Пятнадцатые усилия любви
Всероссийский пушкинский театральный фестиваль в Пскове
Наталия КАМИНСКАЯ
Фото Владимира ПОСТНОВА
Москва - Псков
 |
| Сцена из спектакля "Пир во время чумы" Пушкинской студии |
В Пскове завершился ХV Всероссийский пушкинский театральный фестиваль. Детище Владимира Рецептера и его Пушкинского театрального центра в Санкт-Петербурге, поддержанное Федеральным агентством по культуре и кинематографии, администрацией Псковской области, Пушкинским мемориальным заповедником и СТД РФ, существует, таким образом, уже полтора десятка лет. Стоит ли подчеркивать, что для Пскова эти дни - особая гордость и настоящий праздник: зал драматического театра ежевечерне заполнен до отказа, и местная пресса подробно освещает ход фестиваля. С 5 по 10 февраля здесь играли "Санктъ-Петербургъ Опера" ("Пиковая дама"), Московский театр на Покровке ("Женитьба"), петербургский актер Леонид Мозговой с композицией "Пушкин и другие", рецептеровская Пушкинская школа ("Дон Гуан и другие", а также шекспировские "Бесплодные усилия любви"), Театр-студия Псковского колледжа искусств ("Пир во время чумы"), Московский музыкальный театр имени К.С.Станиславского и Вл.И.Немировича-Данченко ("Евгений Онегин", концертный вариант) и Владимирский областной театр драмы ("О.Е.", сценическая версия романа "Евгений Онегин"). Как видно, не только Пушкина играли, но и Гоголя, и Шекспира, что вполне логично в смысле тематических, временных, общеклассических и прочих пересечений. Ежедневные пушкинские бдения тоже составили неотъемлемую, как всегда, часть фестиваля. Петербургский пушкиновед Сергей Фомичев вдохновенно поведал о драматическом замысле Пушкина "Фауст в аду", расширив рамки лекции в сторону догетевских, послегетевских и разных сопутствующих версий знаменитого бродячего сюжета. Режиссер Петр Фоменко привез видеозапись спектакля своей мастерской "Египетские ночи", а псковский пушкинист Валентин Курбатов размышлял о том, как проросло "наше все" в современной поэзии. Побывали здесь и новгородский ученый Вячеслав Кошелев, представивший новые ракурсы пушкинской биографии, и артист "Школы драматического искусства" Игорь Яцко, рассказавший о работе над пушкинским спектаклем. А 10 февраля в Святогорском монастыре пели литию по случаю скорбной даты, известной, хочется надеяться, каждому россиянину.
И снова, как всякий раз случается на этом замечательном фестивале, возник спор о том, сценичен Александр Сергеевич или нет, не хуже он, скажем, Шекспира или уступает ему в качестве интриги, диалогов, героев и прочих драматургических премудростей. И опять неистовый Рецептер вспыхнул, как сухая лучина. И набросился на скептиков: дескать, читать надо внимательно, а не выдумывать то, чего нет. Читать Пушкина, тексты которого (притом не только написанные для сцены) необычайно действенны и полны смысловой энергии. Именно они в свое время опрокинули все привычные представления о театральной литературе, да только не всякому и нынче дано это понять и почувствовать. Спорили и вокруг постановки Петра Фоменко "Египетские ночи", которую многие участники и гости увидели не живьем, а в видеозаписи. Сам режиссер признался, что его спектакль являет собой пример литературного театра, но только не того, уныло дидактичного, с коим привычно связывается это понятие. А того, который пытается донести авторское слово без громоздких театральных подпорок, в наиболее чистом виде. Интересно объяснил Фоменко и присутствие в его спектакле второй, не написанной Пушкиным, но домысленной Валерием Брюсовым части истории с царицей Клеопатрой. Напомним, что в "Мастерской Петра Фоменко" играли "Египетские ночи" с брюсовским продолжением, где Клеопатре поочередно являются на ночь трое влюбленных мужчин: воин, интеллектуал-философ и мальчик. Режиссер признался, что эта история показалась ему необходимой потому, что развенчивала жестокую игру царицы, приносила ей самой тяжкие разочарования: один оказался грубым солдафоном, другой - платоническим болтуном, а третий - совсем ребенком. Вот этот, абсолютно человеческий, сугубо эмоциональный и ненаучный, режиссерский мотив замечательно оттенил вечный конфликт, содержащийся в наших пушкинских бдениях. Конфликт между ученым-исследователем буквы и театром-интерпретатором духа. Накануне состоялся не менее горячий спор по поводу Моцарта и Сальери. Поводом послужил спектакль молодых артистов Пушкинской школы, но разговоры далеко ушли от этого повода: в область гения и бездарности, или гения и таланта, обыкновенной человеческой зависти, или высших соображений божьей справедливости и т.д. Словом, как ни играй эту маленькую трагедию, вопросы только множатся, и чем ярче сыграно, тем больше их возникает. Те же питомцы Рецептера сыграли на следующий вечер длиннющую шекспировскую комедию "Бесплодные усилия любви" и имели такой бешеный успех у зала, какой трудно себе вообразить на представлении классической пьесы. Спектакль режиссера Елены Черной подкупает не столько глубиной, сколько очаровательной игровой легкостью и филигранной разработкой каждой сцены. Но как выросли артисты Пушкинской школы! Как научились ни одного каламбура, ни одного самого пустячного эпизода не играть бессмысленно, впроброс! Ребята явили и зрелое мастерство, и замечательную выучку, и стайерское дыхание. А еще все вместе и по отдельности, особенно в любовных дуэтах, продемонстрировали недюжинную физическую красоту. Даже просто смотреть на них было одно удовольствие.
Между прочим, именно упомянутый уже конфликт между наукой и театральной практикой сам по себе проявляет пушкинское начало. Сухую теорию и зеленое древо жизни фестиваль упорно помещает в один флакон, и полученная субстанция все время пенится, льется через край, нет ей покоя. Так писатель Чарский не мог постичь Импровизатора, Сальери - Моцарт, Лепорелло - Дон Гуана и т.д. Бесценные открытия пушкинистов, кажется, еще и тем полезны театру, что лукавый арапский профиль опять и опять ускользает от фиксации. Театр в этом смысле куда свободнее, с него, как с организма художественного, взятки гладки, и скрупулезной точности от него не требуется. Зато сколько в нем бывает фальши, имитации, подмены! Короче, завираются иной раз и теоретики, и творцы, только разными способами. Однако само стремление Владимира Рецептера свести в один круг исследователей-ученых и исследователей-художников необыкновенно плодотворно. В этом альянсе бродит энергия внезапных догадок, взаимных подсказок, и все это напоено общей любовью к Пушкину. Здесь, неподалеку от Святогорского монастыря, эта любовь совсем лишается хрестоматийной глазури. "Давно, усталый раб, замыслил я побег...", - написано поэтом незадолго до смерти, и здесь - конечный пункт этого "побега", его финальная точка.
