Тупиковый путь
Куда ведет русский импрессионизм
Павел КИНИН
 |
| А.Пластов. "В деревне (Кружка молока)". 1961 - 1962 гг. |
Открыв выставку "Пути русского импрессионизма", Третьяковская галерея в очередной раз решила пойти своим непростым путем. А что делать, если столетие Союза русских художников крупнейшему столичному музею отечественного искусства не отметить как-то неловко, а монографическую выставку этого объединения, опередив зазевавшихся коллег, уже показал Музей личных коллекций (она закрылась ровно на следующий день после вернисажа в Третьяковке). Идею "русского импрессионизма" тоже уже не так давно с успехом обкатали в Русском музее, свидетельством чему остался объемистый, добротный каталог. Словом, задача выдалась не из легких. Невольно приходилось уповать на оригинальность концепции, упор на московскую школу и всегда многообещающее привлечение заграничных собраний. Сперва поговорим о концепции. Идея погрузить наше отечественное искусство в недра европейского художественного процесса появилась с того самого момента, когда сей факт перестал расцениваться как "низкопоклонство" и обрел весьма лестные для национального самосознания обертоны. Как же, помимо собственных "Платонов и быстрых разумом Невтонов", рождала, оказывается, российская земля и своих Моне с Ренуарами. Формальных критериев для подобных параллелей, правда, весьма немного. Ну что поделаешь: не могли наши великие живописцы, прошедшие академическую выучку или даже Московскую школу живописи, ваяния и зодчества, отказаться от презираемого французами подготовительного рисунка и переносить на полотно непосредственно "impression", накладывая прямо на грунт свои свободные пастозные мазки. Впрочем, как раз свободные пастозные мазки, тонкое чувство пленэра и света у них были, а потому размытые границы феномена "русского импрессионизма" и позволили авторам выставки объединить в одном экспозиционном пространстве Серова, Васнецова, Врубеля, Судейкина и Юона с Герасимовым, Пластовым, Ткачевыми и Кукрыниксами. Хрестоматийный "Октябрь. Домотканово", в котором от передвижников едва ли не больше, чем от Салона отверженных, и "Мокрая терраса" Александра Герасимова, в которой президент сталинской академии находил отдохновение от пафоса соцреализма, крестьянское цветастое буйство Абрама Архипова и почвеннические пейзажи академика Пластова, вибрирующие, дышащие портреты Валентина Серова и "Красный партизан" Василия Нечитайло - вот они, найденные третьяковцами грани национального импрессионизма. Если вам видятся в подобном подходе натяжки и передержки, забудьте о том, что импрессионизм - это художественное течение, забудьте о всяких эстетических программах и манифестах, забудьте о хронологических границах, забудьте, наконец, о Дега и Писсарро... И подойдите шире, с позиций мировой гармонии, как вам предлагают кураторы выставки. Ведь практически ни один из представленных художников не числил себя в рамках импрессионизма, не "вступал" в него, как в футуризм или в тот же Союз русских художников. Их пропуском на выставку стали лирическая эскизность, ощущение неоконченности, неофициальность, а кто скажет, что это не есть признаки воплощенной импрессии?
Если старая "союзническая" часть в основном перекочевала на выставку из фондов самой Третьяковки, то советский, послевоенный, раздел состоит большей частью из полотен, привезенных из недавно открывшегося в Миннеаполисе Музея русского искусства. Его основатель, американский торговец картинами Рей Джонс, собрал свою коллекцию советской живописи буквально за последние 15 лет, скупив у лишившихся своих былых благ и привилегий маститых академиков их ранние и в основном неофициозные работы. Большой поклонник непопулярного у нас брутального, но качественного соцреализма, господин Джонс оказался тем человеком, который смог пополнить экспозицию камерными, лирическими работами, не ангажированными и потому почти не закупавшимися для музеев. Впрочем, и здесь с подбором экспонатов, видимо, не все так просто. Трогательные пейзажи Кукрыниксов, представленных на выставке как самостоятельные живописцы Порфирий Крылов, Михаил Куприянов и Николай Соколов, или те же "Яблони в цвету" Герасимова, похоже, украсили экспозицию не по принципу их вклада в отечественную историю искусства, а лишь как некий гарант последующего сотрудничества и обменов московского музея с миннеаполисским. В самом деле, не все же катать по миру русский авангард, надо осваивать и другие пути. К примеру, "русского импрессионизма". Ведь, что уж тут говорить, - влияние великих французов необоримо. И барбизонцы, и импрессионисты, вне зависимости от того, признавали преемники их влияние или как во времена развитого соцреализма, неустанно бичевавшего формалистическое "впечатленчество", скорее готовы были сказать, что никогда и слыхом не слыхивали про Сезаннов с Сислеями, чем признаться в подражании западным течениям, определили пути развития мирового модернизма. Вот только выносить в концепцию "русский импрессионизм" значит априори ставить национальное искусство в положение эпигона, плетущегося на задворках мирового художественного процесса, где-то рядом с провинциальными и финским, и американским "импрессионизмом". Оно, может, и так, но почему-то когда смотришь на километры национальных пейзажей где-нибудь в хельсинкском Атенеуме, это кажется не совсем справедливым. То ли квасной патриотизм заедает, то ли есть в нашем искусстве что-то от "всемирной отзывчивости", позволяющей даже сквозь призму социального заказа смотреть на корову Буренку, умиляясь трогательным, лирическим впечатлением. Вот только, надо думать, ой как далеко оно от французского "impression".
