АНАТОЛИЙ РАВИКОВИЧ: "В стране абсолютно нет вкуса"

Беседу вела Алиса НИКОЛЬСКАЯ
Фото В. МЫШКИНА

В Театре Антона Чехова состоится премьера спектакля "Цена" по пьесе А.Миллера. Символично, что она приходится именно на окончание тысячелетия, когда особенно остро встают ценностные вопросы. Одну из главных ролей - Грегори Соломона, оценщика старой мебели и ревнителя старых устоев, - сыграет замечательный артист Анатолий РАВИКОВИЧ. В связи с этим наша предпремьерная беседа впрямую затрагивает моменты, связанные с театральной и общественной ситуацией на стыке веков, и является логичным продолжением разговора, который газета "Культура" ведет на своих страницах уже год."

    

- Анатолий Юрьевич, пьеса, которую вы сейчас репетируете, в нынешнее время разлома и сумбура необыкновенно актуальна.

- Я так не считаю. Мне думается, что эта пьеса относится к той категории произведений искусства, о которых говорят "вечные темы" и "вечная классика". Артур Миллер, безусловно, один из лучших драматургов за всю историю театра, вполне сопоставимый и с Чеховым, и с Эдуардо Де Филиппо. Там много о чем идет речь, но для меня самое важное - о том, что человек за все платит. О ценностях мнимых и настоящих. О том, что именно человеку нужно. Если сформулировать одной фразой суть, то это "Мементо мори!" Человек должен думать о смерти, в том смысле, что, когда он будет умирать, какой итог он подведет, какие бабки подобьет в своей жизни. И в "Цене" в превосходной художественной форме рассказана история двух людей и их жизненного выбора. Один из них доволен своей жизнью, и у него в душе мир и покой. А другой человек осознал, что заплатил очень высокую цену за мираж, за ложные ценности. Ведь это вечная проблема, и возникает она не только на сломе веков. К сожалению, человеку не дано многое знать, и поэтому он ошибается. А если говорить о нравственном уроке пьесы, то он в том, что человек должен задумываться, живя и совершая какие-то действия, правильно ли он выбрал систему ценностей.

    

- А что самое ценное в нашей сегодняшней системе театральных ценностей?

- На мой взгляд, все предсказания о том, что театр умрет, не сбылись и не могли сбыться. Так же как и разговоры о смерти литературы. Просто все приобретает другие формы, другой язык, другие сферы проникновения. Но продолжает существовать. Ведь в человеке есть неистребимая потребность в искусстве. Знаете, в конце 80-х - начале 90-х вдруг стало казаться, что все торгуют на лотках, что все стремятся быстро заработать деньги; молодежь не хотела учиться, занималась бизнесом. Но есть в человеческом обществе некий незыблемый баланс: 10 - 15 процентов заражены поэзией, музыкой, искусством. И эта способность чувствовать искусство и создавать его заложена в людях биологически. Покуда такие люди будут рождаться - а они будут рождаться, - не умрут ни театр, ни литература. Другое дело, что в театре бывает период расцвета, а бывает период кризиса, когда театр внутри себя пытается найти новые пути. Но во взаимоотношениях театра и зрителя ничего не меняется. Да и особого кризиса в театре я не чувствую. Если говорить о Петербурге - я его лучше знаю, - то там появилась вдруг целая волна молодых талантливых режиссеров, людей со свежим, дерзким взглядом. Что интересно - никто из них не хочет затевать свой театр. Это раньше режиссеры стремились иметь свои театры, а у нынешних отсутствует жажда власти. Они хотят келейно работать, искать новое - и слава Богу. Единственное, что вызывает у меня некоторое недоумение - увлечение слишком элитной формой. Все эти спектакли на пятнадцать человек, на пять человек, в буфете, в подвале - этого я не понимаю. Но больше всего я не понимаю нашу театральную критику. Если она приходит на спектакль, где сидят шестьсот человек и смеются или плачут, она изначально вычеркивает этот спектакль из списка интересных и достойных анализа. Ибо все это относится к области презираемой нынешними критиками масс-культуры. Посмотрите: самые громкие театральные премии, все значительные статьи посвящены спектаклям, которых не видел никто, кроме кучки "элитарных". Мне кажется, что все это некий инфантилизм. Ведь критики, которые якобы выражают общественное мнение, на самом деле выражают мнение свое, узкокастовое. Спектакль не может быть плохим только потому, что на него пришли не двадцать человек, а шестьсот. И люди приходят в театр не за умозаключениями, а за эмоциями. Мне кажется, что критика, отрицающая эмоциональное воздействие спектакля, совершенно не права. Когда-то очень давно, когда вся западная пресса была запрещена, мне по блату удалось подписаться на журнал "Америка". И в одном из номеров было интервью с авторитетным театральным критиком, писавшим в том числе и для газеты "Нью-Йорк таймс". Последний вопрос корреспондента был таким: "Какая, на ваш взгляд, самая основная черта, которая должна быть присуща театральному критику?" Он ответил: "Это четкое понимание, что то, что делает самый плохой актер в самом плохом спектакле, ты сделать не можешь". Изначальный пиетет к творцу отсутствует у большинства нынешних театральных критиков. Нет бережности отношения к чему-то уникальному - есть пренебрежение. Конечно, существуют и плохие актеры, и плохие спектакли. Но я говорю о внутреннем ощущении.

    

- Вы сказали, что новое поколение режиссеров не хочет становиться во главе театра; значит ли это, что театр-дом как система себя изжил?

- Мне не кажется, что театр-дом себя изжил. Ведь если я молодой режиссер и у меня есть команда из пяти человек, которые мне нравятся и которым нравлюсь я, это и есть дом. А в большом театре построить дом очень трудно. Смотрите, какая бывает ситуация: приходит режиссер в обычный государственный театр, где труппа - восемьдесят человек. Из них он может работать только с десятью, остальные - чужие ему люди. Какой выход? Можно работать с этими десятью, сделать свой "театр в театре". Но тогда другие начинают скандалить, писать письма в инстанции, чтобы режиссера сняли. Именно поэтому многие режиссеры не хотят тратить энергию на борьбу и не идут в большие театры. Существует другая крайность - театр-секта. Где все управляется одним человеком, а остальные каждый день на крови клянутся, что будут ему верны, и исповедуются ему во всем, вплоть до того, кто что ест на завтрак. Это уже карикатурная форма театра-дома.

Вообще я считаю, что ругаемая многими форма театра антрепризного, при всех ее недостатках, помогает делать театральный процесс более живым. Не может и не должно быть так, что артист не умеет играть, но работает в театре и занимает место другого. Должна быть обратная связь с жизнью. Стационарные театры - ни к чему. Ну кроме Большого, Мариинки, может быть, Малого. Все остальное должно быть подвижным. С артистом заключаются контракты на конкретные роли. Если я нравлюсь режиссеру, занят у него подряд в пяти названиях, то я, считайте, уже работаю в театре. Но никто не должен гарантировать, что это место за мной навсегда. Да и денег антрепризный театр платит больше, потому что у него нет такого количества нахлебников. Нет такой ситуации, когда один человек играет, а восемьдесят получают зарплату. Но я думаю, что мы все равно к этому придем. Все должно быстро возникать - и также быстро исчезать, когда себя изжило. Тогда и проблема смены поколений сойдет на нет. А ведь сейчас молодым деваться некуда, потому что осталась система государственных театров, монополия худруков. По-моему, если человек живет в автономном замкнутом пространстве больше десяти лет, он превращается в памятник самому себе, каким бы он ни был гениальным. Потому что только Бог может быть бесконечным. Все должно подчиняться течению времени. Был театр - и нет его. Осталась площадка. Должны из жизни прийти люди, которые ее займут для конкретной работы. Должен быть банк площадок и некий учредительный совет, состоящий из авторитетных людей - но не режиссеров и не актеров, - который будет решать, какие идеи и в каком размере финансировать.

    

- Да, это справедливо. Но давайте вернемся еще к одной затронутой вами теме - теме зрителя. Как вы думаете, театр сегодня в состоянии изменить человека, у которого нет биологической потребности в искусстве?

- Конечно, может. Кто-то сказал: "Искусство смягчает нравы". Если я не особенно развитой человек, в театре никогда не был, книжек умных не читал и если мне покажут "Цену" Миллера, то я ничего не пойму. А если я приду посмотреть "Красную Шапочку", то мне будет очень интересно. Я буду симпатизировать добру, испытаю сострадание, радость. Я привожу такой простой пример, чтобы показать механизм. Дело в том, что человек этот после спектакля размягчился, у него внутри открылись рецепторы на хорошее. Таким вот образом театр воздействует на людей.

    

- В таком случае, может, и неверно разделение зрителей на сегодняшних и вчерашних и зритель всегда один и тот же?

- Абсолютно с этим согласен. Все, конечно, приходят в театр за разными ощущениями. Например, есть люди, которым интересно смотреть спектакли о любви. Потому что очень многие не испытывают этого чувства в собственной жизни, и даже суррогат, наблюдение за чужой любовью их согревают, делают богаче их существование. Но в целом основной зритель не меняется. Другое дело, что сейчас появились люди, которые раньше вообще не ходили в театр. А теперь одним из атрибутов "красивой жизни" для них вместе с мобильником и золотой цепью стало посещение модных спектаклей. Но это тоже всегда было. "Ярмарка тщеславия" - она вечна.

Единственная разница между сегодняшними людьми и людьми, жившими при советской власти, заключается в том, что раньше человек, который не понимал классическую музыку, хотя бы знал, что он ее не понимает и что это не очень хорошо. И, может, даже стеснялся этого. А сейчас целая индустрия построена на том, чтобы убедить невежественного человека, что ему нечего стесняться. В какой-то степени в этом виноват рынок: есть спрос, значит, надо родить предложение, - и бесконечные "желтые" средства массовой информации. Раньше было неприличным подглядывать в чужую постель, а сегодня это нормально. С этим бесконечным угождением вкусам уже ничего не сделаешь - здесь встает уже вопрос этики, вопрос убеждений и принципов. В стране абсолютно нет вкуса. Если бы меня спросили, каков самый главный недостаток нашего человека, я бы сказал: "Отсутствие вкуса и чувства меры". И в театре в том числе. Но это все издержки, без этого не бывает. И, конечно, нельзя вводить цензуру в привычном смысле этого слова. Нужны люди, которые не должны допускать полного и окончательного беспредела, - это да. Потому что есть рамки, через которые все равно переступать нельзя.

    

- Наверное, вот это чувство ответственности перед человеком должно присутствовать у наших сегодняшних театральных деятелях.

- Обязательно. Именно потому, что в России театр всегда был больше, чем просто видом искусства. Это не просто развлечение. Есть такая точка зрения, что искусство аморально, то есть вне нравственных категорий. Я с этим не согласен. В России искусство не может быть вне морали. Оно должно нести в себе некую глубинную нравственность. И быть вне фундаментальных заповедей, идущих от сотворения мира, искусство не может. Фразу "Красота спасет мир" я понимаю как непосредственную связь прекрасного с добродетелью. И человеческие ценности как были, так и остались. Для человека всегда была важна семья, любовь, возможность спокойно жить, быть счастливым. А умничанье насчет переоценки ценностей - просто разговоры людей, которым скучно жить, и они начинают что-то выдумывать.

ТЕАТР

• АНАТОЛИЙ РАВИКОВИЧ: "В стране абсолютно нет вкуса"
• Театр-невидимка для непосвященных
  "Семь тетрадей". Моноспектакль Елены Камбуровой