Арбатская легенда

К 100-летию Рубена Симонова

Инна ВИШНЕВСКАЯ

Я никогда не видела Евгения Богратионовича Вахтангова. Когда стала ходить в театр, его имя уже было волшебной легендой. Но каждый раз, когда я встречалась с Рубеном Николаевичем Симоновым, а встречались мы часто, он любил студенческую молодежь, постоянно приходил на наши военно-послевоенные гитисовско-щукинские "тусовки", мне казалось, что я вижу... живого Вахтангова. Они были даже и внешне чем-то похожи: огненные глаза, "кавказско-национальный" нос с резкой горбинкой, в любые, самые темные дни страны - кокетливое стремление к светлым тонам, этот безупречно-белый пластрон, словно мраморной, рубашки, эта "несоветская" черная бабочка - своя вахтанговская "Чайка", эти крахмально-ослепительные манжеты, дирижерски взлетающие над репетициями и спектаклями, этот искрометный артистизм. И главное, что их роднило, - всепоглощающая любовь к театру, единственной страсти всей жизни, единственной судьбе, единственному спасательному кругу на самых яростных волнах общественного бытия.

Вахтанговским было в Симонове ощущение театра как вечно рождающихся молодых студий, как коллектива избранничества, коллектива не только профессионально, но и духовно близких людей, когда само имя учителя будило фантазию, само название спектакля - "Принцесса Турандот" - определяло репертуар и жанр, особую режиссерскую мысль и неповторимое актерское творчество. Рубен Симонов, как и любые другие ученики Вахтангова, был в самое сердце "ужален" блистательной "Принцессой Турандот", он успел переиграть в ней почти все маски, он видел, как работал Мастер, что хотел сказать сказкой современности. Вахтанговским было в Рубене Симонове это уникальное сочетание режиссерского таланта, новых идей постановщика, бережного выращивания актерских индивидуальностей, умного владения художнической педагогикой, великого организаторского дара. Я бы сказала, что вслед за Евгением Богратионовичем Рубен Николаевич обладал еще и особой, редкой в России энергией - создателя и менеджера, творца и импресарио одновременно. И, быть может, без всех этих "вахтанговских" качеств симоновской натуры не сохранился бы во всем своем блеске и сам Вахтанговский театр. "Король умер, да здравствует Король!" - могло бы воскликнуть театральное братство, ощутив невосполнимость потери, осознав, что драгоценнейшая часть вахтанговского гения сохранилась в искусстве руководителя Театра имени Вахтангова - Рубена Симонова.

Вахтанговское жило в спектаклях Рубена Николаевича. Оставим в стороне бесконечную "советскую" дискуссию о том, были ли в Театре Вахтангова две тенденции - одна вахтанговско- симоновская, связанная с опьяняюще импровизационной "Принцессой Турандот", и другая - серьезная, идеологически выдержанная, в таких, к примеру, спектаклях, как "Егор Булычов". В лучших своих работах вахтанговцы-симоновцы всегда были едины - они видели мир преувеличенно радостно и увеличенно печально, они смеялись сквозь слезы, знали великое российское родство трагедии и комедии, они ощущали гротеск как судорогу застоявшегося быта, они слышали импровизацию как голоса нового времени. Ставя каждый новый спектакль, Симонов решал его как отзвук "Принцессы Турандот", где веселое непременно соседствует с грустью, где игристое "шампанское" обретает впоследствии живой драматический урок "ужасному веку" и "ужасным сердцам". Казалось бы, что могло быть комического в "государственном", "знаковом" симоновском спектакле "Человек с ружьем"?

Да, было нечто высокоторжественное в первом выходе Ильича - Щукина по длинному, длинному коридору Смольного, придуманному художником В.Дмитриевым для появления Ленина из физического небытия - в вечное, "политическое" бытие. Но постепенно в образе вождя все больше и больше проступали черты знаменитых "турандотовских" масок - генная вахтанговская биография актера и режиссера не позволяла им холодной риторики, социалистической парадности. Они вместе "сыграли" Ленина как персонаж "комедийный" на фоне страшных событий войны и революции. Стоит только вспомнить знаменитую сцену Ленина с солдатом Шадриным, где рваные ритмы, суетливые движения, сверхактивные реакции, преувеличенная демократичность образа говорили не об идоле, не о Мавзолее, но о том, как уже тогда, на заре новых лет, театрально-высветленными увиделись турандотовские черты ленинского характера - эта обрывочная быстрота мысли, это почти жонглерское подкидывание чужих слов - все, что еще обернется нашей трагедией. Турандотовские маски прирастали к лицу, симоновско-щукинский Ленин был в чем-то и Тартальей, и Бригеллой - этими вечно суетящимися, вечно приказывающими и, в конце концов, тормозящими ход реальных событий фантомами житейских наблюдений. И поэтому рушился тайноковарный замысел Сталина - вывести на сцене Ленина, помогающего вождю в его страшной подготовке к "Варфоломеевской ночи" конца 30-х годов. Ленин оказался у вахтанговцев всего лишь добродушно-торопливым не человеком даже, но человечком, который не мог бы взять на себя ничего из будущих кровавых событий. "Домашний" Ленин этого симоновского спектакля не помогал "божественному" Сталину, вахтанговское начало театрального искусства - по самой своей иронической природе - не могло всерьез служить злу.

Вахтанговским было у Рубена Симонова еще и понимание времени как несовпадения времени постановки и времени "на дворе". Обычно богом театрального реализма считается как раз точное попадание выбранной пьесы в задачи современности. Даже и сама классика поворачивается к тем или иным дням наиболее близкими к ним конфликтами, душевными тревогами. Все по-другому у Вахтангова, у Симонова. Время и выбранная пьеса, ее режиссерское, актерское прочтение стоят друг к другу как бы контрапунктом, сознательно "не в стыковку". Так в 1922 году ставил Вахтангов "не ко времени" - темному и голодному московскому времени - свою пленительную, задорную, помогающую жить, а не длить страдания, "Принцессу Турандот", потому что постановочные решения принимались не на день, но на век. Так же думал и работал Симонов. В 1937 году он не показал Ленина, каким хотел бы его видеть Сталин, - убежденным фанатиком классовой борьбы.

Не показал он и в 1944 военном году какой-либо громкой патриотической пьесы. На сцену вышла "Мадемуазель Нитуш", легкая оперетка Эрве, ничего вроде бы не говорящая ни фронту, ни тылу. Но как много говорил этот спектакль обычным человеческим сердцам, жившим вот уже четыре года по необычным меркам трагедии. И как только маленькая ручка в лайковой белой перчатке, ручка прелестнейшей Целиковской, просунулась через пестрый занавес, как только он открылся и завертелась веселая карусель "принцессо-турандотовских" масок, зрители особенно ощутимо поняли, что близка Победа.

И последний спектакль Симонова - "Варшавская мелодия", спектакль-завещание, спектакль-бенефис двух великих актеров - Ю.Борисовой и М.Ульянова. Что, казалось бы, здесь, в этой камерной мелодраме, - вахтанговского? Но оно было, потому и стал спектакль еще одной "визитной карточкой" этого театра. Влюбленный Калаф снова и снова завоевывал сказочную Турандот, это были не просто советский паренек Виктор и польская девушка Хелена. Борисова словно вспоминала всю капризную турандотовскую гамму, не зря именно она и играла эту роль после "премьерной" Ц.Мансуровой, вспоминала и прозрение принцессы, когда капризы отброшены, торжествует любовь. Но не трагична ли она, эта любовь, отбросившая сказку и вышедшая в жизнь? Не изменит ли, не падет ли под ударами режима Калаф?

И однажды, в 1963 году, Рубен Симонов воплотит свою мечту - он восстановит "Принцессу Турандот" в вахтанговском ее рисунке, передав роли этой "Синей птицы" вахтанговцев новому актерскому поколению. Это поколение уже и сформировал, выпестовал сам Рубен Николаевич, Вахтангов лишь подсказал ему - небоязнь молодых соперничеств, радость сотворения новой студийности - строился молодой театр. Под крылом Симонова в зрительские сердца отныне входили наша Комиссаржевская - Юлия Борисова, не знающая рамок амплуа Савина вахтанговской сцены - Людмила Максакова, мощный талант, новый Щукин вахтанговцев - Михаил Ульянов, нежнейший Лемешев драматической сцены - Юрий Яковлев, даривший радость уже одним своим выходом, наш Чаплин - Владимир Этуш, истинно романтический герой - Василий Лановой, мужественное дарование Вячеслава Шалевича, фантастический реалист - Александр Граве, Арбенин вахтанговской сцены, даже и игравший роль самого Евгения Богратионовича в одном из спектаклей - Анатолий Кацынский, весь словно наэлектризованный юмором Владимир Шлезингер. И, наконец, сын Рубена Николаевича - Евгений, названный в честь любимого учителя - воспримет от отца культуру и режиссерский артистизм.

А роли Рубена Симонова, одна из самых дорогих моих сердечных театральных коллекций, - симоновские роли! Вот они. Олеко Дундич из давно забытой пьесы военных лет. Дундич ранен в голову, на рану накладывают долго и длинно разворачивающийся бинт. И вдруг - шум боя, герой рвется туда, но конец бинта в руках медсестры, и, словно на неотпускающей привязи, летит свободно-несвободный человек, Прометей прикованный. Ах, какой это был символ-образ! Дундич рвался в вольное будущее, революция удерживала его для своих нужд на земле.

Бенедикт в шекспировской комедии "Много шума из ничего". Были в этом спектакле молодые, красивые любовники, но ни в кого не были так безудержно влюблены зрители московских тридцатых, как именно в симоновского Бенедикта, невысокого, нестатного, но Фальстафа и Гамлета, Отелло и Мальволио вместе - шекспировская комедия здесь кипела рядом с шекспировскими страстями.

Спектакль "Потерянный сын", ничего не помню, кроме Симонова в роли потерявшего из-за какой-то своей вины и семью, и друзей - старика. И осталась только спичечная коробка с залетевшей в нее жужжащей мухой. Герой Симонова то и дело прикладывал эту коробочку к уху, чтобы услышать хоть какой-нибудь живой звук. И какое удовлетворение - страшное, жалкое - разливалось по лицу этого отверженного: еще есть ниточка, еще не оборвалась жизнь.

И роль последняя, самая сокровенная, ударившая прямо в сердце - Доменико Сориано в спектакле "Филумена Мартурано", где партнершей Симонова была несравненная Мансурова. Так и помнятся крупные симоновские слезы, и эти нехитрые строчки из песенки-речитатива Сориано, "сказанные", спетые Рубеном: "Ох, как мне грустно, грустно, скучно мне", - надолго ставшие нашим шлягером, голосом человечности посреди бесчеловечного мира.

Вахтанговскому завету о нерасторжимости театрального братства оставался верен Симонов, когда злая беда обрушилась на Камерный театр и его создателей - Таирова и Коонен. Несмотря на разные театральные позиции, именно Симонов приютил в своем театре, дав работу и зарплату, корифея русской режиссуры и жрицу трагедии, так завещал Вахтангов.

Прошли годы и годы, сто лет минуло со дня рождения Рубена Симонова, и в этот вечер театр снова в 2093-й раз со дня вахтанговской премьеры, куда органично влилась и симоновская реконструкция спектакля в 1963 году, показал бессмертную "Принцессу Турандот". Играют все, кто, слава Богу, жив сегодня, актеры, с которыми Симонов восстанавливал вахтанговскую легенду. Отличный это подарок к юбилею. Маски, объездившие почти все страны, говорившие почти на всех языках мира, сегодня снова говорят по-русски, по-вахтанговски, по- симоновски.

И пусть всегда живет в любимом моем театре эта праздничная, тревожная, эта грустная, эта радостная атмосфера спектакля "Принцесса Турандот". И пусть всегда живет память об ее верном Калафе - Рубене Симонове.

ТЕАТР

• Арбатская легенда
  К 100-летию Рубена Симонова
• Что в Розове тебе моем?
  "В день свадьбы" во МХАТе им.М.Горького
• Служебный роман директора с театром