ФЕДОР ЧЕХАНКОВ: "Мы стеснялись назвать ее Люсей"

Записала Наталья КАЗЬМИНА

Ф.Чеханков

В ноябре в издательстве АСТ-ПРЕСС выходит книга воспоминаний народного артиста России, актера Театра Российской армии Федора Чеханкова "Моя дырявая память". Редакция представляет отрывок из этой книги, посвященный легенде Театра Армии, актрисе Людмиле Фетисовой.

    

Легенда и жизнь Людмилы Фетисовой

Она была первым человеком, с которым я столкнулся и расстался в этих стенах, актриса-легенда нашего театра, несправедливо забытая сегодня. Ей было всего тридцать шесть лет, когда она умерла.

Всякий раз, бывая в Вахтанговском театре, я обязательно поднимаюсь перед спектаклем в верхнее фойе. Люблю рассматривать старые фотографии. Там, на третьем этаже, висит фотография из "Мадемуазель Нитуш", спектакля Рубена Симонова, для послевоенной публики не менее знаменитого, чем вахтанговская "Принцесса Турандот". На первом плане - Дениза - Галина Пашкова, а дальше в ряд - девочки из благородного пансиона, небесные ласточки. Так вот самая искрометная из них и лучезарно улыбающаяся - это и есть Люся Фетисова.

Вот такой она была, Людмила Михайловна Фетисова. Вне сцены - строгая, независимая, достойная

Как страшно иногда время распоряжается актерской судьбой. В Вахтанговский театр ее не взяли, взяли Юлию Борисову. Они были с одного курса Щукинского училища. Фетисова пришла в Театр Советской Армии. Ее расцвет, ее лучшие годы - 1956 - 1959-е. Слава Юлии Борисовой только начиналась: "На золотом дне", "Иркутская история", "Одна". А Фетисова уже была звездой, любимой актрисой Алексея Дмитриевича Попова, играла "Фабричную девчонку", "Барабанщицу", "Давным-давно", эти спектакли театра гремели. Фетисовой прочили блестящее будущее. Ее обожали. Помню, какая-то газета, опрашивая известных главных режиссеров, попросила их назвать актеров, которые могли бы составить идеальную труппу театра. "Героиней" все называли Фетисову - и Олег Ефремов, и Евгений Симонов, и Георгий Товстоногов... А потом все вдруг разладилось, сломалось. Роковое стечение обстоятельств.

А это Шурочка Азарова из "Давным-давно", и это было чудо

Впервые я увидел ее на сцене еще студентом, как раз в "Давным-давно", в роли девушки-гусара Шурочки Азаровой. Я не видел уже, естественно, Любовь Добржанскую в этой роли. А на знаменитую тогда Фетисову пошел посмотреть. Она была невероятно хороша собой: потрясающая фигура, тоненькая, мальчишеская, никакого бюста (в некоторых театрах Шуру Азарову играли дамы с такими грудями, что только слепой гусар мог принять ее за корнета), ослепительная улыбка, зубы необыкновенной сахарной белизны. Забыть, как она плакала в сцене с Кутузовым, невозможно. Я никогда не видел, чтобы артистки так плакали. А ведь и сцена-то была не ее. Она сидела сбоку, на авансцене (Кутузов уже отчитал Шурочку и велел ей отправляться домой, "к мамкам, нянькам, куклам, тряпкам"), а у фельдмаршала шел разговор с генералом. Генерал рассказывал историю о том, как его освободил от французов какой-то храбрый корнет. А корнет сидел рядом и плакал. Фетисова просто закрывала глаза, как от боли, потом открывала, и по щекам катились крупные капли, как жемчуга. А это был всего-навсего утренник! Ползала - дети! Но для нее это не имело никакого значения. Она играла, как всегда.

Мне захотелось посмотреть, какая она в жизни, Людмила Фетисова. Я был тогда любопытен. Подошел к служебному входу, долго ждал ее и чуть не прозевал. Из театра вышла обыкновенная женщина, в каракулевой, не очень дорогой шубке. Тогда все мы были бедными, и она выглядела, как все. К ней не кидались безумные поклонники, не кричали ей "браво!", не забрасывали, как на сцене, цветами. Ее просто никто не узнавал. В жизни она совершенно не гримировалась. Совершенно. Но как только чуть-чуть подчеркивала глаза и губы, становилась просто красавицей. Это был поразительный контраст! На сцене она обычно играла женщин ярких, курящих, нахальных, разбитных, а в жизни походила на обыкновенную учительницу. Я потом видел ее в "Барабанщице" в роли Нилы Снижко, девушки, которая делала вид, что служит у немцев, а на самом деле была партизанкой. Когда ее Нила взлетала на стол и танцевала, это была тигрица, темперамент бешеный, отпускались все колки. Голос Фетисовой был хрипловатым, но чувственным невероятно. А в лирических сценах она выглядела абсолютно незащищенной, превращалась в ребенка. Ее хотелось обнять, защитить, чтобы никто не посмел обидеть. После сцены на столе она всегда выбегала за кулисы, страшно раскрасневшаяся. Подолгу сидела в гримерке, у нее всегда болела голова. Тогда никто не придавал этому значения.

А в жизни, сойдясь с ней поближе, люди понимали, что это очень закрытый, скромный и стыдливый человек. На сцене можно все. В жизни - ничего: никаких сигарет, никакой выпивки, никогда никаких романов. В жизни был один муж, известный адвокат Таратута, которого она беззаветно любила. Поступив в театр, она подрабатывала в Доме моды на Кузнецком мосту. Но и эта внешне броская жизнь модели, красавицы с подиума, никак на нее не повлияла. Что мне еще было в ней близко - она оказалась родом из Ельца, а Елец - рядом с моим родным Орлом. Почему-то подобные вещи меня всегда трогали. Наверное, это тоже качество провинциала, которому бывает иногда сиротливо в столице.

Когда я пришел в театр, ее коронное время уходило. Уже не было "Фабричной девчонки", не было "Закона Ликурга" на Малой сцене, ее потихоньку, даже не очень задумываясь над этим, подвигали с первых ролей. Говорят, у нее была самостоятельная работа с Андреем Петровым, они играли "Бесприданницу", но, видимо, не получилось. Уже пришла в театр Вера Капустина, замечательная артистка и тоже породистая красавица, блестяще сыграла в "Последней остановке" Ремарка. Уже началась кинопопулярность Людмилы Касаткиной, которую взяли в театр вместе с Фетисовой. Уже вышли ее фильмы "Укротительница тигров", "Медовый месяц", а в 1961 году она получила приз за лучшую женскую роль на фестивале в Монте-Карло.

Главным режиссером Театра Армии был тогда Александр Дунаев. И он сделал ставку на Касаткину. Трудно было осуждать его логику руководителя театра. Он только что выпустил пьесу Штейна "Океан". Выпустил почти одновременно с Николаем Охлопковым в Театре имени Маяковского. Был большой успех. Андрей Попов блестяще играл Платонова, Зельдин - Часовникова. Людмила Касаткина сыграла в этом спектакле одну из лучших своих ролей. У Людмилы Фетисовой в "Океане" был только эпизод. И впереди не маячило ничего. Было ясно, что положения первой актрисы труппы у нее уже нет.

Она это безумно переживала, в душе у нее, наверное, происходило что-то страшное. Но она была горда, независима, справедлива и виду не показывала. Дело, как я понимаю, осложнялось еще и тем, что с Касаткиной они были подругами. Более того! У них обеих почти одновременно родились сыновья: у Людмилы Ивановны - Алеша, у Людмилы Михайловны - Сережа, и стали эти мальчики молочными братьями. У одной из них не было молока, и другая кормила обоих. Поэтому называть двух Люсь, Касаткину и Фетисову, конкурентками ни у кого язык не поворачивался. И они, надо сказать, не вели себя как капризные примадонны. Наверное, срабатывала внутренняя порядочность обеих, чтобы не опускаться до уровня склок кисловодской оперетты. Был, например, в театре спектакль Львова-Анохина "Любка-любовь" по пьесе Зори Дановской, я не застал его. Там еще главную роль играла Фетисова, и только вторую женскую - Касаткина. Потом времена изменились. Кстати, в "Любке" Касаткина, говорят, играла замечательно. Впервые она, типичная актриса-инженю, сыграла серьезную, некомедийную драматическую роль. Алексей Дмитриевич Попов очень любил Люсю Фетисову. Но когда еще при его жизни начались вводы в "Укрощение строптивой", уж не Фетисовой ли с ее буйным темпераментом было играть Катарину. И уж не Касаткиной ли, миленькой, беленькой, с ямочками на щеках, - скромницу Бьянку. Но Попов почему-то же выбрал на роль Катарины Касаткину. Значит, что-то почувствовал, значит, уже разглядел в ней те качества, которые потом она с успехом сумела развить. Так что все сводить в этой истории к зависти или конкуренции глупо. Все было гораздо сложнее.

Им обеим не было еще сорока, но никто не звал их по имени. Касаткину - только Людмила Ивановна, Фетисову - только Людмила Михайловна. Назвать Фетисову Люсей было просто невозможно! Это позволялось совсем немногим, тем, с кем она дружила. Когда Фетисова или Сазонова входили в нашу "кишку", коридор, где висит расписание репетиций, все подбирали животы и подтягивались. А как же! Тогда были другие нравы в театре. Субординация никем не устанавливалась, но она была. И молодые иначе относились к "старикам". Как можно было опоздать на репетицию, если рядом с тобой сидели Зельдин, Сазонова, Хованский, Ходурский, Ракитин! Тут не в одиннадцать прибежишь, а без десяти одиннадцать, и сядешь молчком в сторонке, раскроешь тетрадочку, где переписана твоя крошечная роль, и будешь ловить каждое слово.

Помню одно из первых собраний труппы в ноябре 1961 года. Я тогда только пришел в театр и еще не понимал: кто есть кто, кто с кем, кто против кого - все было любопытно. По-моему, актеров тогда выдвигали на звания, и был, видимо, среди этих "выдвиженцев" кто-то, кого Фетисова по моральным качествам считала звания недостойным. А она была человеком правил и очень высоких нравственных принципов. Дело происходило в ложе дирекции. Уж эти стены слышали столько криков и возмущений, видели столько инфарктов и предынфарктных состояний! Людмила Михайловна сидела в последнем ряду, молчала. Потом вдруг сказала: "Можно я скажу несколько слов?" - и встала. По тому, как затих зал, я понял, что к ней здесь прислушиваются особенно и ждут, что она скажет что-то необычное. Так всегда было, когда говорила и Добржанская. Так бывает всегда, когда говорит Зельдин: тихо-тихо, спокойно-спокойно, иногда никто и предположить не может, о чем пойдет речь, но он так скажет, так по мозгам ударит, что мало не покажется. Фетисова вышла и сказала: "У нас были разные периоды в театре, - хорошие и не очень хорошие. У нас были разные спектакли - замечательные и не очень, удачные и неудачные. Но мне никогда не было за наш театр стыдно... Сейчас мне за него стыдно". И села. И всем действительно стало нестерпимо стыдно.

Она была человеком невероятно строгим и справедливым. В театре, думаю, ее боялись. Если она с кем-то дружила, то дружила - например, с Ниной Сазоновой. Но если она не любила кого-то, то уж не любила. Иногда никто не понимал причины этой нелюбви, но в конце концов жизнь показывала, что Фетисова права. А не любила она людей случайных, которые цинично относились к театру. Не любила лентяев, тех, кто репетировал и играл с прохладцей. Такие люди для нее не существовали.

Однажды мы столкнулись в антракте за кулисами на лестнице, на женской стороне. Шел как раз "Океан". Она играла Лелю: в первой картине у нее была встреча с Платоновым, а потом только в шестой - длинный монолог. Между сценами - большой перерыв. На ней был халатик наподобие японского кимоно, тогда такие часто шили в театре - в них было удобно гримироваться. Она строго взглянула на меня своими глазами с легкой косинкой (может быть, поэтому она и не снималась в кино) и сказала: "Я обратила на вас внимание". Я замер, ожидая продолжения. И потом, после паузы: "Вы не загримированы были в первой картине". Я страшно смутился, покраснел до ушей, пробормотал: "Ради бога, извините", - и помчался по лестнице, чувствуя, что взгляд ее меня просто жжет. Тут непременно надо добавить, что играл я не то что роль - я только участвовал в массовке: с кем-то танцевал вальс на третьем или даже четвертом плане...

Она умерла неожиданно для всех весной 1962 года, кажется, в апреле. Это был шок. Страшное, непостижимое событие. Люди не плакали - рыдали. Все-таки в театре ее любили. Она упала прямо на заседании месткома. Мы вынесли ее из комнаты на шестом этаже, опустили на пол, подложили под голову подушки, - почему-то я запомнил, что черные, из кожи, от какого-то дивана. Потом ее увезли в больницу. Говорили разное. Почему-то предполагали, что она была беременна и, может быть, сделала неудачный аборт. Об инсульте не говорил никто. Ей ведь было всего тридцать семь лет. Потом мы с Колей Пастуховым поехали за ней в морг, в клинику Бурденко, где она и скончалась в нейрохирургическом отделении. Ей сделали трепанацию черепа, но помочь не смогли. Доктор сказал, что сосуды буквально рассыпались у него в руках. У тридцатисемилетней женщины оказались сосуды старухи. В гробу она лежала в белом чепчике: для операции, оказавшейся бесполезной, ей обрили голову.

Когда я бываю на Новодевичьем кладбище, я иногда захожу к ней. Это так странно, что похоронили ее именно там, в этом официальном пантеоне знаменитостей. Видимо, ее смерть потрясла даже ревнителей всяких условностей. А может быть, наконец восторжествовала справедливость.

Через два года в театр взяли Ларису Голубкину - на роль Шурочки Азаровой в спектакле "Давным-давно". В 1962 году к 150-летию Бородинского сражения вышел на экраны знаменитый фильм Эльдара Рязанова "Гусарская баллада", где Лариса сыграла и замечательно спела эту роль. В фильме графа Нулина играл актер нашего театра, неповторимый Антоний Марцельевич Ходурский. Играл гениально - старого сплетника и лизоблюда. Помните, как он пытался разоблачить корнета Азарова и, окончательно запутавшись, спрашивал: "Так все-таки я пгав или не пгав?". Эту же роль он играл и в нашем "Давным-давно". И не дай бог было кому-нибудь сорвать ему эту сцену. Какое там! Мы смотрели ее из-за кулис, раскрыв рты, и всегда на его последнюю реплику были аплодисменты. Именно Ходурский и подбросил Андрею Попову идею взять в театр Ларису Голубкину. Роль Шурочки после смерти Фетисовой должна была играть Людмила Касаткина, роль эта была ее по праву - роль для первой артистки театра, молодой, знаменитой, талантливой. Но, говорят, примерив костюм Людмилы Фетисовой, она разрыдалась и сказала, что играть не будет.

ПОД ЗАНАВЕС

• ФЕДОР ЧЕХАНКОВ: "Мы стеснялись назвать ее Люсей"
• Загляните в Книгу судеб
  Гороскоп с 17 по 23 октября
• Хроноскоп
• Человек родился