Поэзия гордости и страдания

К 110-летию со дня рождения Аллы Тарасовой

Марина ГАЕВСКАЯ

"...Упоенье артистки, страсть и апофеоз". Строки из первого варианта поэтического цикла "Вакханалия", написанные Борисом Пастернаком под впечатлением от игры Аллы ТАРАСОВОЙ, точно характеризуют творческую индивидуальность одной из самых выдающихся романтических актрис XX века. Страстность и приподнятость, возвышенность и эмоциональность мировосприятия, свойственные самой артистке, переносились и на ее героинь. До конца дней, до последних выходов на сцену ее искусство было овеяно высокой поэзией и торжественным пафосом, который по современным меркам может показаться излишним. Но для Тарасовой такая манера игры была абсолютно органична. И именно этой величественной героичностью, соединенной с чуть приглушенной, лирической женственностью, она пленяла зрительские сердца.

А.Тарасова

Свидетельств этой любви бесчисленное множество. Однако страсть к всеобщему развенчанию не обошла стороной и Аллу Константиновну Тарасову. Так, нашлись немногие обвинители, которые свели все творчество артистки к безнадежной архаике, фальшивой напыщенности и холодной патетичности, заодно приписав ей еще и принадлежность к сталинской номенклатуре и особую приверженность к режиму. Между тем многочисленные свидетельства людей, видевших Тарасову на сцене или долгие годы знавших ее лично, без труда опровергают бездоказательные домыслы подобных сочинителей, оставляя их в абсолютном меньшинстве. Своеобразным подтверждением тому звучат сегодня и слова выдающегося критика Павла Александровича Маркова: "Тарасова - не парадная актриса. Она никогда не кривит душой на сцене, ей противопоказаны любая мишура и фальшь...". Многие говорили о ее простоте и отзывчивости и, в частности, о той огромной помощи, которую она оказывала возвращающимся из лагерей репрессированным, будучи депутатом в конце 50-х годов. Знаменитая актриса сама подбирала и выбивала комнаты для бывших заключенных. Очевидно, она считала это столь же естественным, как, к примеру, необходимость сыграть на пределе сил дополнительный спектакль, откликнувшись на просьбы зрителей, не сумевших попасть в театр во время его гастрольных выступлений. И никакая правительственная пропаганда не могла заставить этих людей любить актрису, играющую "холодно и фальшиво". Тарасову же боготворили искренне и преданно, возводя на пьедестал свою королеву, которая после спектаклей пешком шла домой и выстаивала очереди в магазинах. Даже у коллег вызывало удивление то, что столь именитая артистка, обладательница многочисленных премий и званий, не имела ни домработниц, ни прочих благ, кои ныне приписываются "любимице властей".

В роли Анны Карениной в сцене из спектакля. 1954 г.

Никак не вяжется с образом актрисы, "ангажированной" власть предержащими, и тот факт, что самые значительные творческие достижения Тарасовой, отмеченные правительственными наградами, были связаны прежде всего с работами в русской классике, а отнюдь не с ролями ударниц коммунистического строительства. Да и в самом облике актрисы, наделенной истинно русской, задушевно-неброской красотой, было что-то утонченно-аристократическое, особенно ярко проявлявшееся в ее сценических и экранных образах. Знавшие же Аллу Константиновну в жизни запомнили ее всегда оживленной и полной сил. Не обращая внимания на усталость или болезнь, Тарасова поражала партнеров той святой одержимостью, с которой она относилась к каждому выходу на сцену. Четко соблюдала актриса свои профессиональные заповеди, среди которых выделяла трудолюбие, дисциплину и умение сохранять себя для сцены с помощью диеты, тренинга и отдыха перед спектаклем. Самостоятельная и твердая, но начисто лишенная высокомерия примадонны, она не ценила людей, часто говорящих комплименты. В домашней же обстановке друзья всегда видели радушную и гостеприимную хозяйку. Любя все красивое и праздничное, Алла Константиновна старалась не допускать в свою жизнь мрак и безнадежность. И даже познав не только светлые, но и темные стороны театра, Тарасова продолжала относиться к нему трепетно и благоговейно.

* * *

В роли Маши в сцене из спектакля "Три сестры". 1940 г.

Выпускница знаменитой Второй студии Художественного театра, принадлежащая к числу ровесников МХАТа, Тарасова любила вспоминать свои детские годы и родительский дом, в котором все было так уютно и спокойно. Послушная дочь всегда считалась с мнением отца Константина Прокофьевича - смотрителя психиатрического отделения Киевского военного госпиталя, позже приобретшего специальность врача-стоматолога и ставшего деканом одонтологического факультета Киевского медицинского института. Она безмерно любила и почитала умную и строгую мать Леониллу Николаевну. Учась в гимназии Титаренко, Алла не доставляла родителям никаких хлопот, поскольку всегда была примерной ученицей. Она исправно готовила уроки, имела по поведению только отличные оценки и постоянно боялась лишь одного - опоздать на занятия. Однажды, будучи еще семилетней девочкой, Алла даже вскочила ночью, собираясь идти в школу, взяла сумку и надела теплые калоши, но уснула у вешалки. Настоящим лакомством казалось ей сливочное, шоколадное и фруктовое мороженое, которое привозили в огромных жбанах. Другим ярким впечатлением детства были ходившие по дворам шарманщики.

Но, конечно, главным увлечением был театр. А путь к заветной мечте мало чем отличался от того, какой проходит любая девочка, мечтающая об актерстве. Алла разыгрывала собственные пьесы, сочиненные вместе с подружками, и декламировала стихи на гимназических вечерах. Наивысшим счастьем для нее была возможность пойти в театр и, выглядывая из-за чьих-то спин, наблюдать за действием, а потом повторять дома увиденное, проигрывая роли за всех персонажей. Однако, посещая спектакли местной труппы, девочка заочно мечтала о Художественном театре, собирая заметки из газет и храня фотографии своих любимцев в заветном ящике девичьего столика. А потому вполне естественно, что гастроли знаменитого коллектива стали для нее огромным событием. Потрясенная увиденным, Тарасова, подобно чеховской Ирине, уже мечтала только об одном: "В Москву! В Москву!"

Наконец, в 1914 году будущая актриса Художественного театра, впервые переступив его порог, с волнением и трепетом поднялась в верхнее фойе. Увидев своих кумиров, Алла уже не могла сдержать счастливой улыбки. За учебу хрупкая и скромная девушка взялась с отчаянной одержимостью и серьезностью. Своей целеустремленностью и настойчивостью она покоряла не только педагогов, но и сокурсников. И уже в 1916 году Тарасову ждала первая серьезная победа. Вся театральная Москва съехалась посмотреть на ее Финочку в спектакле "Зеленое кольцо" по пьесе З.Гиппиус, который был показан в только что открытой Второй студии Художественного театра. В еще нескладной на первый взгляд девочке покоряли ее чуткость и вдумчивость, чистота и строгость, мелодичность голоса и врожденный артистизм. От обилия восторгов и похвал именитых зрителей, среди которых был даже Федор Иванович Шаляпин, у молодой актрисы, мгновенно ставшей любимицей Москвы, могла закружиться голова. Но Тарасова, помня обещание, данное Константину Сергеевичу Станиславскому, не только не зазналась, но продолжала работать с еще большим трудолюбием, ответственностью и скромностью.

Вскоре Станиславский доверил молодой актрисе роль Нины Заречной в чеховской "Чайке", работа над которой, увы, не была закончена. Тяжелый плеврит заставил Тарасову вместе с мужем - Александром Петровичем Кузьминым - уехать на лечение в Крым. А начавшаяся Гражданская война надолго разлучила ее с Москвой. Воссоединившись с "качаловской группой" и сыграв Аню в "Вишневом саде" А.Чехова и Верочку в "Осенних скрипках" И.Сургучева, она вскоре уже не могла продолжать поездку в связи с болезнью мужа и рождением сына. Только в 1921 году Тарасова снова начала работу в "качаловской группе" сначала в Вене, а затем в Праге, сыграв, по словам рецензентов, "одну из наисовершеннейших Офелий" в шекспировском "Гамлете". Актеров Художественного театра, отрезанных от основной труппы линией фронта, ждали Берлин, Стокгольм и Копенгаген, Лейпциг и Дрезден. Во всех переездах актрису сопровождали муж и маленький сын, путешествующий с самого рождения и уже привыкший к подобным передвижениям. После воссоединения труппы Художественного театра поездки по Западной Европе и Америке продолжились. Тарасова играла и новые роли, и срочные вводы. Среди ее работ - горьковская Настя в "На дне" и чеховские героини: Ирина в "Трех сестрах", Саша в "Иванове", Соня в "Дяде Ване".

Лишь в 1924 году актриса возвращается в Москву и сразу с головой погружается в работу, играя Наталью Дмитриевну в грибоедовском "Горе от ума", Машеньку в пьесе А.Н.Островского "На всякого мудреца довольно простоты" и Елену Тальберг в знаменитых булгаковских "Днях Турбиных". Затем, наряду с классическими образами Сюзанны в постановке "Безумный день, или Женитьба Фигаро" Бомарше и Дездемоны в шекспировском "Отелло", Тарасова выступает и в современных ролях, которые далеко не всегда приносят удовлетворение. Верная законам школы, она неизменно чувствует любую фальшь, наигрыш или штамп. Однако актриса работает энергично, напряженно и ответственно, несмотря на полуудачи, неизбежно встречающиеся на пути. Но ей уже удается завоевать доверие как коллектива, так и публики, которая ходит в театр "на Тарасову".

* * *

В самый плодотворный период своего творчества Алла Тарасова вступает в начале 30-х годов. Репетируя в "Талантах и поклонниках", она погружается в мир Островского, с героинями пьес которого будут впоследствии связаны многие ее достижения. Правда, оценки в прессе роли Негиной по преимуществу критичны. Но связано это не столько с игрой актрисы, сколько с самой трактовкой характера, не вписывающейся в социально-идеологические установки того времени. И лишь позднее в героине Тарасовой увидели наивную, трогательную девушку, которая не осуждала свою героиню за сделку с совестью, а жалела, понимая ее неспособность выстоять в неравной борьбе. Между тем Станиславский утверждал, что Негина, в сущности, любит только искусство, а не Петра, который "не разгадал ее призвания и невольно стал препятствием на пути к достижению ее главной жизненной цели". Актриса же настаивала на том, что ее героиня по-настоящему любит Петю, а драматизм ситуации видела в отказе от личного счастья ради служения театру. Потому наиболее сильной в ее исполнении становилась сцена прощания. Целомудренно чистая героиня Тарасовой отчасти была жертвой "темного царства", законам которого она вынуждена была подчиняться.

Негина словно открыла актрисе путь к другой героине Островского, принесшей ей всесоюзную известность. До "Грозы", перенесенной на экран режиссером Владимиром Михайловичем Петровым, в кино у Тарасовой было лишь несколько картин, быстро забытых даже самой актрисой. Новая же работа захватила ее полностью. Ей хотелось сыграть "подневольную русскую бабу, делающую судорожную попытку освободиться и гибнущую под тяжестью собственной трагической судьбы". Съемки шли трудно, режиссер снимал много дублей. Актрисе приходилось то снова и снова взбегать на высокую гору, то одиннадцать раз заливаться слезами и падать без чувств в сложнейшей сцене покаяния Катерины. Однако игра стоила свеч. После того как в 1934 году картина вышла на экраны, работа Тарасовой долгие годы считалась эталонной. И даже сегодня, когда многое в фильме выглядит излишне акцентированным и упрощенным, игра актрисы все так же выделяется точностью интонаций и выразительностью крупных планов. А созданный ею образ подкупает смелостью, непокорностью и чистотой свободолюбивой натуры.

Когда же две эти значительные работы актрисы только появились, Алла Константиновна постоянно чувствовала зрительскую благодарность и трогательную любовь, которые смущали ее и одновременно давали силы. Ведь съемки, гастроли и напряженный театральный сезон не только приносили радость, но и отнимали много сил. Восстановить их помогали близкие и родные люди: сын Алексей и Иван Михайлович Москвин, с которым около десяти лет ее связывали глубокие, искренние, хотя и не простые отношения. "Да, мой дорогой, мне не только в театре, но и в жизни так хорошо возле тебя... Ты умеешь мне помочь, как-то во всем разобраться.., а в сущности, не знаю почему, мне не очень легко все дается... Жизнь - трудная и мудреная штука, и в ней надо уметь плавать, а я часто не умею... Мой родной, вот сейчас мне не хватает твоих слов, глубоких, мудро-спокойных...", - пишет Тарасова Москвину из Кисловодского санатория. "Читаю "Каренину" в энный раз и нахожу много общего с моей жизнью", - также сообщает она.

Труднейшей работе над образом толстовской Анны Тарасова посвятит более года, сыграв перед этим еще независимую и ироничную, артистичную и интеллектуальную красавицу Татьяну в горьковских "Врагах". Но именно "Анна Каренина", появившаяся на сцене в страшном 1937 году, стала не только знаменательной вехой в истории Художественного театра, но была представлена как крупнейшее событие в жизни страны. Однако по меньшей мере странно выглядят нынешние попытки приписать создателям, и тем более исполнительнице главной роли, какое-то осознанное подыгрывание политике властей. И в стенограммах репетиций на первый план закономерно выходит подробный разбор внутренних мотиваций поступков Анны: смятение чувств, приведшее к трагическому финалу. И в откликах коллег и лучших критиков того времени говорится о втором рождении актрисы большого трагического масштаба и поэтической утонченности, о возрождении личной трагической темы в современном искусстве и об отсутствии в спектакле социологических мотивов. Сама же Тарасова искала в своей героине честность и правдивость натуры, страстно мечтающей о настоящей любви и наткнувшейся на лицемерие. После первого опыта трансляции спектакля по радио количество восторженных писем и телеграмм многократно увеличилось. Когда же в 1953 году спектакль был снят для телевидения, то, очевидно, он уже утратил силу своего воздействия, но это не отнимает у него права оставаться одной из самых выдающихся театральных легенд.

Словно вопреки всему происходящему в стране, Тарасова одерживала одну творческую победу за другой. В том же 1937-м на экраны вышла первая серия фильма "Петр Первый" (вторая появилась в 1939-м). Актриса вновь встретилась с режиссером, с которым вместе работала над "Грозой". И снова она пять дублей подряд рыдала над телом умирающего Петра, снова все больше и больше увлекалась работой, которая поначалу показалась ей несколько легковесной. Но на экране появилась живая женщина, прошедшая путь от обаятельно-жизнерадостной экономки до гневно-властной, всесильной царицы и одновременно любящей, преданной женщины. В сыгранной актрисой Екатерине мало той грубоватой простоватости, которая, по свидетельствам историков, была присуща этой русской императрице. Героиня Тарасовой, быть может, излишне благородна и аристократична, но сила убеждения таланта актрисы такова, что ей верят больше, чем документальным свидетельствам. А тем, кто видел фильм, и поныне нередко появляющийся на телеэкране, уже очень трудно представить себе другую Екатерину.

* * *

В тяжелые 40-е годы Тарасова словно максимально концентрируется на искусстве, проявляя особую сосредоточенность и работоспособность. В последнем предвоенном спектакле - легендарных чеховских "Трех сестрах", поставленных Вл.И.Немировичем-Данченко, - она играет чуть резковатую Машу, скрывающую за насмешливостью и скептицизмом силу своего пробудившегося чувства, самозабвенное упоение страстью и болезненную горечь утраты. В этой работе актрисе пришлось проявить немалую твердость и самостоятельность, отстаивая свое видение роли в споре с режиссером. Второй чеховской героиней, сыгранной уже после возвращения из эвакуации, была нерешительная, скучающая красавица Елена Андреевна в "Дяде Ване", не очень близкая индивидуальности актрисы. Неслучайно и мнения критиков были противоречивы: одни за холодновато-спокойной оболочкой видели затаенные, подавленные чувства и мечты, другие обвиняли актрису в том, что она лишила роль внутреннего драматизма, не передав трагедию обманутых надежд.

Однако несколько раньше, в 1944-м, Тарасова одержала две безусловные победы. И вновь это были героини Островского. В театре вышла премьера "Последней жертвы", и об актрисе писали как об идеальной исполнительнице роли Юлии Тугиной, раскрывающей "потрясенную душу своей героини с истинным проникновением и окрыленностью ермоловского гения". В образе, созданном Тарасовой, видели трагедию нежной, чистой женщины, раздавленной обидой и предательством, а потому вынужденно подчиняющейся власти денег. В том же 1944-м актриса четыре месяца снималась в фильме "Без вины виноватые", в третий раз встретившись с режиссером Петровым. Работа шла в неотапливаемом павильоне, где на полу нередко лежал снег. Под длинное платье актриса надевала валенки, а в перерывах между съемками куталась в плед. Между тем облик Кручининой - Тарасовой сравнивали с серовским портретом Ермоловой. На экране зрители видели величественно-прекрасную актрису, посвятившую жизнь высокому служению искусству, а также благородную женщину, полную чувства собственного достоинства, и страдающую мать, насильственно разлученную с сыном. В годы военного лихолетья тема утраты близких невольно прозвучала особенно остро. Тарасова получала письма, в которых ей рассказывали о самом наболевшем: "Сегодня я увидел Вас и в Вашем лице - лицо и душу великих русских матерей... Люди, четыре года видевшие только оружие и врага, сегодня увидели мать свою". Глядя на экран, многие обретали надежду найти своих близких, а кто-то даже подписывался: "Ваш Незнамов". Так, неожиданно история литературных героев века XIX переплелась с судьбой реальных людей военного поколения века XX.

Между тем для самой Аллы Константиновны военные годы оказались связаны не только с трудностями эвакуации и выездами на фронт в составе концертных бригад. Наряду с тяжелыми испытаниями и разлуками, были и встречи, и романтическая любовь. В жизнь Тарасовой вошел военный человек - генерал-майор авиации Александр Семенович Пронин, за которого она вышла замуж после расставания с Москвиным. Актриса летала к нему на фронт, они ежедневно писали друг другу письма. А по окончании войны она ждала его домой, получая каждую неделю букеты роз, которые он отправлял самолетом. В личной жизни Алла Константиновна чувствовала себя как никогда счастливой, в театре же после смерти Станиславского, а затем Немировича-Данченко многое существенно изменилось. Необходимость разбираться во внутритеатральных недоразумениях наводила на нее тоску, и только репетируя или играя, она ощущала себя хорошо. Однако ее роли в современном репертуаре не приносили особого удовлетворения, как и сами спектакли не оставили следа в истории МХАТа, который в 50-е годы постепенно все больше и больше погружался в полосу кризиса. К тому же в 1951-м Тарасову назначали исполняющей обязанности директора театра, что отнюдь не являлось близким для нее делом, а потому когда через четыре года актриса освободилась от этой должности, то испытала чувство облегчения, а не сожаления. Несколько новых ролей, среди которых Варвара Михайловна в горьковских "Дачниках" или Нарышкина в "Ломоносове" Вс.Иванова, не задержались в репертуаре. И со своими коронными ролями Тарасовой приходилось постепенно расставаться. Наиболее тяжелым оказалось прощание с Анной Карениной. Актриса, отдавшая толстовской героине 20 лет жизни, хотела в последний раз сыграть ее в юбилейный со дня премьеры день - 14 апреля. Но в середине февраля на эту роль была введена другая актриса. Тарасова пыталась скрыть свою обиду, вызванную подобной нечуткостью и бестактностью, но для того чтобы справиться с пережитым нервным напряжением, ей все же потребовалось лечение. Стараясь не думать о прошедшем, она стремилась полностью погрузиться в настоящее - в новую работу, которой была увлечена не меньше, чем когда-то своей Анной.

Премьера шиллеровской "Марии Стюарт", где Алла Тарасова сыграла королеву Шотландскую, прошла с большим успехом. Критики отмечали "благородную, мужественную простоту" ее исполнения, "поэзию мысли, поэзию гордости и страдания". Актриса играла сдержанное достоинство и величие королевы, которую и впрямь "не сломили тюремные своды". Вольнолюбивая и бесстрашная героиня Тарасовой, вероятно, вновь оказалась возвышеннее и поэтичнее, чем ожидалось. Однако в том была сила дарования актрисы, возможно, иногда переходящая в слабость. Но несмотря на то что в новой работе Тарасова, как обычно, пленяла женственностъю и королевской статью, возраст неуклонно сужал круг ее ролей. Так, слишком поздно пришли к актрисе, перешагнувшей шестидесятилетний рубеж, две блестящие чеховские роли - Раневская в "Вишневом саде" и Аркадина в "Чайке". В первой критики по преимуществу отмечали беззаботность, пассивность и беспомощность, во второй видели стареющую женщину и холодноватую провинциальную примадонну.

Одним из самых тяжелых моментов в жизни стала для Аллы Константиновны смерть матери. И хотя в последние годы Леонилла Николаевна почти ослепла и постепенно угасала, ее уход оказался для Тарасовой неожиданным ударом. В день похорон она вечером играла в спектакле, абсолютно уверенная в том, что так бы хотела ее мать, всегда учившая дочь ответственности и твердости. Утратив человека, с полуслова понимавшего и принимавшего все ее радости и горести, актриса долго не могла избавиться от чувства одиночества, несмотря на то что рядом были преданные и любящие родные. Положение в театре тоже тревожило все больше. Своеобразной отдушиной стали для Тарасовой занятия в Школе-студии МХАТа, где она начала преподавать с 1967 года. Студенты восхищались ее энергией, воспитанностью и женственностью, сочетающимися с жесткостью и трезвой самоиронией. Всегда чуткая и заботливая к молодым актерам, Алла Константиновна могла быть строгой и даже резкой, когда дело касалась творческой дисциплины. Не случайно ее не только боготворили, но и побаивались: закулисная болтовня стихала при ее появлении. Этика Художественного театра всегда была для Тарасовой священной.

В 60-е годы во МХАТе актриса играла немного, хотя среди ее сценических работ появились любимая Кручинина и Полина в горьковских "Врагах". Однако в этот период Алла Константиновна все чаще уезжала на дачу, чтобы насладиться покоем и тишиной. Из всех цветов она предпочитала гиацинты, которые напоминали ей детство, весну и Пасху, когда на душе было светло, радостно и спокойно. С удовольствием высаживала актриса также кусты роз и сирени, которые брала из корзин, подаренных зрителями. Одна аллея в саду так и называлась - "Аллея подношений". Надежды на возрождение Художественного театра Тарасова связывала с приходом в 1970 году на пост главного режиссера Олега Николаевича Ефремова. Не без внутреннего сопротивления она согласилась играть в его спектакле "Валентин и Валентина" по пьесе М.Рощина, но постепенно увлеклась работой. А в 1973-м актриса начала репетировать роль Турусиной в пьесе "На всякого мудреца довольно простоты" А.Н.Островского. Но ее партнеры все чаще стали замечать, что в Тарасовой уже нет ее привычной собранности. Она с трудом перебарывала приступы сильнейшей головной боли. А с последней репетиции ушла, по словам Марка Исааковича Прудкина, "как ее Мария Стюарт шла на эшафот, бледная, с гордо поднятой головой". По завещанию актрисы ее похоронили не на Новодевичьем кладбище, как полагалось по рангу, а на Введенском, рядом с матерью. Очень скоро вслед за горячо любимой женой последовал и ее муж. До последних дней актриса получала письма и телеграммы от коллег и своих преданных почитателей. "Весна без вас - что это за весна? Это безвременье какое-то, пустота", - писали Алле Константиновне в больницу ее ученики. Тарасова осталась в памяти очень многих людей, плененных ее артистическим обаянием и женской тайной. Ведь талант, существуя в условиях своей эпохи, всегда поднимается над временем.

ПУБЛИКАЦИЯ

• Поэзия гордости и страдания
  К 110-летию со дня рождения Аллы Тарасовой