ДМИТРИЙ ХВОРОСТОВСКИЙ: "Спою в Большом - и интерес ко мне пропадет"

Беседу вел Андрей ХРИПИН
Фото ИТАР-ТАСС

Д.Хворостовский

Мы никогда еще не встречались "в работе", хотя судьба и подарила мне счастливую случайность быть очевидцем первых шагов студента Димы ХВОРОСТОВСКОГО на оперной сцене. А случилось это в далеком уже 1985-м на гастролях Красноярской оперы в Ярославле, где будущий король баритонов изображал Марулло в "Риголетто" и Маркиза в "Травиате", а его длинная фамилия была подписана в программках карандашом... Мы встретились в баре отеля "Савой" после июньского концерта в БЗК и перед записью нового диска "Песни военных лет". С какими раздумьями, надеждами и сомнениями собирается Дмитрий Александрович разменять пятый десяток?

    

- Часто ли вам приходится давать интервью?

- Так же часто и напряженно, как заниматься своей непосредственной работой. В преддверии любой новой постановки (или концертов) ты просто обязан дать целую серию интервью прессе и на телевидении.

    

- Кто занимается вашим общественным имиджем и пиаром?

- Глупо звучит, но я сам несколько дней посещал некие курсы, за которые выложил столько, сколько вряд ли это стоило реально. Все это, конечно, нужно, но настоящему умению вести себя на людях, давать интервью, отвечать на вопросы учат только жизнь и опыт.

Но персональный пресс-агент у меня, конечно, есть, она работает на меня в США, но в мои творческие дела не вмешивается.

    

- Кто же тогда помогает устраивать и контролировать ваши творческие дела?

- По-прежнему Марк Хилдрю, с которым мы успешно работаем с 1989 года. Человек я не конфликтный и достаточно верный, - видимо, ему со мной удобно. Мы одногодки, он вырос и растет вместе со мной в профессии, мы много пережили, многого добились. Я склонен беречь такие отношения.

    

- Как запускается механизм заключения контрактов?

- Я избегаю прямых контактов с театрами - на Западе это общепринято. Тут я испытываю полное доверие к моему агентству и только контролирую ситуацию. С самого начала я был и остаюсь свободным художником, в штате нигде не служу. Имел и имею только разовые контракты на определенные постановки и проекты.

    

- Теперь, когда вы поете в главных театрах мировой оперной иерархии - Метрополитен и Ковент-Гарден, - не считается ли зазорным для вашей артистической репутации петь в театрах более низкой категории? Можно ли после блистательного Зальцбурга ехать на фестиваль в провинциальную Савонлинну в Финляндии?

- Можно. А иногда даже нужно. Например, я согласился петь в Женеве, так как мне надо было обкатать партию Дон Жуана перед Зальцбургом. Да, маленький театр, маленький гонорар, но зато (в случае провала) не столь громкий резонанс. Кстати, в Женеве я познакомился со своей женой Флоранс. В Савонлинне пел и раньше - в гастрольном спектакле Ковент-Гарден ("Разбойники" Верди), но в прошлом году попал туда в результате того, что согласился петь Риголетто у Колобова в Новой Опере, а театр был завязан контрактом с финнами. Так вот это был невероятно опасный компромисс - неудача в Москве, у русской публики могла бы повредить моему имиджу на веки вечные. Неудачи, слава богу, не произошло, но и особой удачи не случилось - нормальная работа, первый блин. А Савонлинна - очень живописное место, там стоит побывать всем, но в третий раз уже скучно. Финны очень тепло ко мне относятся, и за это надо как-то платить. То же с Миккеле, еще одним маленьким финским фестивалем, который проводит Гергиев. Он позвал меня спеть Онегина в концертном исполнении. И я не смог отказать ему и финнам, которые разыскали меня буквально под землей и готовы были принять какие угодно условия. Рыбачить я не люблю, но зато вилла на озере - летом можно немного и отдохнуть.

    

- Когда вы думаете о будущем, то видите ли себя в амплуа педагога?

- Вопрос ребром, потому что сейчас в Миккеле мне придется впервые в жизни давать мастер-класс, а потом другой - на фестивале Кристофа Эшенбаха в Равинье под Чикаго.

    

- Но ведь мастер-класс - это скорее шоу, чем педагогика...

- Согласен, поэтому боюсь. Мой педагог Екатерина Иофель владеет искусством мастер-класса в самом лучшем виде, в ней есть это сочетание чудесного педагогического дара с умением делать музыку, с актерской броскостью и даже эксцентричностью плюс, конечно, что-то гипнотическое. Мастер-класс - это разовое мероприятие, а посвящать себя педагогической деятельности всерьез я пока не собираюсь. Нюанс еще в том, что моя жена - певица и с ней нужно заниматься хотя бы потому, что она моя жена. Из ее голоса можно сделать нечто великолепное, но вот если б был баритон, а женского голоса я побаиваюсь.

    

- Консультируетесь ли вы сейчас со своим педагогом?

- Это давно в прошлом. Я считаю, что вокальная кухня должна быть абсолютно неприкасаемой сферой, это сугубо личное дело каждого. Пять лет с Иофель были благотворным, но бурным и непростым процессом, поэтому, выйдя из ворот консерватории, я замкнулся и больше никого и никогда не пускал в свою кухню. Научить невозможно, научиться можно. Человек развивается прежде всего сам. В чудеса вокальной педагогики я не верю.

    

- Тогда допускаете ли вы взгляд со стороны, который иногда нужен, не правда ли?

- Музыкантский взгляд, не вокально-педагогический. Есть такие люди. Это отец. Это супруга. Репетиторы в разных театрах мира (концертмейстеры и консультанты по языку), но там никто не позволяет себе лезть в певческий аппарат и переучивать, как в России.

    

- Еще несколько лет назад вы были лицом и голосом голландской фирмы "Филипс", и она обеспечила вам всемирную раскрутку. Почему вы ушли?

- У меня закончился эксклюзивный контракт, а новые они предложили очень узкому кругу персон. К тому же меня стало смущать то, что начали поступать сомнительные предложения совершенно не в том направлении, в котором я собирался работать, - хотели, чтобы я пел чуть ли не эстрадную попсу, чтобы записал в дуэте с Бочелли совместный альбом, хотели соединить меня с Мадонной и так далее. Я никогда себя не видел в амплуа шоумена. Если уж и записывать попсу, то лучше буду петь неаполитанские песни и старинные русские романсы. Впереди - работа над песнями военных лет и опереттой на фирме "Делос" с дирижером Константином Орбеляном. Тут хоть есть момент обычной любознательности и интереса к неосвоенным областям "легкой" классики.

    

- Неужели не любопытно поработать на грани жанров?

- Тут, конечно, мои принципы и нежелание идти на компромиссы. Возможно, стоит разок попробовать. Я же не утверждаю, что это плохо. Просто сейчас все кому не лень ринулись в эту нишу. А я хочу оставить что-то свое.

    

- И все-таки после ухода с "Филипс" ваша звукозаписывающая карьера несколько притормозилась. Не жалеете?

- Жалею... Поэтому и возник контракт с "Делосом", очень выгодный для меня во всех отношениях, заканчивая достаточно хорошими дивидендами. В творческом плане тоже есть преимущество - абсолютная свобода. Правда, на этой фирме я не могу себе позволить записывать Малера, Шостаковича или Свиридова, то есть то, что я люблю больше всего.

    

- У нас этот брэнд не очень известен...

- Это очень старая американская фирма, не слишком крутая, базируется в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско, через нее прошли многие узнаваемые в мире русские голоса.

    

- Зовут ли вас другие фирмы-гиганты?

- Да. Такие контакты есть и будут развиваться. Например, есть планы записать "Риголетто" и "Онегина" с Анжелой Георгиу и Роберто Аланья. Сейчас ведь и "Декка", и "Филипс", и "Дойче Граммофон" объединились в концерн под названием "Юниверсал", так что, под какой маркой это выйдет, не суть важно - сегодня для меня важнее, кто твой партнер. А пока мне не предлагают писать то, что в моих интересах, надо делать то, что реально. Я прекрасно понимаю, что с коммерческой точки зрения после всех великих трактовок и эталонного Фишер-Дискау писать в сто первый раз циклы Малера и Шуберта в исполнении русского певца нерентабельно, но внутренне я с этим не согласен. Думаю, что это вопрос времени. Я изменюсь в лучшую сторону. Тем более что такой голос, как баритон, имеет свойство мужать и матереть и, как хорошее вино, становится с годами лучше и лучше. Так что я могу подождать еще лет двадцать.

    

- Ваша требовательность к себе не позволяла вам до поры до времени браться за Риголетто. От какой музыки вы отказываетесь сегодня?

- Если говорить о Верди, то долго сдерживал себя, чтобы не петь "Трубадура" и "Бал-маскарад". Но вот в закончившемся сезоне впервые спел графа ди Луна в Ковент-Гарден, а Ренато впервые буду петь в следующем. На подходе "Симон Бокканегра" - вот это будет эпохальный шаг, посерьезней, чем "Риголетто". Как-то не тянет к Пуччини, пока не хотел бы петь даже Скарпиа, несмотря на то, что эта роль исключительно интересна актерски. Не лежит душа и к комическим ролям. Я сделал Белькоре в "Любовном напитке" в Мет, но для меня это было как бы невсерьез. Пока что не пою Вагнера, хотя в принципе должен был бы петь как минимум Вольфрама в "Тангейзере". Подумываю о лирике Вольфа.

    

- Правильно было бы считать линией вашей жизни планомерный штурм драматического репертуара? И продолжите ли вы освоение современной музыки?

- Сейчас я вообще на перепутье, так как на следующие десять лет не вижу той путеводной звезды, которая бы вела меня. Белькантовый репертуар петь скучно... Да, я спел Андрея Болконского в "Войне и мире" Прокофьева, очень люблю "Микеланджело-сюиту" Шостаковича. Но нужно что-то кардинально новое. Может быть, невероятное, сногсшибательное. Может, ультрасовременное. Оперное, неоперное - не имеет значения. Шёнберг? Не знаю. "Воццек" Берга вряд ли мое. Вот недавно спел Канчели, очень понравилось. Это такое монументальное симфоническое полотно под названием "Don't grieve" ("Не горюй"), где, как в мозаике, присутствуют разные стили, разная поэзия, разные языки. Хотелось бы чего-то такого по глубине и значимости.

    

- Когда вы впервые познакомили Запад с музыкой Свиридова, многие задавались вопросом: почему он сам создает себе трудности и выбирает нелегкий путь? Вы всегда заставляете публику трудиться вместе с собой, и я не помню ни одного вашего "легкого" по энергетике концерта, всегда душевная работа и преодоление.

- Что, и легкая музыка у меня производит такое впечатление?

    

- Думаю, что да.

- Не знаю, может, это и хорошо. Свиридов - безусловно, не легкая музыка, даже чисто технологически ее невозможно петь на автопилоте, как какие-нибудь оперные арии, не мобилизуя полностью свое эмоциональное "Я". Ни на йоту нельзя недобрать - в противном случае получается фальшь. Поэтому петь Свиридова очень тяжело, ответственно... и муторно; я понимаю, почему публика мучается вместе со мной.

    

- В Москве часто приходится наблюдать враждебный настрой зала по отношению к артисту. Происходит ли такое на Западе?

- Я бы сформулировал по-другому: здесь у нас чувствуешь не столько враждебное отношение публики, сколько напряженное ожидание чуда, и если ты не будешь экстраординарен, у московской публики ты не пройдешь. Нигде в мире такого нет. Да, на Западе иногда свистят, кричат "Бу!", но в России все сложнее, публику просто так в карман не положишь.

    

- То есть вы немного побаиваетесь русской публики?

- Не немного, а просто панически - чем дальше, тем больше нервничаю. Иногда перед концертом в консерватории просто хочется уйти на пенсию и никогда больше этим делом не заниматься. Тяжело...

    

- Есть ли в мире концертные залы или театры, где вам уютно?

- Да, Метрополитен в Нью-Йорке. Акустика великолепная, поется прекрасно, и так как театр относительно новый, то там не чувствуешь витающего в воздухе груза нехорошей энергетики, то есть, грубо говоря, нет Призрака оперы. Все чудесно друг к другу относятся, легко работается. Так же хорошо мне в Ковент-Гарден в Лондоне, где меня знают и любят, как своего. Но там чуть сложнее, поскольку зал хоть и после ремонта, но очень старый, фантомы витают и довлеют.

    

- В каких театрах самые большие гонорары?

- Самый высокий потолок цен в Ковент-Гарден и Метрополитен. Знаю, что хорошие гонорары в Цюрихе. Хочу туда, но свято место пусто не бывает - там поют Томас Хэмпсон, Родни Гилфри и ставший очень популярным баритон из Львова Стефан Пятничко, все они живут рядом, а я чужой. Есть театры, которые не платят таких гонораров, но зато оплачивают проживание. Мет жильем не занимается, и даже авиабилет иногда оплачивается там только в эконом-классе и в одном направлении - гордитесь, мол, что поете у нас. Самые низкие гонорары в Венской опере - Холендер принципиально не хочет платить.

    

- Чем занимаются ваши дети от первого брака?

- Ходят в английскую школу, занимаются музыкой. Я называю своих Данилу и Александру олимпийскими детьми. Они развитые, талантливые, красивые. Моя надежда, моя боль. Очень многое изменилось в моей жизни с их появлением на свет и с их взрослением, я сам становлюсь другим.

    

- По-русски они говорят?

- Да.

    

- Благодаря маме?

- Я бы сказал, благодаря няне.

    

- В каком направлении они развиваются?

- В гуманитарном, конечно. В спортивном тоже. Их мать - в прошлом балерина, и сам я всегда был достаточно спортивен.

    

- Как вы поддерживаете свою спортивную форму?

- Самое лучшее - это обычная гимнастика. Каждый день. В детстве я хорошо и много играл в футбол - мама начинала сомневаться в моих умственных способностях, когда я вместо рояля и уроков днями стучал мячом в стенку.

    

- Это родители отправили вас в педагогическое училище?

- Да, отец за ручку отвел на дирижерско-хоровое отделение. До этого я рояль терпеть не мог, а тут победил в каком-то местном конкурсе и увлекся, стал заниматься. Говорили, что у меня хорошие руки.

    

- В чем, по-вашему, отличие старой вокальной школы от новой?

- Начнем с того, что в ХХ веке камертон подскочил на терцию и вздернул за собой все голоса вверх. Кроме того, общеизвестно, что с утверждением веризма кануло в Лету и бельканто - искусство прекрасного пения. Весьма сильно эта картина смены школ описана в книге Лаури-Вольпи "Вокальные параллели", там буквально слышится реквием по уходящей оперной породе и набат в ожидании монстра под названием "поп". В наши дни стало сложно говорить о какой бы то ни было школе, все критерии смешались, каждый поет, как знает.

    

- Вы ощущаете конкуренцию внутри своего амплуа - я имею в виду обойму баритонов, которые пересекаются с вами по репертуару?

- Конечно. Владимир Чернов снова стал хорошо петь после того, как нескольких лет пропадал в провинциальных театрах Италии - я обожаю его еще с конкурса Глинки. Сейчас я готовлю Станкара в "Стиффелио" и слушаю его запись с Ливайном. Колоссально - стать плюс сдержанность. Томас Хэмпсон сильно выше меня. Я не считаю Томаса певцом итальянского репертуара, который диктует ему его фирма - EMI, но во французском он просто великолепен. Испанец Карлос Альварес молод и красив, младше меня. Если кого-то забыл, прошу прощения.

    

- У артистов есть талисманы и приметы (знаменитые гвозди, платки Паваротти, обезьянка Образцовой или калласовский портрет Мадонны), без которых они не могут. У вас что-то такое имеется?

- У меня есть мои золотые запонки, которые я всегда надеваю на концертах. С тех пор как родились мои дети, на них написано "Дада" и "Саша". Больше ничего.

    

- Всех по-прежнему интересует, почему Хворостовский не поет в Большом театре?

- Представьте, споет Хворостовский в Большом театре, и после этого интерес к нему окончательно пропадет...

МУЗЫКА

• ДМИТРИЙ ХВОРОСТОВСКИЙ: "Спою в Большом - и интерес ко мне пропадет"