Учитель с Пречистенки

"Гром и свет" - вот что такое были незабываемые уроки Поливанова

Юрий ОСИПОВ

От старого Ломоносовского университета на Моховой, альма- матер московского просвещения, к арочной станции метро "Кропоткинская" пролегла незримая дорога времени. Здесь - связь эпох, здесь за спиной музейных особняков фамусовской Москвы - строгие флигели бывшей Поливановской гимназии, ее трехэтажное здание классического московского ампира с мерной чередой колонн по фасаду. Если вы свернете к нему с Зубовской площади и спуститесь дальше вниз по заповедной Пречистенке, то увидите дома, в которых неоднократно бывал Пушкин, жил Денис Давыдов, сидел под арестом в полицейской части молодой Герцен...

...Испуганно пискнув, разлетелись высокие створки дверей директорского кабинета, и на пороге предстал кряжистый старик в длиннополом черном пальто и смазных сапогах - Лев Толстой, который привез к нему в гимназию своих сыновей.

О подобной минуте Поливанов мечтал еще студентом. Грановский, Тихонравов, Буслаев были его преподавателями на историко-филологическом факультете Московского университета. Он хотел походить на них, продолжить их дело.

Начинать, однако, пришлось с обучения грамоте ремесленников и мастеровых в воскресных школах. После получения диплома - русский язык и словесность в женском училище, Межевом институте, семинарии. Спустя годы во всеоружии опыта и мастерства Лев Иванович почувствовал, что задыхается в казенной атмосфере этих учебных заведений, далеких от идеалов гуманитарной школы, как он ее понимал. Косная система образования николаевской России нуждалась в свежих веяниях, в новой педагогической инициативе. А министр народного просвещения граф Д.Толстой цинично предлагал еще больше "подморозить" учебные классы, дабы отвлечь гимназистов от жгучих социальных вопросов отупляющей зубрежкой мертвых языков. Той же линии придерживался и сменивший Толстого в министерском кресле Делянов, насаждавший в классических гимназиях и реальных училищах почти казарменную муштру. "Года глухие"... Поливанов был в числе немногих, кто отказался смириться.

Для новой частной гимназии было выбрано здание просторного старинного дома Пегова на углу Пречистенки и Малого Левшинского переулка. Бизнес, как сказали бы мы сегодня, имея перед глазами, словно грибы после дождя, выросшие частные гимназии и лицеи. В большинстве своем, увы, являющиеся таковыми только по названию. Здесь во главе угла - коммерция. У Поливанова и группы московских преподавателей, открывших ровно 130 лет назад свою замечательную гимназию, коммерция служила лишь средством достижения высокой культурно- просветительской цели.

"Поливановцами" с гордостью называли себя учившиеся там в разные годы выдающиеся русские актеры Лужский, Садовский, Юрьев, поэты Брюсов и Белый, художник Головин, чье истинное призвание Лев Иванович угадал первым и на чей выбор пути оказал решающее влияние. Как и другие выпускники, охотно учительствовали в родной гимназии профессор Лопатин, крупные ученые-филологи и искусствоведы Венкстерн и Гиацинтов, ставший впоследствии директором Пушкинского музея.

Трудно, конечно, требовать от сегодняшних преподавателей быть такими, как Поливанов. Он - уникален. Но прислушаться и присмотреться к его удивительным урокам более чем полезно и просто интересно.

"Великий артист в обличье педагога", обладавший редкостным импровизационным даром и совершенным пониманием подростковой психологии, он преподавал в своей гимназии едва ли не десяток гуманитарных предметов. При этом оставил образцовые учебные пособия и хрестоматии для народного обучения, художественные переводы Корнеля, Расина, Мольера, исследования и издания произведений классиков отечественной литературы, прежде всего - Пушкина.

Высокий, худой, стремительный, с откинутой на плечи гривой седых волос, с горящими глазами и львиным рыком, переходившим порой в нежный шепот, одухотворенный до экстаза - таким запомнился современникам этот человек, испепеливший в себе, по образному выражению А.Белого, "все сытое, жирное, бытовое". Ученики любили его самозабвенно. А он - их, но сурово, беспощадно, до детских слез, не делая скидку на возраст. Внушал, что "диплом - ерунда, коли с ним заблуждает по миру угасшее сознание".

Повзрослев, они открывали для себя иного Поливанова - лингвиста, литературоведа, издателя, человека громадной эрудиции и широчайшего культурного кругозора, неутомимого общественного деятеля, спавшего не более четырех часов в сутки в маленькой квартире прямо над классными комнатами, а то и на кушетке в своем директорском кабинете. И вся эта многообразная деятельность лишь дополняла живое чудо его педагогики, которое он творил ежедневно.

"Гром и свет" - вот что такое были незабываемые уроки Льва Ивановича. Их ждали с трепетом, с утра спрашивали невозмутимого швейцара Василия: "Будет ли Лев?" (Поливанов порой не выдерживал переутомления) - и, завидя его на лестнице, с криком неслись в класс: "Лев идет, Лев идет!" А он, в кургузой куртчонке или в почти волочащемся по полу сюртуке, прижав к груди книжки, ураганом врывался в класс, и тогда по партам прокатывалось облегчение: "Добрый!" Когда же он являлся, едва ступая, поджав губы и топыря ноздри, заложив за спину руки-плети, все замирали и даже не смели шептать слово "злой"...

* * *

Благодаря уникальным воспоминаниям А.Белого, мы воочию видим, как свободно и вдохновенно творил на занятиях Лев Иванович, каждый урок превращая в маленькое произведение искусства. И потому, пишет Белый, поведение его в классе было абсолютно непредсказуемо. Однажды, увлеченный чтением шиллеровского "Кубка", он принялся показывать, как расправляется с соперником "однозуб" (рыба-пила). "Изогнувшись в неожиданном подпрыге с вылетом вовсе из кресла, вытянув длинную, мне показавшуюся гигантской руку, вооруженную синей палкой карандаша, он стал этой палкой целить мне в грудь, вопя благим матом: "А однозуб - так вот распииили-ва-ет носом врага", - и синюю палку карандаша стал свирепо он ввинчивать мне в грудь..."

Однако не будем заблуждаться. Этот и другие столь же необычные поступки Поливанова-педагога определялись безошибочной художественной интуицией, основанной на "многолетнем изучении детской, отроческой, юношеской души в ее многовидных вариациях; и на любую вариацию он реагировал вариацией своей вечной "поливановской темы".., сперва четко учитывая, какую стихию выпустить из своего пронумерованного инвентаря. И весь этот инвентарь великой игры, - игры перманентной... ради идеологических соображений - и был жизнью Льва Ивановича, отданной для воспитания и выковки культурных бойцов из отданных ему мальчат: Боренек, Васенек, Петенек".

Нельзя скопировать талант, артистический стиль. Но можно и нужно взять на вооружение методу. Тогда легче будет достучаться до "диких сердец". Сухой лозунг, правило, запрет, зарегистрированное наказание, если следовать системе Поливанова, не должны представать в обнаженном виде, а включать элементы "произвольно задуманной и непроизвольно проводимой игры". Даже при выставлении отметок.

Он "не ставил баллы, а тыкал их в бальник, точно выковыривая в нем яму, когда это была двойка, великолепно влепляя пятерку, точно даря ею на ряд годин... Он постоянно ужасался, ужасался молча, иногда малейшей заминке школьника, и брови его взлетали... но школьник находился, и подымавшийся бровями ужас бесследно исчезал".

А уж видел "Лев" своих воспитанников насквозь. Причем "эта уверенность, что видит насквозь, что не проведешь никакими подслуживаниями, не питалась ничем видимым; он производил впечатление лишь увлеченного уроком педагога". Индивидуальный подход к учащимся, о котором теперь заявляют в частных школах, воплощался у Поливанова в сугубо индивидуальной реакции на их поступки и проступки. Реакции мгновенной, казалось бы, спонтанной, но являвшейся результатом давно продуманного и узнанного об ученике. Он бывал мягок и суров одновременно, четко различая, что и когда можно прощать, а что и когда - нельзя. Иногда, потомив впавшего в непростительный грех ученика нарочитым "незамечанием" греха и вызвав в нем процесс раскаяния, Лев Иванович вдруг повергал его ниц благородством "невменения в вину", действовавшим сильнее любого наказания и остававшимся памятью на всю жизнь. Бывало наоборот. Углядев проницательно в другом случае "начало неисправимого "декаданса", мог при первом удобном предлоге обронить непререкаемо: "Вот-с ваши бумаги!". И несчастный, багровый от неожиданного потрясения, вылетал из гимназии навсегда".

Потеря - невосполнимая, ибо второй такой гимназии в Москве не было. И дело даже не только в личности самого директора. Стиль Поливанова был стилем его гимназии, неотвратимо подтягивавшим средних учителей до соответствующего уровня. Впрочем, благодаря совершенно неотразимому обаянию, Льву Ивановичу удавалось в разные годы привлекать к себе "на службу" преподавательскую элиту тогдашней Москвы. И еще. Ученичество у Поливанова, по словам мемуариста, "выливалось в сотрудничество с ним учеников не раз".

Известна блистательная "постановка" пушкинских торжеств в 1880 году: открытие опекушинского памятника на Тверском бульваре, бессмертная речь Достоевского. Но мало кому ведомо, что основное бремя подготовки и проведения грандиозного юбилея легло на плечи Л.И.Поливанова и что это бремя разделяли с ним восьмиклассники его гимназии.

"Сотрудничество" начиналось на уроке. Лев Иванович требовал при ответе "рассказывать не от себя, а от Пушкина, по- пушкински", побуждая ребят мыслить и чувствовать. И сам же подавал им пример. Ему близка была центральная идея Ушинского: "знания должны готовить учащихся к жизни", и, стремясь раскрепостить творческую энергию воспитанников, он подчинял учебный цикл задачам практического служения народу.

Каждым своим уроком Поливанов давал бой обывательской рутине, в домашней обстановке нередко отравлявшей души "Петенек, Васенек, Боренек". Да и в гимназии им порой доводилось выслушивать на переменах хвастливые разглагольствования богатых старшеклассников, гонявших швейцаров за пирожками и конфетами и всерьез доказывавших, что "порядочные люди тратят деньги, а "нищий" - человек непорядочный". Сражаться книгой с этим неизбежным злом старой гимназии было нелегко. Но Поливанов сражался, надеясь обратить в свою веру избалованных лоботрясов, озабоченных лишь тем, в каком смокинге появиться на модных велосипедных гонках "конкур иппик" и на открывшейся в Москве в 1891 году Французской промышленной выставке, где можно было за пять рублей подняться на воздушном шаре и отобедать у ресторатора Ансара по ценам, "положительно недоступным большинству" ("Русские ведомости", 1891, N 118).

Приближался слом столетия, роковой слом; и Поливанову при всей его незаурядности, конечно, не под силу было в одиночку остановить социальное "расползание" гимназии. Она являлась в миниатюре характерным осколком эпохи, подвластным как хорошему, так и дурному.

Возвышенные идеалы неизбежно вступали в трагическое противоречие с действительностью. Поливанов, как никто другой, понимал, что просто звать "вспять" к Софоклу, Шекспиру, Пушкину в этих условиях бесполезно. Нужна была творческая переработка самих восприятий сознания, и классики должны были быть по-новому "добыты", то есть отмыты от штампов конца столетия (нечто аналогичное имеет место и сейчас).

Несколько поколений московской интеллигенции вышли за три десятилетия из стен Поливановской гимназии, сохранив верность ее традициям, ее заветам. Учитель помнил их всех поименно. Свой путь Лев Иванович завершал в период нового подъема общественного движения, когда гибли на эшафоте "первомартовцы" Желябов и Перовская, когда был казнен старший сын учителя симбирской гимназии Александр Ульянов. Вслед за любимым им Пушкиным, потомственный дворянин Нижегородской губернии, которого подвижнический труд на ниве просветительства и просвещения далеко увел от устоев его класса, отчетливо осознавал, что "свобода - неизбежное следствие просвещения" - рано или поздно увенчается революцией. Как это было во Франции восемнадцатого столетия. Как это будет в России двадцатого.

Революцию Поливанов отвергал полностью, но она уже стучалась в двери гимназии. Казаки скакали по Пречистенке, и озверелые охотнорядцы избивали бастующих студентов. Наступал решающий час выбора. Для всех, для каждого. И символично, что в последнем выпуске Поливановской гимназии оказались по разные стороны баррикад и убежденный марксист Володя Ивков, активный член нелегальных рабочих кружков, в будущем видный публицист, выступавший под псевдонимом "Миров"; и ревностные монархисты. Горячие идейные споры гимназистов затягивались допоздна...

Но вот морозным февральским утром 1899 года все они, примиренные, собрались в родных пенатах проводить своего Учителя в последний путь. Траурная процессия, направлявшаяся к Новодевичьему кладбищу, растянулась на целый квартал. Множество венков, речи, наряды полиции. Так Москва шла только за гробом Гоголя и Льва Толстого.

Потом будут издание сборника его памяти, учреждение университетской премии его имени. А в советские годы наследие Поливанова забудут и даже уберут его имя со страниц педагогических учебников. Зря!

Он умер на рубеже века. И новый век, который мы так трудно доживаем, не вправе сдавать в архив драгоценный опыт Поливановской гимназии. Правда, в последнее время наметились некоторые положительные сдвиги. Возвращаются - пока только названиями - гимназии и лицеи. Медленно и трудно решается, наконец, насущная задача гуманизации, а следовательно, и гуманитаризации нашей обанкротившейся начальной и средней школы. И главное - личность учителя с большой буквы начинает выдвигаться во главу угла.

...Осень - пора школьная, пора урожая. Очень хочется надеяться, что семена, посаженные Поливановым, прорастут в день нынешний и день грядущий.

СУДЬБЫ

• Учитель с Пречистенки
  "Гром и свет" - вот что такое были незабываемые уроки Поливанова
• ВАСИЛИЙ ЛЕБЕДЕВ-КУМАЧ: "Уж очень жизнь сейчас всех оскотинила..."