Страсти по Рустаму

Беседа с Хамдамовым о постмодернизме и кое-что еще

Зоя БОГУСЛАВСКАЯ

Р.Хамдамов. "Зеркало"

"Страсти по Рустаму", публикацию которого мы завершаем в этом номере (начало в № 35) , - девятое эссе писателя Зои Богуславской, опубликованное газетой "Культура" за последние годы. Олег Меньшиков и Олег Табаков, Василий Аксенов и Алла Демидова, Михаил Жванецкий и другие герои ее очерков - это люди, не только во многом предопределившие состояние отечественной культуры, но и создавшие стиль своей эпохи, ее интеллектуальную и духовную атмосферу. Эссе Зои Богуславской - не традиционный "очерк жизни и творчества", это личный, субъективный взгляд писателя, тонкого, проницательного и доброжелательного наблюдателя, на своих ярких, талантливых современников, ее ощущение личности художника. Впрочем, Зоя Богуславская всегда честна - и со своими героями, и со своими читателями. И потому по ее очеркам можно судить о движении времени, у которого были такие герои, такая публика, такие разочарования и надежды... ...В Нью-Йорке мы живем с РХ в одной гостинице "Марриотт-Марки", что на Таймс-сквер. Огромная, тридцатидвухэтажная башня, стиснутая строительными кранами и незавершенными зданиями, круглосуточно погружена в светящиеся рекламные щиты спектаклей и мюзиклов, которые не выходят из моды много лет: "Кошки", "Чикаго", "Отверженные", "Виктор и Виктория"... За окном моего номера на 30-м этаже - город чудовищной пестроты и эклектики, сплошной поток людей, машин. Ни деревца, ни газона. Урбанизация. Хотите обрести природу, пробегите сотню метров и наткнетесь на роскошный Централ-парк.

Р.Хамдамов. "Две женщины на пляже"

Я люблю эту гостиницу. За бестолковую, разноязычную толкотню в мчащихся лифтах, где, вскочив в него, каждый здоровается. За демократизм и равенство возможностей для всех постояльцев. Люблю, почти опоздав на утренний завтрак, выбрать по вкусу свежий салат и утреннюю выпечку, а затем, на 8-м этаже, зайдя в театральную кассу, приобрести билет в театр, на любую, самую лучшую, премьеру - для гостей "Марриотта" есть бронь. И, как водится, вернувшись в номер поздним вечером, получить на дисплее телефона все причитающиеся мне сообщения о звонках и факсах за день. Вот и сегодня благодаря гостиничной брони, как и прежде, пересмотрев все бродвейские знаменитые мюзиклы, попадаю с друзьями на новый, завтра - на премьеру "Смерти коммивояжера" Артура Миллера в новой постановке, которая в этом же году будет удостоена премии за лучший спектакль года. Планирую побывать и на премьере мюзикла "Фосси". Говорят, этот ремейк из мелодий Боба Фосса - чудо танца, музыки, голосов во славу памяти великого композитора и хореографа.

Помню также мюзикл "Виктор/Виктория", в котором главную роль вместо заболевшей Джулии Эндрюс сыграла Лайза Миннелли. В те дни роковые обстоятельства преследовали не только Джулию Эндрюс, но и Лайзу. Посредине спектакля у актрисы пропал голос, прославленная звезда вышла на авансцену и молча, со слезами, в полупоклоне развела руками. Зал разразился овацией. Лайзе сочувствовали, ее обожали. Публика быстро разошлась, но никто не посмел взять деньги обратно. С этого выступления началась болезнь, из-за которой дочь Джуди Гарленд и оскароносец легендарного "Кабаре" была отлучена от сцены на многие годы.

Р.Хамдамов. "Ночные принчипессы"

- Зачем вы живете на этом "вокзале"? - спрашивают меня Нина Ананиашвили и Григорий Вашадзе, заехав за мной в отель на премьеру "Веселой вдовы" в Сити-центре. Нина танцует главную партию, успех сумасшедший. Узнаваемая на улицах пара всегда обитает в "Плаза", через несколько улиц от "Марриотт". - В этой "коммуналке" невозможно протиснуться, найти друг друга, все галдят! Поехали к нам, в "Плаза" номер найдется.

- Не хочу. Мне хорошо в "Марриотт". - Как объяснить друзьям, что отсутствие индивидуального внимания для меня - редкостная возможность отдыхать и работать в режиме свободы. Это счастье, которое так редко выпадает на мою долю.

* * *

В "Марриотте" я живу на 30-м этаже, Хамдамов - еще выше. Мы ежедневно вместе завтракаем, он терпеть не может есть один. В первые дни торжеств РХ еще соблюдает протокол. На шумном открытии галереи он стоит с бокалом красного вина в окружении почитателей вблизи своих картин и ювелирных изделий. Его акварели, драгоценные броши по его эскизам рассматривают, к ним прицениваются. У микрофона с приветствиями поочередно возникают Эрнст Неизвестный, Олег Целков, Борис Заборов, потом и Михаил Шемякин, с искусства которого началась коллекция Феликса Комарова. Включая Хамдамова, эти пятеро - главное блюдо галереи, все они мастера с солидными репутациями в мире искусств. Их картины, графика, ювелирные изделия недешевы на мировом рынке.

Теперь, когда мы с Хамдамовым приехали на юбилей галереи "Русский мир", она уже стала символом русского модерна. Феликс Комаров, уроженец Ленинграда, приехавший в США, оказался из числа отечественных меценатов. Он успешно выставил образцы русского поставангарда. Не только из России, но и приезжие с иных берегов считают престижным побывать в галерее напротив Центрального парка, по 5-й авеню, 800, рядом с дорогими бутиками. В один из дней подходя к галерее, не могу протиснуться, квартал оцеплен полицией. Блюстители порядка пытаются остановить толпу любопытных, рвущихся к соседнему дому. Здесь обитает Моника Левински - "пиковая дама" семьи президента Билла Клинтона, оставившая черный след в биографии этой семьи.

Увы, галерея ювелирного авангарда просуществовала всего три года. Экономический стресс 17 августа 1998 года свел на нет робкие начинания и надежды первопроходцев культурного бизнеса. Комаров галерею закрыл. Вскоре состоялась презентация его нового проекта - клуба "Москва" (на 73-й улице между 6-й и 7-й авеню) с рестораном, дискотекой, ежедневным шоу, но эксклюзива не было. Те именитые, что посещали галерею, сюда заходили редко. Случилось и привычное: некоторые бывшие создатели ювелирок вступили с владельцем в тяжбу, пытаясь вернуть проданные работы и рассчитаться по прежней стоимости, предшествовавшей дефолтной. Время рассудило их, обозначило правоту одних, заблуждения других, кое-как примирив враждующие стороны. Но ничего уже не вернулось. Такого времени, когда успехи русского искусства и раннего предпринимательства совпали, уже не будет. Все проходит. Но, как известно, мы проходим тоже.

...В оставшиеся после торжеств дни вижу Хамдамова только в гостинице. Он прячется от телекамер и фотовспышек, никому из корреспондентов не удается взять у него интервью. Все же РХ появится на заключительном вечернем приеме в итальянском ресторане. Он присядет у стола, беззвучно, безымянно, словно отбывая повинность, мы и не заметим, когда он исчезнет.

Десять дней, что мы были гостями галереи в Нью-Йорке вместе с Хамдамовым, оказались в его биографии редкостно плодотворными.

Как-то между завтраком и обедом Рустам звонит, приглашая заглянуть к нему в номер. В дверях застываю. Проем наполовину заслонен большим полотном, еще дышащим краской. Остальное пространство вместительного номера сплошь заполнено незаконченными или только начатыми картинами. Небывалое пиршество цветов. Хамдамов, небритый, перепачканный краской, с черными провалами глаз, по-детски разводит руками: "Не сплю, не ем. Не знаю, за окном день или ночь?.."

Думаю, в эти дни РХ создал не менее дюжины полотен большого формата, пополнивших коллекцию галереи Комарова. Владелец хорошо изучил художника, избрав тактику, схожую с характером этого затворника. Он фактически запер Хамдамова в номере, заказав ему серию картин с оплатой по окончании работы. Для участников торжества этот сговор оставался тайной, никто не удивлялся отсутствию РХ. Я уже не ждала Рустама на завтрак, лишь пару раз мне удалось вытащить его перекусить вечером. Никакие отвлечения его не соблазняли. Кроме единственного - оперы. Сумасшедший, скрытый меломан, Хамдамов не пропускает оперных премьер, знает некоторые партитуры до последней ноты, как-то проговорился, что все заработанные деньги тратит на них. Билеты покупает, даже когда стоимость их превышает 200 долларов.

* * *

Помню, как-то пригласил: "Пойдемте на "Хованщину". Это была премьера в Большом.

Сенсация. Дирижирует Ростропович, постановка Бориса Покровского. В антракте Рустам жмется к стенке, спектакль его разочаровал.

В другой раз Тонино Гуэрра и его жена Лора "организовали" по его просьбе билеты на премьеру "Евгения Онегина". Мы, прогуливаясь вдоль колонн Большого театра, вспоминая прошедшие дни, наши встречи в России и в Европе, спохватились после третьего звонка. Кошмар! В зал Большого не пускают после открытия занавеса. "Он не может не появиться, - волновалась Лора, - ведь он сам напоминал днем ". - "Он звонил и мне", - улыбаюсь я.

На другой день Рустам виновато мямлил что-то о неспособности следить за временем, сказал, что куда-то зашел, потом заблудился...

Помнится, была еще "Манон Леско" в Париже. Кажется, ничто не помешало.

* * *

Парижский период Хамдамова многое предопределил в его последующем творчестве. Однако учеником великих французов он никогда не был. Франция вошла в художественное пространство РХ абсолютно естественно, без комплексов и умиления. "После долгих и долгих лет, - вспоминает Тонино Гуэрра, - я нашел Рустама в Париже, в его студии. Он мне показывал свои акварели. Я снова вижу его женщин, спрятанных под влажными пятнами света. Он их одевал этими постоянно расцветающими ощущениями, которые утверждают их тайное существование, не подавляя этого существования. Если через рисунки ты мог снова устремиться по тем тропам, где царит волшебный воздух рассказов Чехова, то в акварелях Рустама ты дышишь вечной сказкой Востока. Войти и понять творения - значит вообразить сказочные присутствия. Они сразу же находят в памяти то весомое, что всегда остается после встреч, глубоко прочувствованных".

Шли годы; и верность "женщинам, спрятанным под влажными пятнами света", мотивам, которые кочуют из одного фильма в другой (так черно-белая лента "Нечаянные радости" целиком была смонтирована с новыми кадрами "Анны Карамазофф", что и стало одной из претензий Сильбермана во время съемок), все чаще навлекала на РХ обвинения критиков. В разговорах возникали намеки, что репутация Хамдамова дутая, что он - просто хорошо раскрученный дилетант.

- Вы что же, усомнились в том, что Хамдамов - чистый гений, - настаивают другие, уверенно отводя ему место классика ХХ века.

* * *

Осенью Рустам вернулся из Греции, с острова Парос. Загорелый, светящийся, его красит чуть подросшая бородка, порой выглядевшая стойкой небритостью. Он полон надежд и планов.

- Какое блаженство для меня было остаться в полном одиночестве! Никто не тревожил, не погонял. На острове Парос у ирландца оформлял интерьер, писал картины для его дома. Простая еда, молчаливый Шон - ирландец.

- Остались бы подольше, поработали, расслабились.

- Да вы что? - машет он руками, начисто опровергая только что сказанное. - С ума сойдешь. Садитесь вот сюда. - Он помещает меня поближе к лампе и пристально рассматривает. Под взглядом Хамдамова начинаешь мысленно просчитывать, что на тебе надето, как ты выглядишь. Рустам замечает все. С редкой наблюдательностью расточает комментарии, отнюдь не всегда комплиментарные.

- Щеки надо красить свеклой. Очень естественный цвет. Старая русская аристократка в Париже рассказывала секреты жизни. Женщинам надо носить всегда стилизованную английскую обувь. Лучше мужскую... Как Грета Гарбо. Или как Армани. Водку всегда наливай в большой стакан, а не в маленький... Быстро выпьешь из маленького, опять подливаешь, подумают алкоголик. Еще лучше в серебряный - замороженной. Не видно, сколько налил... и вкусно прилипает к губе. Значит, хорошо пошла...

А вы хорошо краситесь, сейчас такие тона в моде, вот брови надо рисовать пошире... вы не пробовали красить губы с обводкой? Теперь носят жакеты с удлиненной талией. Этот покрой вам не идет, почему не носите короткие юбки? Как-то видел вас в синем костюмчике с короткой юбкой - вам так шло.

Зная это, собираюсь к РХ, оглядывая себя особенно тщательно под прицелом его предстоящего неодобрения.

Сегодня мне повезло. Хамдамов весел, собран, греческий воздух явно пошел ему на пользу. Ну что ж, продолжим диалог о постмодерне.

    

- Кто же, кто из современных художников нашел этот "полюс новых сочетаний", который делает эпоху в искусстве. Может, назовете кого-нибудь?

- Что перечислять? Это почти все значительные лица.

Зачем спрашивала? Знала, РХ все равно уклонится от ответа.

- Кто что-то предвидел, ну, предположим, тот же самый Феллини. Ну можно сказать, что человек заговорился, ему не о чем больше сообщить окружающим, закончился расцвет кинематографа. Что остается делать пожилому человеку в этом мире кино - только лишь цитировать самого себя. И лучший Феллини - это цитаты из самого же себя, но с совершенно новым взглядом. В этом смысле идеальные картины "И корабль плывет" и "Казанова..."

    

- И что же дальше?

- Культура - вещь в себе, конец невозможен никогда. Допустим, в старости человек уединяется, он возвращается к истокам, становится религиозным. Даже если он всю жизнь был агностиком, он понимает, как важны простые истины: дерево, луна, солнце, вода, птицы...

    

- А как же "Иду... красивый, двадцатидвухлетний"? Поэзия - как известно, искусство молодых.

- Молодость - ровно одна половина, среднее поколение - это вторая половина нот. А все дегустирует следующее двадцатилетие, которое смотрит на уже созданное с усмешкой. Смотрите, цитата из молодого Набокова: "Дуб - дерево, роза - цветок, соловей - птица, Россия - мое отечество, смерть неизбежна". Чувствуете библейские истоки? Очень точная есть формула у Эйзенштейна - "монтаж аттракционов". Возможно, ее неправильно понимают. Не в буквальном же смысле монтаж, кадр за кадром, а монтаж мыслей. И Эйзенштейн очень точно провел генеральную линию в кинематографе, поскольку в кинематографе было возможно почти все, это трехмерное пространство, зафиксированное на пленку. Он придумал такой очень формальный трюк, который есть, возможно, и в хорошей поэзии, что в каждой строке (сцене) должен быть аттракцион, то есть должна быть выдумка.

    

- И удивление.

- Да. В фильме должно быть три выдумки. И вот эта коляска Эйзенштейна, поразительная формула какого-то несчастья, гибели, какого-то движения вниз, вперед, но коляской же не просто выстрелили в глаз, а она существует именно как факт искусства. Это есть аттракцион. Не очень многие могли повторять эти подвиги. Например, у Тарковского на каждый фильм есть всегда два таких аттракциона.

    

- "Анна Карамазофф" - тоже монтаж аттракционов?

- Есть в какой-то степени. Я в связи с постмодерном хочу еще раз напомнить удивительную вещь - роман "Леопард" Томази ди Лампедузы 1937 года выпуска. Висконти сделал по его роману просто реалистическую картину, в которой не было таких аллюзий, что позволены только литературе и большим аристократам в кино. У автора романа, палермского аристократа, или как у Феллини, Бергмана, Тарковского могли сопоставляться миры. Мера весов была, конечно, не такой силы, как в литературе, у Лампедузы: солитер сравнить с коляской Эйзенштейна! И это было еще раньше, чем Набоков. Я "Лолиту" Набокова прочел спустя пять лет после этого.

    

- Набоковские лекции сейчас читали?

- Да. Они были напечатаны в разных местах. Сейчас столько печатается, что не знаешь, что читать. А помните, раньше, когда ничего не было, мы все читали одно и то же, жили этим. Как мы были едины - все в одном строю.

    

- Человек мог стать знаменитым за одно утро. Или вечер. Представимо ли это сегодня? Все было сфокусировано на прочитанных "Прощай, оружие!" или "Белой гвардии", просмотренных "Заставе Ильича" или "Blow up" ("Крупным планом"). Татьяна Самойлова стала мировой звездой после "Летят журавли", а Павел Луспекаев - после "Белого солнца пустыни". Факт искусства мог жить в обществе месяцами. Текстами Аксенова, Хемингуэя, Ремарка выражали собственные чувства, выбирали напитки, перекраивали брюки и джемпера.

* * *

    

- Что будет со стилистами, с дизайном? Ваши прогнозы на XXI век?

- Мир унифицируется, он превращается в сплошной средний класс, поскольку высокие технологии позволяют людям не умирать с голоду, конечно, мы говорим о странах совершенных, где люди живут полноценной технологической жизнью. Но стиль не может унифицироваться, это то же самое, что умереть. Сколько людей, столько будет самых разнообразных желаний одеться.

Но нового стиля никогда не будет. К примеру, Вествуд... Полное отсутствие золотого сечения. Театр без логики. Литературная сатира без размера. Длина не существует. Присутствуют оборки, тесемки, кальсоны, блестки, дырки, кожа, замша, лен, шерсть, мочалки... Все возможно, а красоты нет. Ориентиры свободны, люди на сквозняке. Хиппи в отличие нынешней моды - были стильные. Хиппи - это формотворчество на темы модерна начала века. Розы, цветы, кудрявые волосы, батисты. Это ж было - помните, народная культура у "Битлз"? Исходя из этого электрического высокого принципа, в сущности, они ушли в ту самую стилизацию, которую проповедовал Римский-Корсаков. Они брали за основу слагаемого восточную мелодию, но звук, связанный с техникой, у них был новый. А я сейчас, в Ташкенте, это трансформирую в "Параллельных мелодиях". Но про новый фильм давайте не будем.

Хиппи был класс тихих бунтарей, оставшихся в вышитых цветах и грустной философии. Нынешние без золотого сечения. Такая мода - всегда предтеча больших катастроф.

    

- А сменяющиеся увлечения Гуччи, Версаче, Армани, Луи Ферро?

- Это скорее все чистые стилисты под барокко. Каждый себе выбирает что-то из прошлого. И, сочиняя новое, будут глядеть в прошлое. Новое, если появится с марсианами, со спутниками, - это все уже обыграно двести раз в наших головах. Даже в космических коммерческих фильмах ты вдруг видишь, что внутри персонажи одеты каким-нибудь Луи Ферро, стилизация под Японию, Кабуки с Шекспиром вместе, а при этом идет откровенно коммерческий фильм про завоевание звезд, замешенный на сексе.

    

- Вы считаете, что перекличка: 20-е - 60-е - это неповторимый феномен? Да? Война вынула десятилетие с 40-го по 60-е, а 70-е, 80-е - это, в общем, реализация придуманного раньше? Сомнительно.

- Думаю, что искусство, поскольку оно движется всегда, и, потоптавшись, как в синкопированном джазе, все-таки будет выходить на новую мелодию. Искусство всегда будет сочинять новую мелодию.

    

- Если новые мотивы вкрапливаются в старые конструкции, что же даст этот синтез? Быть может, будет просто какая-то пауза, безвременье перед всплеском к новому? Пастернак говорил, что у каждого крупного художника есть свои складки. Для него переводы Шекспира были этой складкой. Поэт признавался, что переводы отнимали все находки его вдохновения, все, что он придумывал, он отдавал Шекспиру. В рецензии на переводы Пастернака А. Вознесенский сказал очень точно: "Всю жизнь переводил - себя переводил".

- Вы правы, торжества уникальности, большого взлета, который был в 20-е годы и в 60-е годы, я не вижу. Сейчас будет типичный постмодерн с бесконечным цитированием, даже не точное, а лукавее, демократичнее. Прорыв в будущее, как в 60-е, невозможен.

    

- "Никогда не говори никогда".

- Думаю, что такого яркого - никогда. По-видимому, это последние мелодии, которые были спеты этим человечеством, такие яркие. Будет бесконечный постмодерн.

* * *

    

- Когда я смотрю ваши фильмы, мне всегда хочется остановить кадр, рассматривать его как живопись, как картину, у которой можно постоять сколько нравится. А то смотришь фильм, только отмечаешь какой-нибудь крупный план - он уже промелькнул, интрига ушла дальше, а мое воображение еще там, в прежней сцене. Испытываешь чувство голода, нет насыщения. Трудно переключиться, если не успеваешь пережить предыдущее внутри себя.

- Люди очень часто смотрят фильм как литературу и хотят скандала в тексте. А я этого избегал. Это сознательно занудная, длинная картина. Я ее и представляю себе как "Одиссею".

Ремо Гвидьери, итальянский эссеист и философ, в очерке, предваряющем каталог художника, утверждает: "Хамдамовское отношение ко времени поворачивается спиной ко всему в нашем столетии и в России, и на Западе - все менее и менее (увы!) отличающихся друг от друга, кроме разве что соревнования в производстве стереотипов или клише и комментирующего их жаргона".

Гвидьери отмечает, что ранние творения Хамдамова до середины 1990-х годов, эти уравновешенные фигуры молодых женщин, вышедших на мгновение из мифологической ниши, сменяют некоторые нарушения гармонии.

Позволю себе еще сослаться на цитаты автора предисловия:

"Грации или колдуньи, нарядные женщины Рустама Хамдамова продолжают в глазах тех, кто знает кинематографический мир, которому Рустам посвятил свою жизнь как режиссер, то навязчивое присутствие женских незабываемых образов из другого времени, где сливаются и видения сюрреалистов начала ХХ века, и те женские фигуры, которым не положено перескочить границу Одера... На итальянский или французский взгляд, эти хамдамовские дамы ускользают от обычной моды: это не настоящие портреты, не настоящие сцены, даже не антропоморфизмы сезанновских натюрмортов, которые показывают женский бюст, как будто это притолока над дверью или шкаф... они напоминают те лоскутки, которые у венецианского Тьеполо держатся чудом невесомости наподобие кучевых облаков. А здесь они спускаются на землю и тревожно смешиваются с загадочными норами..." И завершает анализ: "Штрих у Рустама Хамдамова становится более прижимистым, он подчеркивает мрачными тонами ту неопределенность, которая их окружает... На повороте столетий нависают предзнаменования, которые складывают прошлое и настоящее, усиливают интенсивность силуэтов будущего - переливчатые, накрахмаленные, не человеческие, а только метаморфические, в них человеческое лишь иллюзия, взгляд или поза, подобно доолимпийским божествам, ведь они, тревожные и тем не менее милосердные, показывают и дарят людям только одно: сценические костюмы. Костюмы, которые прячут ужас или пустоту, - неопределенность. Их узнаваемые черты расплывчаты и в них мы можем обнаружить удаленность, безразличие..."

    

- Почему так неотчетливы лица двух ангелов? - спросила художника. - Яркая расцвеченность, дымчато-розовый фон одежд приглушают лица принчипесс.

- На самом деле две ночные принчипессы, - хитро прищурился автор, - это кадр размытой пленки фильма. Эта сцена шла под реплику: "Откуда вы?" - "Мы хлебные девушки". Здесь "хлебные" в смысле доходные. У этих девушек была фантазия выткать ковер из лоскутов, продать его и купить хлеба. Конечно, я восстановил этот кадр, перенес его... В том числе и на холст. Теперь размытость лиц на этом полотне - уже судьба. Сейчас картина существует сама по себе, отдельно от кинопленки и от меня самого. Теперь она будет висеть в Эрмитаже.

"Как бы там ни было, - заключает Гвидьери, - в некоторых последних картинах Рустама Хамдамова, испуганных, лишенных защиты... эффект остается тем же самым... - художник открывает нам путь, без того, чтобы мы знали, куда он ведет".

Думается, Ремо Гвидьери не увидел радостного ликования, пронизывающего стилевую гамму Хамдамова, где свет более всего выражает мироощущение художника.

На закрытии торжеств, посвященных 300-летию Петербурга, Рустам Хамдамов был удостоен "Мастера", избранного из трех номинантов. "Господин Рустам Хамдамов, - гласила надпись в дипломе, - благодаря Вашей деятельности мировая культура сохраняет свои высокие позиции".

Но и здесь он остался верен себе: сумел избежать вспышек фотокамер, крупного плана телевидения. Ему пошли навстречу - премию он получил из рук директора Эрмитажа Михаила Пиотровского в его собственном кабинете. По просьбе Хамдамова вся публичность была отменена. В Зимней галерее Эрмитажа появилась одна из самых бесценных картин художника - ангелы-царевны, которые еще не потеряли своей драгоценности. По подсказке Т.Гуэрры автор назвал их "Ночные принчипессы".

Вручение состоялось. Мне хочется считать слова о высоких позициях, которые сохраняет мировая культура благодаря деятельности Рустама Хамдамова, истинным итогом этого беглого прочтения его творчества.

(Публикуется с некоторыми сокращениями)

ИСКУССТВО. ХХ ВЕК

• Страсти по Рустаму
  Беседа с Хамдамовым о постмодернизме и кое-что еще