"Любимое слово подонков - нравственность"

Мог ли Константин Паустовский получить Нобелевскую премию

MEMORY

Лев ЛОБОВ
Кира ВАСИЛЬЕВА
Фото ИТАР-ТАСС

К. Паустовский

31 мая исполнилось 116 лет со дня рождения Константина Георгиевича Паустовского, а 14 июля исполняется 40 лет со дня его смерти. Избегавший "горячих" тем соцреализма, будь то производственный роман или повествование о подвигах чекистов, Паустовский тем не менее был одним из признанных литературных столпов 50-х и 60-х. Он вошел в литературу сборником рассказов "Встречные корабли" (1928) и повестью "Кара-Бугаз" (1932). Его более поздние повести были посвящены Исааку Левитану, Оресту Кипренскому, Тарасу Шевченко. В 1945 - 1963 годах Паустовский писал свое главное произведение - автобиографическую "Повесть о жизни", состоящую из шести книг: "Далекие годы", "Беспокойная юность", "Начало неведомого века", "Время больших ожиданий", "Бросок на юг", "Книга скитаний".

Подлинная история одной интриги

Любовь читателей к Паустовскому была всенародной. Секретарь Паустовского Валерий Дружбинский вспоминает, что "в начале 1960-х годов проводился социологический опрос о самом читаемом писателе. Паустовский оказался первым, значительно опередив Михаила Шолохова. За эту неподконтрольную популярность Паустовскому отомстили. В 1965 году в результате довольно сложных дипломатических интриг Советскому Союзу удалось повлиять на решение Нобелевского комитета о присуждении премии Константину Паустовскому. Премия была вручена Шолохову. А в Италии и Швеции уже были изданы в "нобелевской" серии однотомники Паустовского".

Эпизод с дипломатическими интригами Советского Союза, "повлиявшими на решение Нобелевского комитета", фигурирует практически во всех биографиях мастера. Паустовский, несомненно, заслуживает Нобеля, возможно, и интриги были, но версия с "влиянием" выглядит надуманной. Как мог СССР повлиять на решение комитета, если в 1958-м и 1970 году не смог отвратить гораздо более опасное для режима присуждение премий Борису Пастернаку и Александру Солженицыну? Кто выдвигал Константина Георгиевича?

С этими вопросами авторы обратились в Нобелевский комитет. В тот же день, 28 апреля 2008 года, по электронной почте нам ответила Карола Хермелин, помощник академика-секретаря Нобелевского комитета Шведской академии. Она с сожалением констатирует, что согласно действующим правилам документы Шведской академии открываются только через 50 лет после их архивации; срок секретности по материалам, касающимся премий 1965 года, истечет в 2016-м. В то же время она сообщает, что слухи о давлении на Шведскую академию в деле присуждения премии Михаилу Шолохову порождены мемуарами Никиты Хрущева, в которых тот утверждал, что "именно он - через шведского министра - дал совет академии вручить премию Шолохову". Парируя этот довод, член Шведской академии писатель Ларс Гилленстен ответил в газете "Дагенс Нюхетер", что "нет никаких свидетельств давления со стороны Хрущева ни в переписке академии, ни в протоколах заседаний, ни где бы то ни было еще". Г-жа Хермелин подчеркивает: "Наши шведские академии являются частными учреждениями, и свобода их от политического контроля является вопросом чести. < ... > Было ли присуждение премии Шолохову мудрым решением или немудрым - это другой вопрос. Ясно одно - Никите Хрущеву не следует приписывать ни заслуги, ни вины в том, что такое решение состоялось".

Паустовского еще в 1964 году действительно выдвигали на премию 1965-го, но - Ленинскую. Кандидатуру Паустовского просеивали через тройное сито ЦК, Минкультуры и собственно Комитета по Ленинским премиям. Кандидатура всенародно любимого Паустовского натыкалась на серьезные препятствия: ему поставили в вину полемику с Максимом Рыльским, украинским поэтом-академиком и дважды лауреатом Сталинской премии. Сейчас это вызывает недоумение - где Рыльский и где Паустовский; но в то время Рыльский был очень влиятельной, почти неприкасаемой фигурой. В рассмотрение кандидатуры Паустовского вмешивались по очереди министр культуры Екатерина Фурцева и Никита Хрущев, который в целом симпатизировал Паустовскому - тут постарался секретарь Хрущева В.С.Лебедев. Но премию "из-за сложных интриг" все-таки Паустовскому не дали. Из писателей ее вручили только Сергею Смирнову за книгу "Брестская крепость".

Окончательный же ответ относительно "выдвижения" Паустовского на Нобеля мы находим в дневнике К.И.Чуковского (запись от 15 ноября 1965 года): "Он все еще не может очухаться от Италии. Говорит, в тамошних газетах пронесся слух, что он, Паустовский, будет выдвинут на Нобелевскую премию (курсив наш. - Прим. авт.). Его бешено фотографировали для газет".

По всей видимости, слова Хрущева, что он давал советы шведам, слухи в итальянской печати о предполагаемом выдвижении Паустовского на Нобеля, неутверждение Паустовского на Ленинскую премию, перенесение нравов и реалий присуждения советских премий на нобелевские, сливаясь в единое целое, эволюционировали в воображении биографов Паустовского в "факт" махинаций советского режима с присуждением Нобелевской премии 1965 года.

Хрущев, между прочим, в ноябре 1965 года уже год как был смещен со всех постов и коротал время на даче в роли строго охраняемого пенсионера союзного значения. И сам Паустовский не стремился в стан диссидентов, а его выдвижение на Нобеля против воли властей было бы расценено именно как акт диссидентства. Константин Георгиевич, несмотря на свой либерализм и некоторые, нормальные в писательской среде, трения с отдельными представителями власти, до конца своих дней оставался в когорте лояльных писателей, поощряемых властью как таковой. А слухи в итальянской печати, скорее всего, были инициированы итальянскими издателями Паустовского. Ну как же: одно дело - некий, пусть и популярный в СССР писатель Паустовский, и совсем другое - потенциальный нобелевский лауреат. Продажи несопоставимо разные.

Скиталец

Как облеченному доверием властей писателю либерального направления Паустовскому было поручено пригласить на ужин на своей московской квартире в Доме на набережной выдающегося американского поэта Роберта Фроста во время его поездки в Россию в 1962 году. Оттепель была необыкновенным временем. С одной стороны - погромный визит Хрущева в Манеж 1 декабря 1962 года, с другой... Однажды майским вечером 1962 года. Роберт Фрост и советский посол в США Анатолий Добрынин ужинали в вашингтонском доме министра Стюарта Юдалла. Результатом совместного ужина стала идея культурного обмена между двумя странами: один американский поэт должен был поехать в Россию, а один русский - в Америку. В СССР поехал Фрост, в Америку - Твардовский.

Франклин Рив, сопровождавший Фроста, вспоминал: "Фрост встречался с людьми своего поколения и своего склада. Семидесятилетний Константин Паустовский был видным русским писателем, крупнейшим, как многие считали, независимо мыслящим современным прозаиком. За год до этого он побывал в Италии. Трудной зимой 1962/63 годов он смело выступит в защиту современной русской литературы против ее хулителей, поборников жесткой цензуры. < ... > Они говорили о том далеком времени, когда, еще не будучи писателями, перебивались случайными заработками и бродяжничали каждый по своей стране. Фрост сказал, что часто запрыгивал на ходу в поезда и ездил в открытых товарных вагонах. Паустовский улыбнулся и сказал: да, он тоже часто так делал, только он переплюнул Фроста, потому что ездил на крышах товарных вагонов".

Действительно, у Паустовского была душа странника, по жизни его вела кочевая звезда. Родился он в Москве в далеком 1892 году. Одна из его бабок была турчанка; в нем была польская кровь, была и запорожская. По окончании гимназии он учился в Киевском университете, затем перевелся в Московский университет. В 1915 году с полевым санитарным отрядом отступал вместе с русской армией по Польше и Белоруссии. Вернулся к матери в Москву, но вскоре снова начал скитальческую жизнь. В течение года работал на металлургических заводах на юге России. В 1916-м стал рыбаком в артели на Азовском море; там же начал писать свой первый роман "Романтики". Где он только не побывал - на карте его странствий значатся и Симферополь, и Одесса, и Тбилиси.

Но белее всего он любил Тарусу: "В Тарусе очень хорошо. Окрестности сказочные... места здесь чудесные... В Москву не тянет".

Хотя и здесь идиллический покой был относительным. Паустовский вспоминал: "Сижу, работаю в своем маленьком домике, но подходят люди и просят, чтобы их пустили ко мне или я вышел к ним для беседы. Татьяна Алексеевна пытается объяснить, что я сейчас пишу, занят. А экскурсовод, боевая такая девчонка, парирует: "А нам какое дело, что занят? Зачем же в путеводителе написали, что в Тарусе живет известный писатель Паустовский?" Оказывается, действительно, какие-то умники в путеводителе по Подмосковью, как на грех, помянули мое имя. И вот барышня ведет экскурсантов и тараторит: "Здесь жил знаменитый художник Поленов, его могила неподалеку. Жил и знаменитый художник Борисов-Мусатов, вот здесь он похоронен". А потом говорит: "Каждое лето сюда приезжает писатель Паустовский. Вот его дом..." Я сижу у окошка, пишу, все это слышу, и чудится мне, что она спотыкается на слове "дом", что ей хочется добавить: "Этот пока еще жив".

Глаза женщин блестели как свечи

Привязанность писателя к Рязанщине не случайна. Со своей первой женой Екатериной Степановной Загорской он повенчался летом 1916 года в родной для Екатерины Подлесной Слободе в Рязани близ Луховиц, в той самой церкви, где когда-то служил священником ее отец. В 1936 году Екатерина Загорская и Константин Паустовский расстались. Екатерина развод мужу дала сама, не могла вынести, что тот "связался с полькой" (имелась в виду Валерия Владимировна - вторая жена Паустовского). Константин Георгиевич, однако, продолжал заботиться о сыне Вадиме и после развода с Екатериной.

Всего у Паустовского было три жены, каждую из которых он очень любил и осыпал в письмах удивительными словами нежной привязанности. И вот на склоне дней у него завязывается пронзительный роман с молодой ленинградкой. В 1958 году, когда ему было шестьдесят шесть, он получает обычное письмо со штемпелем Ленинграда на конверте. Писала незнакомая ему Леля. Корреспонденцию доставляли на его адрес охапками, но что-то в этом письме зацепило его за самое сердце.

Вскоре она получила присланную им фотографию с надписью "Леле Лыжиной - заочному другу - от благодарного писателя". Завязалась переписка. Константин Георгиевич писал ей из Москвы, Тарусы, из ялтинского Дома творчества, где он проводил долгое время, борясь с прогрессирующей астмой. 2 декабря 1959 года из Ялты он забрасывает ее известиями о своих планах, цитирует Бунина: "Все, что существует, - существует. / Вот ты дремлешь, и в глаза твои / Так любовно теплый ветер дует, - / Как же нет любви?" Он осведомляется: "Знаете ли Вы эти стихи?"

В мае 1960 года уже из Тарусы он признается: "...Есть вещи, о которых очень трудно говорить и писать. Они лежат где-то на границе сознания, в той области, где живет поэзия и где рождаются чудеса (хотя в них принято не верить). Одна из таких вещей - чувство родственности у людей, совершенно не знающих друг друга. Я совсем не знаю Вас, но между тем часто испытываю тревогу за Вас и ловлю себя на том, что Ваша жизнь непонятным образом связалась с тем, что я пишу. Когда я работаю, я всегда думаю о людях, ради которых пишу. И теперь среди этих людей - Вы... До сих пор я еще не написал ни одной своей книги в полную силу. Мне кажется, что я смогу написать еще несколько хороших книг. И сознание даже отдаленного Вашего присутствия в этой жизни мне очень поможет. Так я чувствую - это не пустые слова".

Встреча с ней была так же неожиданна, как и ее первое письмо. Вечер памяти Александра Блока в Пушкинском Доме. Паустовский в президиуме. Перерыв. Сцена, где стоял покрытый чехлом рояль, мгновенно заполнилась любителями автографов. Леля - в стороне, за роялем. Константин Георгиевич поднимает голову... Потом он писал ей: "...Я никогда не забуду тот вечер в Пушкинском Доме и рояль, за которым Вы стояли, и два Ваших слова: "Я - Леля". В тот вечер, несмотря на многие тяжести, моя жизнь подошла к небывалому, почти невозможному счастью, к чуду. С тех пор я не перестаю благодарить судьбу за то, что встретил и хоть немного узнал Вас. Мне все это кажется незаслуженным счастьем. В это трудно сразу поверить. Как? Человек с большой известностью, писатель, испытавший очень бурную и интересную жизнь, благодарит судьбу за встречу с молодой, прелестной, взволнованной женщиной, почти девочкой. Да, благодарит, и нет, по-моему, для меня большей награды за все, что мне удалось сделать в жизни, чем Вы, Леля..."

Она поверяет свои чувства только дневнику: "Все сбылось и свершилось, рядом со мной человек, который понимает меня не только с полуслова, но понимает лучше и вернее, чем я сама". В письме от 13 декабря 1960 года из Москвы он пишет ей о потрясающем совпадении. Среди рассказов Бунина, тогда вновь открываемого в СССР, он увидел один, который называется "Неизвестный друг". Это был рассказ о переписке молодой женщины со старым писателем, о непонятно как возникшей любви, хотя она его не видела ни разу в жизни, о печальном конце этой любви. Он сообщает, что "читал этот рассказ с глухим, мучительным волнением и не мог избавиться от ощущения, что рассказ этот написан в какой-то мере и о нас. < ... > Каждая моя мысль о Вас, родная девочка, пронизана величайшим счастьем и величайшей болью. Женщина из рассказа Бунина не встретилась с ним. У нас все случилось иначе".

Без страха и упрека

14 июля 1968 года радио принесло Леле скорбную весть; она записывает в дневнике: "Умер К.Г.Паустовский. Оборвалась последняя паутинка надежды увидеть его еще раз..." Она не знала, что он боролся с болезнью до последней минуты, что и в тесной больничной палате его мир не сузился до размеров собственной боли, он продолжал интересоваться всем, "болел" и боролся за других. В дневнике К.И.Чуковского находим запись от 27 мая 1968 года: "...Любимов рассказал о подвиге Паустовского. Паустовский очень болел, все же позвонил Косыгину и сказал: "С вами говорит умирающий писатель Паустовский. Я умоляю вас не губить культурные ценности нашей страны. Если вы снимите с работы режиссера Любимова - распадется театр. Погибнет большое дело и т.д. Косыгин обещал рассмотреть это дело. В результате - Любимов остался в театре, только ему записали "строгача" (строгий выговор. - Прим. авт.).

Паустовскому удалось отстоять вместе с Корнеем Ивановичем и 116 деревянных церквей в Карелии, которые были намечены к уничтожению. В конце 1965 года он ставит свою подпись под письмом-ходатайством о предоставлении А.Солженицыну квартиры в Москве, отказывается пожать руку именитому писателю, выступившему против Пастернака в Союзе писателей. И таких примеров его по-настоящему рыцарского поведения множество. Валерий Дружбинский справедливо писал о своем наставнике: "Удивительно, но Паустовский ухитрился прожить время безумного восхваления Сталина и ни слова не написать о вожде всех времен и народов. Ухитрился не вступить в партию, не подписать ни единого письма или обращения, клеймящего кого-нибудь. Он изо всех сил пытался остаться и поэтому остался самим собой. Конечно, Константин Георгиевич считал тогдашние наши порядки неестественными, временными, не принимал их. Но, увы, не в его силах было отделить их от родной земли. Остается гадать, что он думал бы о нынешних временах надежд и отчаяния, свободы и смуты, падения нравов и возрождения культуры..."

ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННОГО

"Чехов был у самой грани религии. И не пошел дальше. Помешала любовь к ближнему. Лев Толстой перешел грань. Помогла любовь к себе. Чехов боялся смерти, но редко говорил о ней. Трудно говорить. Лев Толстой боялся смерти и постоянно говорил о ней. Трудно молчать".

"У иного пишущего даже не скоропись, а борзопись, резвопись, лихопись. Один такой лихач как-то сказал Олеше: "Юрий Карлович, вы так мало написали за целую жизнь, что я могу все это прочитать за одну ночь". Олеша ответил: "А я могу написать за одну ночь все, что вы сочинили за всю жизнь".

"Утрата совести сопровождается, как правило, гимнами в ее честь. Любимое слово подонков - "нравственность".

"Он, конечно, величина. Но бесконечно малая".

"Усидчивость - это тоже свойство таланта. Некоторых писателей стоит фотографировать не с лица, а с зада".

"Известный писатель - тот, у кого печатают и слабые вещи. Знаменитый - тот, кого за них хвалят".

"Тургеневу не хватало здоровья Льва Толстого и болезни Достоевского".

"Константин Георгиевич необыкновенно тепло относился к Виктору Платоновичу Некрасову, был с ним очень доверителен. Вот Паустовский беседует с Некрасовым о Сталине: "Он - обыкновенный пахан, вождь в законе, и все, что делалось в государстве, делалось по законам уголовного мира". Сказано это было в 66-м. До "Архипелага", перестройки..."

"Кто-то спросил Паустовского о том, как он оценивает процессы, происходящие в современной прозе. "Идет борьба Алой и Серой Розы", - ответил Константин Георгиевич".

Со слов Константина Паустовского записано Валерием Дружбинским

MEMORY

• "Любимое слово подонков - нравственность"
  Мог ли Константин Паустовский получить Нобелевскую премию
• "Будет мне всегда пора!"
  Римма Казакова: правда слова и жеста

ПОЛЕМИКА

• Узурпаторы истины
  Кто читает книги о классической музыке?

NON/FICTION

• Коллективный портрет одного героя
  Вспоминая Олега Ефремова