Бедная родственница таланта

"Моя старшая сестра". Театр "Эрмитаж"

Наталия КАМИНСКАЯ Фото Михаила ГУТЕРМАНА

Л.Колесникова -Лида, И.Богданова- Надя в сцене из спектакля

Картинки недавнего прошлого - так режиссер Михаил Левитин пояснил в программке жанр своего нового спектакля и тем самым присоединился к целому отряду российских режиссеров разных поколений. Обычно он ни к кому не присоединялся, делал свой совершенно обособленный в смысле тематических интересов и средств выразительности театр. Но картинки недавнего, советского прошлого - любимая нынче мысль традиционалистов, постмодернистов, новодрамовцев, авангардистов и прочих "истов", хотя любое деление в этой области, разумеется, весьма условно. Когда в углу сцены высветилась старая ленинградская афишная тумба (художник Гарри Гуммель), сладко защемило сердце. Вот зеленая, с белым боковым профилем Горького эмблема товстоноговского БДТ (володинская пьеса с Т.Дорониной вышла здесь прежде известного кинофильма), вот некогда нашумевшее "Дело" Петра Фоменко в Театре Комедии, вот Аркадий Райкин... Главная героиня Надя подошла к тумбе и приложила ладони к пожелтевшим свидетельствам больших театральных свершений, будто хотела согреться в тепле "впечатлений изящного", которые умрут лишь тогда, когда исчезнет их последний носитель. В зале между тем сидели и сам Фоменко, и Юлий Ким, и другие зрители, а также критики, родившиеся не вчера и, как говорят в любимой левитинской Одессе, имеющие, что вспомнить. К финалу спектакля все закольцевалось, и артисты Театра "Эрмитаж", сгрудившись вокруг этой тумбы, начали опознавать голоса прежних ленинградских корифеев, доносящиеся из динамиков: Смоктуновский, Черкасов, Доронина, Луспекаев, Юрский... Да, режиссер достиг своей цели. Мы окончательно осознали (а многие и вспомнили), что такое настоящий театр, и почувствовали непреодолимое желание бежать из нынешнего "Эрмитажа", как Мопассан - от Эйфелевой башни.

Впрочем, желание это пришло задолго до финала, а с ним лишь реально оформилось в своих причинах и следствиях. Вопреки всем приложенным усилиям, володинский текст иногда прорывался к публике. А между тем никто из актеров, за исключением Надиного жениха Володи (Александр Пожаров) и местами - младшей сестры Лиды (Людмила Колесникова), не произносил его по-человечески. Чудовищный нажим, истошный крик, невнятный шепот или взнервленные завывания - такова звуковая партитура действия, длящегося более трех часов. А тут под занавес Юрский со своим Тузенбахом или Смоктуновский с князем Мышкиным - шоковая терапия, прямо скажем. Только за что же такой аналогией буквально уничтожать собственных артистов, послушных, согласно трудовому договору, режиссерской воле? Впрочем, есть более серьезный вопрос: за что пьесе Александра Володина выпал жребий переместиться из человеческой плоскости в медицинскую, соответственно, растеряв по дороге основные темы всего творчества драматурга: обязанность быть счастливым, дилемма между собственным "я" и ответственностью за ближнего, реализация таланта... Хотя, ради темы реализации таланта спектакль, совершенно очевидно, и затевался. Он - о непреодолимой тяге к театру и о победе театра над обыденностью жизни. Такую победу Надя одерживает и в пьесе, становясь все-таки большой актрисой. Но Михаилу Левитину этого мало - дописан финал, где Надю ожидают в гримерке жених Володя и сестра Лида. Что-то они там выясняют между собой - то ли соизмеряют себя самих, бесталанных, с театральной звездой, то ли еще чего... Все это решительно неважно, ибо "талантливая" Надя в это время крайне неталантливо играет за занавесом пушкинскую Лауру - шелестит-распевает "неземным" голосом поэтические строки. В предложенном эмоциональном регистре володинской героине не дано ни человеческого и ни актерского таланта, в то время как в оригинале Надя наделена и тем, и другим. С самого начала одаренная актриса Ирина Богданова играет не живую красивую женщину, а ходячий медицинский диагноз. В ней бродит мечта о сцене? - значит, будем двигаться, как сомнамбула, и разговаривать сдавленным голосом. Трудно решить: идти в театр или обеспечивать семью? - значит; надобно изображать трагедию чуть ли не Медеи перед детоубийством. Ни одного женственного движения, ни одной человеческой интонации не подарено режиссером этой человечнейшей героине отечественного театра второй половины ХХ века! Стоит ли удивляться, что, когда она актерствует (сцены бравады перед женихом или вечеринки у подруг), - это выглядит, как серьезный повод обратиться к невропатологу, ибо артистизм здесь заменен то ли синдромом повышенного мышечного тонуса, то ли вовсе пляской святого Витта. А с Надиными актерскими показами режиссеру происходит и вовсе анекдот. То, что согласно пьесе должно ему не нравиться, она читает, быть может, традиционно, но уж куда лучше, чем то, что он одобряет. К примеру, монолог "Любите ли вы театр?" Белинского в таком виде любая приемная комиссия оборвала бы на втором слове - искренности ни грана, эмоциональный ступор, некрасивая поза, застывшая мимика, тусклый голос.

Кажется, классический вопрос: "Не странен кто ж?" - из серии провальных. Талант, конечно, в своем роде есть аномалия. Равно как и театр. Михаил Левитин, принципиально чуждый бытовизма, любящий гиперболы и грубые краски, не раз доказывал в своих прежних работах, что такого рода аномальность бывает и притягательна, и прекрасна. Но что хотел он доказать нам на этот раз, решительно лишая володинский материал его мощной человеческой составляющей? С одной стороны, погружая действие в унылое сидение за столами, ношение пиджаков и распивание чаев, а с другой - населяя этот мир одними неприятными, зомбированными индивидуумами? Парадокс: посреди столов-стульев-диванов перед нами предстают ходячие комплексы, а мы должны поверить, что это художественный дар рвется сквозь рутину? Все больны, включая карикатурного друга Лиды Кирилла (Станислав Сухарев), крикуна-дядюшку (Владимир Жорж), донельзя запуганную жену Кирилла Шуру (Ольга Левитина). И если бы эти "болезни" носили характер милых чудачеств, в таком специфическом театральном мирке был бы еще шанс адаптироваться. Но наши больные последовательно играют в невыносимо тяжелый, агрессивный человеконенавистнический театр. Яркая иллюстрация - компания фриков, изображающая абитуриентов театрального вуза, куда пытается поступить Лида. Сначала думаешь, как здорово схвачено, ведь все эти типажи действительно видишь перед стенами институтов в летние дни. Но в следующие минуты дивертисмента карикатура на несчастных мечтателей оказывается злобной и несоразмерно беспощадной - эти ребята не просто не годятся в артисты, они вульгарны, глупы и отвратительны.

Одним словом, расхожая и в чем-то справедливая мысль: театр - это не профессия, а диагноз - в левитинских "картинках недавнего прошлого" превратилась в смертный приговор. Что, как бы это сказать помягче, сильно преувеличено. В частности, по отношению к драматургическому наследию Александра Володина, которое с новой жадностью осваивается ныне представителями современной сцены. К любым живым и самым непредсказуемым формам свободного театрального высказывания. К нашему общему театральному прошлому, любимому, в том числе и самим Михаилом Левитиным, судя по афишной тумбе. И все же, когда эта самая тумба становится единственным живым персонажем многонаселенного спектакля, - дело и впрямь труба.

ТЕАТР

• Бедная родственница таланта
  "Моя старшая сестра". Театр "Эрмитаж"
• Примадонна вне амплуа
  К юбилею Инны Чуриковой
• Легкий тюзовский стиль
  "Капитанская дочка". Театр "Галактика"
• Шестеро одержимых
  "Дом Бернарды Альбы" и Театр "Ромэн"

ТЕНДЕНЦИЯ МЕСЯЦА

• Игра без правил

ЗАНАВЕС

• Московские и петербургские театры открывают сезон

ЗАМЕТКИ НЕТЕАТРАЛА

• Фирс в Фарсе