какого-то иного способа актерского существования. Очень трудно остаться на грани образа и характера, обобщения и конкретики, психологии, выраженной в процессе переживания или сугубо внешними средствами, заостренно пластически. Новый "Китеж" - спектакль трудный. Он не из тех, что заставляет погружаться в себя без оглядки и сопротивления. Но зато он долго не отпускает, будто содержит тайну, в которую хочется проникнуть. К нему возвращаешься вновь и вновь. Он существует не в категориях "нравится - не нравится". В искусстве театра это, быть может, самое интересное. Также в рубрике:
|