Звучащий миф XXI века
"Тристан и Изольда" в Париже
Михаил МУГИНШТЕЙН
Париж
 |
| Сцена из спектакля |
Оpera de Paris - под знаком крутых перемен. Легендарный театр проводит свой первый сезон под руководством Жерара Мортье: ведущий "оператор культуры" современности известен авангардными проектами, главный - новаторская концепция Зальцбургского фестиваля (возглавлял 10 лет). Тяжелая ноша первопроходца в Париже требует от него взвешенной политики. Среди 19 названий сезона - 10 возобновленных спектаклей и 9 новых. Шесть премьер - копродукция, в частности, прокатывались знаменитые работы Зальцбурга: "Пеллеас и Мелизанда" Дебюсси, "Катя Кабанова" Яначека, - и Баварской Оперы: "Коронация Поппеи" Монтеверди. Три новинки - самостоятельные работы: "Святой Франциск Ассизский" Мессиана, "Тристан и Изольда" Вагнера (последняя премьера) и "Электра" Рихарда Штрауса (июнь). "Тристан" - бомба сезона и европейская сенсация. Спецпроект Мортье в Опера Бастий реализовали Эса-Пекка Салонен - дирижер, Питер Селларс - режиссер и Билл Виола - видеоарт. Использование видео в мифологических драмах Вагнера - атрибут современного театра ("Тристан" Петера Конвичного в Мюнхене, последние постановки "Парсифаля" в Байройте, Хельсинки и Штаатсопер, Берлин). Но Виола - пионер и классик нового искусства - идет дальше. Его версия лишена прикладного характера. На протяжении четырех часов в слиянии с музыкой на экране творится чудо - миф ХХI века. Это звучащий миф визуальной эпохи, он волнует музыкальностью, светом, льющимся из глубины и проникающим в тебя. Космос Вагнера обнажает свою природу - ритуал и символика мифа: "здесь и сейчас - везде и всегда". Сцена с напитком в первом акте идеально претворяет вагнеровскую идею "Liebestod" - слияния любви и смерти. Метафора Виолы проста и сущностна: очищение, смерть и возрождение. Тристан и Изольда (актеры на экране) раздеваются для омовения, погружают лица в сосуды с чистой водой (Томас Манн о метафоре волшебного напитка: здесь могла быть простая вода) и тонут в пучине, чтобы взмыть - точно по музыке - в момент желанного обретения. Прекрасны и другие пики драмы. Ночная сцена с колдовским деревом и гаснущим пламенем, сквозь которое приближается Тристан (2-й акт), и потрясающий финал (реприза сцены с напитком) - смерть Изольды: серебристые, летящие вверх под водой струи поднимают покоящегося на дне Тристана, чтобы слить навсегда с Изольдой в бесконечном полете бессмертия.
 |
| Сцена из спектакля |
Вода, огонь, дерево, свет, небо - лейтмотивы представления-мифа. Я нарочно не говорю спектакля, так как театр здесь уходит в тень. В прямом смысле тоже: строгая темная сцена с прямоугольниками света и подиумом для героев сегментирует символическое пространство. Радикал Селларс растворяется в нем и сосредоточен на скупой пластике героев - выразительном контрапункте жизни на экране. Певцы-актеры изумительны. Как всегда, несравненна Вальтрауд Майер (Изольда), а Бен Хеппнер (Тристан) и Франц-Йозеф Зелиг (король Марк) в новом контексте удивили новым качеством. И все же главный маг действа - Салонен. Его энергетика держала в напряжении весь вечер, оберегая визуальный ряд от нарочитости и утверждая статус события: слышимое стало видимым, музыка слилась со сценой, а классика с современностью. Вагнер пересоздал средневековую легенду, открыв новый романтический миф о любви. В Париже его переосмыслили вновь - для XXI века. Вагнер был бы рад: это не оперный театр в традиционном смысле, но - главное - актуализация его идеи "Gesamtkunstwerk" (совокупное произведение искусств). Ведь он страстно мечтал об искусстве будущего.
Новый синтез искусств заставляет вспомнить Русские сезоны в Париже, а поиск Мортье - прорыв Сергея Дягилева, определившего столетие назад пути ХХ века. Если бы Дягилев, чья тень бродит по Парижу, зашел в Опера Бастий через день на возобновленного "Бориса Годунова" (премьера-2002, режиссер - известная в Москве Франческа Замбелло, художник - Вольфганг Гуссманн), он бы в растерянности вернулся к своему "Борису" (1908, Париж; Шаляпин). Нет смысла после "Тристана" говорить о спектакле, где сыплется политический мусор, а непомерный объем трагедии об истории Мусоргского слизан "шершавым языком плаката" на некрасивой сцене. Где бандит Шуйский (наследуя умершему Борису как очередной детоубийца) всаживает нож в сидящего на троне царевича Федора, не слыша голоса русской истории и крика шокированной парижанки в зале. При этом непонятно купирован важнейший в драматургии рассказ Пимена об убийстве в Угличе. В таких случаях может спасти дирижер, но Александр Ведерников (замена планировавшегося Иржи Коута) был попросту бессилен. Даже в кульминациях драмы его темперамент вместо взрыва в хоре "Хлеба!" повествовал о том, что народ бывает голодным. Сэмюел Рэми (Борис) и команда русских исполнителей пели достойно, но погоды не делали. Жаль, что Мусоргский - великий, как и Вагнер, новатор - не смог воскликнуть в Париже: "Вперед, к новым берегам!" Под крышей Опера Бастий столкнулись два театра - современный и старый. Наблюдающий за этим Призрак оперы может отдыхать: исход предрешен. За дело взялся Жерар Мортье.
