Главная | Форум | Партнеры  |
|
КиноКартина |
ГазетаКультура |
МелоМания |
МизанСцена |
СуперОбложка |
Акции |
АртеФакт |
Газета "Культура" |
|
№ 13 (7523) 6 - 12 апреля 2006г. |
Рубрики разделаАрхивСчётчики 
|
|
Публикация"Мягкость - на толщину кожи, дальше - чистая сталь"В день рождения Александра Володина вышел в свет сборник "О Володине. Первые воспоминания. Книга вторая" Фото Валерия ПЛОТНИКОВА
Зинаида ШАРКО: Легендарный спектакль- В моем городе жили три таких человека: Георгий Александрович Товстоногов, академик Дмитрий Сергеевич Лихачев и Александр Моисеевич Володин. То, что они жили, было залогом порядочности, прочности, уверенности в себе и в том, что, банально говоря, добро восторжествует, зло будет побеждено. Эти три человека были основой моей жизни. Я сознательно не хоронила их, не ходила на похороны - для меня они уехали: один туда, другой сюда, и, в общем, они для меня все равно живы. И еще я Саше всегда говорила, что у меня два самых любимых, дорогих, близких драматурга, писателя и человека - Антон Павлович Чехов и Александр Моисеевич Володин. Но Саня всерьез к себе никогда не относился и говорил: "Ну, с твоим чувством юмора с тобой трудно общаться"... Надо сказать, что ему никогда не грозила звездная болезнь, совсем наоборот, и пьесу "Пять вечеров" наша завлит Дина Морисовна Шварц выцарапывала когтями, щипцами, потому что он считал, что пьеса очень плохая и самому Товстоногову давать такую несовершенную пьесу нельзя. Но и Дина была умна. Поскольку она несколько раз звонила Володину, приезжала к нему домой, но каждый раз натыкалась на категорический отказ, однажды Дина воспользовалась случаем: она вырвала зуб и пришла к нему домой с раздутой, перевязанной щекой - на жалость бить! И на Сашу это подействовало. Он потом сам рассказывал: "Я чуть не заплакал, когда ее увидел в таком состоянии"... и дал эту пьесу.
Пьеса появилась в театре, и его пригласили читать. Это был отдельный спектакль. Собралась труппа, естественно, во главе с Георгием Александровичем. И вот наш великий драматург-классик открывает пьесу и начинает читать. Через несколько фраз он говорит: "Извините, там очень бездарно написано. Я вот это исправлю и это исправлю". Читает, читает дальше - через несколько страниц: "Ой, как это плохо! Я... я даю слово, что я это исправлю!" Вот так он прочел всю пьесу, извиняясь за то, что она плохо написана. И "Пять вечеров", и Саша Володин просто изменили всю мою жизнь. Георгий Александрович сказал ему: "Я поставлю пьесу с волшебством". Саша - он потом мне сам рассказывал - не понял: "С каким волшебством? Где волшебство там? Коммунальная квартира!" И тем не менее получилось именно волшебство, спектакль, конечно, был удивительный. Естественно, у спектакля сразу появилось очень много врагов, и, кстати, в труппе тоже. Виталий Павлович Полицеймако, замечательный, выдающийся артист, выступил на худсовете и сказал: "Почему я должен копаться в грязном бельишке этих ничтожных людей?"
А потом пошла пресса - и начались изменения... В первом акте есть сцена Тамары Васильевны с племянником Славой (его играл Кирилл Лавров), и там у них распри: "Как ты живешь! У тебя никаких принципов!" - а он говорит: "Зато у тебя принцип! Ты из принципа замуж не вышла!" Тогда я даю ему книгу и говорю: "На, читай!" Он швыряет ее, я врезаю ему пощечину и со слезами говорю: "Это письма Маркса!" Ну как же можно бросать письма Маркса? Изменили, я стала говорить: "Это стихи Степана Щипачева"... Кто теперь знает Степана Щипачева? И тогда знали только потому, что он - великий первый лирик Советского Союза: "Любовь не вздохи на скамейке и не прогулки при луне...". Вот это нельзя бросать! Была еще замечательная история. Первый критик города Ленинграда, Раиса Моисеевна Беньяш, позвонила Товстоногову и сказала: "Георгий Александрович, вот как-то у Володина размыто и общо написано, где Ильин был семнадцать лет". (А в спектакле явно прочитывалось, что Ильин просто-напросто сидел...) "Понимаете, надо это как-то определенно выразить", - говорит Раиса Моисеевна Товстоногову. Георгий Александрович отвечает ей: "Раиса Моисеевна, а, по-вашему, где он был семнадцать лет?" - "Ну, это не телефонный разговор"... И тут Товстоногов взорвался: "Вы даже по телефону боитесь мне сказать, где он был, а требуете, чтобы Володин своими словами все это сказал?" Спектакль не просто пользовался успехом. В сцене, когда я прихожу к Тимофееву искать Ильина, я говорю ему: "Если что узнаете, адрес простой: Восстания, 22, квартира 2". А это был их собственный, Володина, адрес. И к ним два раза приходили какие-то мужчины, звонили и спрашивали: "Тамара Васильевна здесь живет?" Они воспринимали эту Тамару Васильевну как реального человека! Пока живы такие зрители, которые верят в подлинность происходящего на сцене, театр будет существовать и будет всегда всем нужен... Уже потом, когда прошло много лет, я Сашке говорю: "Сань, вот сейчас все время говорят "легендарный спектакль", "легендарный спектакль", уже 30-летие, 35-летие с первой постановки "Пяти вечеров" отпраздновали. В чем легендарность, ты можешь объяснить?" Саня подумал и сказал: "Вы хорошо играли". То, что он написал, не имело значения, то, что Георгий Александрович поставил, - тоже было для него неважно, просто мы хорошо играли... Петр ТОДОРОВСКИЙ: Зоркая смелость- Работа над фильмом "Фокусник" началась с очень печальной истории. Когда я снял первые 300 метров, мне позвонил на съемочную площадку редактор и сказал, что в Москве Александр Володин и он хочет посмотреть первые 300 метров. Я этот разговор запомнил на всю жизнь: зима, я зашел в квартиру, где он остановился, после съемки, уставший за целый день на морозе, вошел в переднюю и увидел такую картинку: дверь в комнату открыта, справа выглядывает его нога, перекинутая на ногу, которая нервно ходит, слева выглядывает край стола, там поллитра и два стакана... Сразу почувствовал - дело неладное. Зашел, он очень сухо поздоровался, мы сели, выпили по стакану водки, и он сказал: "Петя, я посмотрел материал, это ко мне не имеет никакого отношения, это что-то другое, герой совершенно не мой, люди какие-то далекие от того, что я написал, так что ты можешь продолжать эту всю бодягу, но я заранее снимаю свое имя". Вы представляете? Этим разговор закончился, он встал, оделся и ушел. Вот такой Володин! Под таким прессом я снимал всю картину. Больше я его не видел. Но так случилось, что Театр Образцова уехал на гастроли в Ленинград, а поскольку главную роль играл Гердт, нам пришлось тащиться в Питер и там ловить его на ходу. Надо было найти еще объекты, декорации на "Ленфильме"... И вдруг на аллее "Ленфильма" встречаюсь с Сашей. Он сухо: "Ну как дела?" Я говорю: "Практически заканчиваем, все". "Ну тебе, - говорит, - хорошо, у тебя замечательный сценарий... А мне приходится на ходу переписывать свой сценарий". Сам он в это время снимал "Происшествие, которого никто не заметил". Впервые как режиссер. "Это потрясающе, это потрясающе... - говорит он. - То я сидел один, понимаешь... как мышь, закрыт, никакого общения, а здесь я иду, а за мной хвост людей, какие-то вопросы, какие-то даю распоряжения, это потрясающе, это потрясающе!" Ну я говорю: "Слава богу", и все такое... И так мы разошлись. Когда он закончил картину и пошли поправки, он просто зашел на киностудию и положил пропуск. Положил пропуск и ушел. Мне потом сказал: "Слушай, это же... это же полный идиотизм - эту фразу убрать, эту сцену убрать, это переснять. Я сидел один спокойно дома, что хотел, то и писал, а тут тысяча людей, тысяча людей!.." После первой перезаписи я показал "Фокусника" худсовету, в который входили Симонов, Ежов, много писателей, критики... Вдруг вижу в темноте: только-только пошли первые титры, пригнувшись, входит Володин. Приехал специально, его даже не звали. Сел. У меня, конечно, мандраж, потому что, если бы его не было, ругали бы, давали поправки, нравится, не нравится, а тут - Володин! После просмотра было обсуждение, у меня сохранился протокол. Он такое нес, он меня так подымал! Он меня сравнивал с Товстоноговым: "Это Петя, который не пропускает ничего, который обогатил это, то...". То есть он меня полюбил, он стал таскать меня по своим знакомым, по каким-то женщинам, вечерами, и каждый день я показывал эту перезапись. Он был в восторге, так ему понравилась картина! Но потом он встретил какого-то интеллектуала, который, видимо, ему сказал: "Ты знаешь, сценарий был значительно лучше". В нем была такая прелесть, в нем сохранился, я бы сказал, ребенок: это детское, непосредственное, неожиданное, какое-то очень светлое и очень трогательное... И Саша скис... "Вот говорят, сценарий был лучше... Нет, мне картина очень нравится". О Саше Володине можно говорить бесконечно, потому что это настолько отдельный, настолько непохожий, настолько своеобразный и интересный, глубокий человек, он так чувствовал время, так чувствовал женщин. Самое поразительное - человек воевал, но ни разу не написал ни пьесу о войне, ничего вообще о войне по-настоящему... У него был свой отдельный мир, в котором он жил: "Простите, простите, простите меня, и я вас прощаю, и я вас прощаю" и так далее... Это правда, он жил на отдельной планете, жил какими-то вещами, совершенно недоступными другим драматургам. Галина ВОЛЧЕК: Ты - не один- Мы жили тогда очень тесно, как-то скученно: не только встречались на репетициях, чтобы разойтись до следующего утра, - все время варились вместе, куда-то ходили, где-то ели за пять копеек. Ни у кого денег не было, собирали по рублю, брали в долг, ходили в ВТО или еще куда-нибудь, потому что квартир тоже ни у кого почти не было... Существовали как одно целое, нечто неразрывное... И Александр Моисеевич, Саша, когда приезжал в Москву, всегда был с нами. Виделись часто, постоянно, множество и множество раз, как-то мы даже устроили ему в честь дня рождения целый вечер в театре, но вспоминается не целое, не хроникально-бытописательский ряд, а какие-то очень особенные моменты. Володинские проявления. Например, со временем мы просто перестали допускать его до артистов во время распределения ролей и в тот момент, когда работа над спектаклем только начиналась. Он, будучи человеком безумно увлекающимся, общался с какой-нибудь артисткой или артистом - и именно в этот момент ему начинало казаться, что только она или он может сыграть то, что он написал. И начиналось: "Это твоя роль, это ты будешь, точно!" Но, во-первых, у режиссера (скажем, у Ефремова) было свое видение. А во-вторых, Володин через два дня терял остроту своей увлеченности и загорался (абсолютно справедливо!) кем-то другим: "Это только твоя роль, только ты должна это играть!" Так было не потому, что он был, не дай Бог, подлым человеком или обманщиком, а потому, что он был слишком увлечен в каждое конкретное мгновение и был в этом увлечении самозабвенен и абсолютно искренен. А что получалось потом? Слезы, обиды: мне не дали роль, а мне дали... и тут мы, в конце концов, ему сказали: "Все, ты не появляешься в театре в тот момент, когда распределяются роли, а еще лучше, если в это время ты в Ленинграде, а не здесь". А как трудно было с ним на выпуске спектакля! Он все время ходил и распространял свою нервную энергию. Хочется сосредоточиться, только режиссера слышать, какие-то последние наставления тренера получить, а он тут как тут - с пожеланиями, и буквально заражает артиста этим своим нервным выбросом. Со мной, например, был фантастический случай. Мы репетировали "Назначение", в котором прототипами персонажей мамы и папы были реальные Сашины тетя и дядя, у которых он жил. Естественно, что он нам много рассказывал о них, хотя и рассказывать особенно не надо было, потому что все было замечательно написано. Общеизвестно, с каким трудом вообще выходили все наши спектакли, как надо было отбиваться, открещиваться от цензурных претензий, а тут - "Назначение" и Муровеев-Куропеев, в котором все чиновники от мала до велика видели себя и предполагали даже то, что нормальному человеку в голову бы не вошло (к этому моменту цензоры уже научились не только слушать текст, но и мизансцены разгадывать, и мы уже боялись всех ударов со всех сторон). Итак, мы с Игорем Квашой играли маму и папу, то есть его тетю и дядю. И Володин за кулисами перед последним прогоном мне говорит: "Ну почему ты не можешь выйти нормально? Ты выходишь, и сразу понятно, что ты еврейская тетя". А я произносила текст даже без толики акцента или какого бы то ни было особого интонирования, не имитировала говора, не играла ничего, связанного с национальным характером, для меня это вообще не было принципиальным... Я попыталась отойти, Володин ходит следом, не отстает: "Вот скажи, какой у тебя текст, первые слова, с которыми ты выходишь?" Я говорю: "Я вхожу и спрашиваю: "Ты не один?" - произношу этот текст в академической мелодике русского языка. Володин заводится, нервничает: "Вот-вот. Видишь, как ты сказала?! А ты не можешь просто сказать: "Ты не один???!!!". И произносит это не просто остро, не просто слегка интонируя, но с явной интонацией еврейского анекдота. Я тоже очень волновалась, все-таки последний прогон накануне премьеры и, не выдержав, достаточно жестко ему ответила: "Все, Саша, все, я тебя выключаю, хватит". Иного варианта остановить его у меня не было. Так он делился своей нервной энергией на выпуске и на начале работы. И это не было недоверием к режиссеру или артисту, не было способом завоевать симпатии окружающих. Просто он иначе не мог, и это тоже было проявлением его невероятного, огромного дара. Вадим ЖУК: Пауза во дворе- В Театральной библиотеке было хорошо. Там был кот гиннессовских размеров, который ложился на то, что ты в данный момент читал. И лежал. Сгонять его было не принято. Кот знал, что каждая находящаяся под ним книга является Красной Книгой Котов. Отводящие при этом гордые и смущенные взгляды сотрудницы библиотеки никогда его в этом не разубеждали. Таким образом, у тебя получалась пауза, и ты выходил во двор. Во дворе Театральной библиотеки было хорошо. Там был июнь семидесятого года, там были робкие зеленые кусты, там, как перистые облачка, проходили вагановские сильфидки. Там стоял Александр Моисеич, не уверен, что с сигареткой, но точно в классической ковбойке. - Вот. Этот остров ей принадлежит. Тогда еще такие фотографии были внове. Наверное, это был полароидный снимок. Посреди плотного белого куска бумаги позировала часть суши, со всех сторон окруженная лазурной водой. Недоумение и печаль плавали в небольших глазах Александра Моисеича. Какая-то канадская тетка написала про него диссертацию и одновременно владела островом. В таком случае в порядке вещей было бы владение предметом диссертации по крайней мере архипелагом. Меж тем у него никаких земельных наделов не было. Мы обсудили этот парадокс. Потом он спросил: - А что вы сейчас делаете? Совершенно на равных спросил. Будто у меня тоже есть своя канадка, анализирующая мое мощное творчество среди островных пальм. К этому времени я сделал два с половиной капустника. Что-то он, может быть, видел и приветствовал коллегу по драме. Александр МИТТА: Чистая сталь- В чем заключалось его влияние на меня? Тогда все было построено на компромиссах, из них состояла вся жизнь. Нас даже учили: если вы сумеете сделать хотя бы часть, хотя бы 30% своего, того, что хотите, - уже хорошо, зрители это вычитают (тогда зрители смотрели кино внимательно, не то что сейчас, и вычитывали смыслы, подтексты, намеки). Ощущение компромисса ломало людей. А Володин показывал: возможно жить бескомпромиссно! Не хочешь компромисса - уходи из кино, но это можно - так жить. И действительно, чтобы жить, нужны были ярость Тарковского, бескомпромиссное безумие Германа, которого нельзя было переломать... И Володин показывал, что можно быть свободным человеком. Авторитет его был с самого начала чрезвычайно высок. В Москве его приняло объединение "Юность", которым руководил хороший драматург А.Хмелик, большего авторитета, чем у Театра "Современник", не было ни у одного театра, вдобавок - легендарный БДТ с аурой товстоноговских "Пяти вечеров" (для меня этот спектакль всегда был знаком: вот к чему нужно подтягиваться!). Так что он делал то, что мог себе позволить. Он был достаточно разумный человек, и его свобода аккуратно вписывалась в рамки того, что можно. Он до предела заполнял эти рамки, но не перебирал. В кино он был свободнее, чем в театре, у него был точный и жесткий глаз, он хорошо и правильно выбирал себе режиссеров. И если Элем Климов был уже проверенным режиссером, то Петя Тодоровский только дебютировал. Я могу сказать про него то, что Б.Метальников сказал про другого моего друга и бога - Юлика Дунского: "Его мягкость обманчива, она - на толщину кожи, а дальше там - чистая сталь". Володин тоже был мягок "на толщину кожи", дальше была чистая сталь. Переделать что-то, чтобы стало лучше, но от этого не изменилась суть, - тут не было никакой проблемы: он садился и писал. Но если он считал, что это не нужно, - не было силы, которая могла бы заставить его это сделать. Также в рубрике:
|