ЛЕОНИД ХЕЙФЕЦ: "Большую часть жизни я прожил в стойле"

Беседу вела Елена СИЗЕНКО
Фото И. КАЛЕДИНОЙ

Один из ведущих российских режиссеров старшего поколения, Леонид ХЕЙФЕЦ действительно основную часть жизни работал в стационарах. Еще не так давно он был главным режиссером Театра Российской Армии. Но после конфликта, возникшего внутри коллектива, ушел на "вольные хлеба". Сегодня он репетирует пьесу "Вишневый сад" в Театре им. Моссовета. Л.Хейфец продолжает заявленную газетой тему "Театр на рубеже веков и тысячелетий".

    

- Банальный вопрос - как ощущаете себя в новом времени?

- Как раз не банальный, а самый главный и трудный сейчас вопрос в моей жизни. Что есть?

Страх: многое из того, что стало реальностью, уже неподвластно, не угадывается, не слышится. На многое нет отклика, а многое просто пропущено, прозевано. Уровень некомпетентности с годами растет. Это тревожно. Это страшит.

А с другой стороны, у меня, как у человека, достаточно пожившего, поработавшего, многое из того, что сейчас поднимается на щит, объявляется одним-единственным, культовым, выражающим время, вызывает неприятие. Не исключено, что здесь уже просто действует возраст.

    

- Вы - режиссер психологического театра - не чувствуете ли себя на обочине современного театрального процесса?

- Совершенно верно. Я чувствую себя именно на обочине, выкинутым и затоптанным. Но только тогда, когда сегодня я встречаюсь с театром оголтело поверхностным, оглупленным, внешним. Где понимание жизни (если оно вообще есть) абсолютно не совпадает с моим представлением о счастье, радости, горе. Где все направлено на то, чтобы любым способом битком набить зал, скандирующий столько, сколько длится музыка на поклонах. Тогда я ухожу из театра удрученный и чувствую себя совершенно вне игры. Понимаю, что этот путь неизбежен в современных условиях, но убежден, что его нужно сознательно корректировать, нужны сопротивление, общественные усилия, усилия критики, которых нет. Критика вообще несет здесь преступную ответственность. Мы или сломлены, или отступаем.

Томас Манн, живи он сегодня, был бы неконкурентоспособным со своим "Доктором Фаустусом". На обочине немало тех, о ком можно сказать: да, это - подлинное. Чтобы не чувствовать себя ненужными хотя бы иллюзорно, многие из моих коллег уходят в маленькие пространства, разговаривают интимно с узким кругом людей. И это их счастье. Но и этот круг - тоже своеобразная "обочина" по сравнению с теми "магистральными" потоками зрителей, которые слетаются на глянцевые обложки современного театра.

А вот что касается темы "авангард - традиционализм", я думаю, что психологический театр неизбежен. Он будет объявляться старомодным в свете "окончательной победы" визуального, игрового и какого угодно театра. Но все равно человек через все века будет искать на сцене радость, горе, сострадание, искать отзвук своему пониманию и ощущению жизни, смерти и любви, причем чаще всего в формах, отталкивающихся от самой жизни.

    

- И вместе с тем это умение работать на микроуровне психологии постепенно исчезает из современного театра.

- Стало гораздо меньше режиссеров этого направления, ведь они работают на сопротивление тому, чего от них требует коммерчески-развлекательная стихия. Но пугаться не нужно. Ничто никуда не исчезает. Для меня есть цепочка поколений, я называю их "поколения надежды", как бы нисходящие по возрастной: А.Васильев, К.Гинкас, Л.Додин, Г.Яновская, С.Арцыбашев, Е.Каменькович, С.Женовач, В.Шамиров - последняя гитисовская генерация... Другое дело, что сегодня ситуация хуже, деньги просто душат. А меценатов, которые поддерживали бы одиночек "сопротивления", имели бы вкус к такому искусству, пока еще нет. Все эти годы не прошли даром для России. В целом зрительская масса очень апатична, безразлична. Не знаю, может быть, Россия и начнет относиться к театру, подобно всему миру, как к какой-то пришлепке жизни. Но трудно представить, что она вычеркнет из своего самосознания театр вообще.

    

- Теперь уже покойный Зингерман рассматривал этот вопрос в другой плоскости. Для него была очевидна исчерпанность самих театральных идей в конце столетия, отсутствие свежего концептуального мышления.

- Борис Исаакович - величайший театральный мыслитель. Мы еще не осознали масштаб утраты. И все-таки не могу с ним согласиться. Здесь нужна, наверное, некоторая историческая дистанция. Я-то лично сегодня ощущаю другое: абсолютную победу "псевдо" - настоящий расцвет дилетантизма, графоманства. Театр просто задыхается от этого. Исчезают штучность, уникальность профессии режиссера. Если раньше переход из одной профессии в другую, из одного качества в другое был следствием больших и напряженных усилий, то сегодня сцены просто захлестнула волна любительщины. Ты видишь, как повсюду зрелища под названием спектакль организуются людьми, профессией не владеющими. Тогда возникает вопрос: а может быть, она и не нужна? В чем, собственно, дело, публика же смотрит, билеты раскупаются?

    

- Ваш тотальный уход в педагогику (ГИТИС, Щука) не от этого ли чувства разочарования в современном театре?

- Мое "вгрызание" в педагогику связано с моим режиссерским, постановочным опытом. Никогда не изменяя психологическому театру, я ведь отдал дань, особенно в начале своего пути, и огромным "постановочным" спектаклям - "Смерть Иоанна Грозного", "Перед заходом солнца", "Заговор Фиеско в Генуе", "Павел I" - самым большим в Москве и, может быть, даже в стране. Это и колоссальный объем текста, и огромное количество действующих лиц - на сцену могли выйти сразу до семидесяти человек, надо было освоить эти сценические пространства. Но ведь и залы, в которых я ставил, были гигантские, заметьте, не балконы, не буфеты, не уголки и подвалы, а залы, которые наполнялись, по многу лет спектакли шли на аншлагах.

Сегодня, не знаю, то ли изменилось мое понимание жизни, то ли понимание театра, мне скучно этим заниматься и скучно это смотреть. Конечно, я восхищен постановочной и философской мощью Някрошюса, но теперь могу сказать, и это мое глубочайшее убеждение, что в нашей профессии самое трудное - это мельчайшие изменения человеческой души, мельчайшие подробности бытия. Нет ничего более сложного, чем сделать артиста. Даже не сделать, а открыть в нем его самого, оставить его живым, мягким, сердечным, со способностью импровизировать, видеть глаза партнера.

    

- Ваш выпуск прошлого года в ГИТИСе блистателен: "Затоваренная бочкотара", "Шинель", "Роберто Зукко", П.Деревянко, Н.Мотева, А.Каравацкая, Н.Чусова, Ж.Монтавилайте... Есть ли нечто объединяющее эту разноликую, разномастную генерацию актеров и режиссеров конца рубежа веков?

- Я не могу сказать, чтобы их объединяло какое-то мировоззренческо-стилистическое единство. Они действительно очень разные. И это хорошо. Ведь мы, например, выпускались тогда, когда было одно-единственное направление. Они значительно свободнее в сценическом языке. Это идет прежде всего от внутренней свободы. Многое из того, что так тяжело, болезненно переживается нами сейчас, они воспринимают как данность и кажутся более легкомысленными и прагматичными. Чаще всего они очень славные, искренние люди, которые преданно, свято любят театр. Но меня охватывает страх из-за того, что большинство из них будут жизнью затоптаны.

    

- В этом отношении у вашего поколения есть достаточно драматический опыт выживания. Правда, сейчас по-разному оценивают и самих "шестидесятников", и их вклад в искусство XX века.

- Я даже не хочу ни одной минуты тратить, чтобы защищать то время и нас самих, тогдашних. Для меня нет такой проблемы. То, о чем вы сейчас говорите, - просто взгляд недалеких людей. Это жесткость внеисторического подхода. Конечно, у каждого из нас были свои внутренние рамки и своя мера риска. И может быть, сегодня кому-то она кажется недостаточной, но это еще не повод, чтобы подвергать сомнению жизнь целого поколения. Сегодняшний риск только в том, что можно выпасть из тусовки. Кроме того, через несколько лет самим этим людям будет предъявлен счет, и значительно больший, чем они предъявляют нам. Вот о чем бы им подумать.

    

- Педагогика, студенты... Замечательно. И все-таки не тяготитесь ли нынешним своим "бездомьем"?

- Как вам сказать. И да и нет. У меня сегодня жизнь и в самом деле другая. А ведь большую ее часть я прожил, что называется, в стойле. Моя трудовая книжка лежала в отделе кадров того или иного театра, два раза в месяц я подходил к окошку кассы. И вот уже шесть лет наслаждаюсь свободой.

Но иногда я все же испытываю острую тоску по стойлу - не с точки зрения зарплаты, как вы понимаете, а в силу неразрывной принадлежности театру. Это временами очень болезненное противоречие моей жизни. Кто-то похлопывает меня по плечу - "какой ты счастливый, ничем не связан, можешь везде ездить". И в самом деле - могу, и мои гонорары, когда это контракты у нас или за рубежом, естественно, отличаются от гонораров штатных режиссеров. Повторяю, я все-таки очень предан репертуарному театру, тем более сейчас, когда он находится не в лучшем положении. Мы ведь вроде бы сохранили репертуарный театр, в то же время не оградив его от страшного разрушения, прежде всего изнутри. На разрушение обречены театры, существующие сегодня без художественного руководителя и, значит, без внутреннего роста, ансамбля, без формирования определенных идеалов, художественных и мировоззренческих.

Театр превращается в прокатную площадку для ловких коммерческих режиссеров, просто в помещение, где совсем иные приоритеты. При этом большинство артистов репертуарного театра работают за гроши, и только чудо сохраняет их внутри театра, только преданность и абсолютное бескорыстие. Звезды - это отдельный разговор. Актеры сегодня - лучшая часть общества, самая аристократическая, самая духовная. Поэтому не верьте, когда говорят, что только бездарность и беспомощность да боязнь риска заставляют держаться за эти копейки. Это настоящая клевета на артистов, перед которыми я сегодня просто преклоняюсь.

    

- Неудовлетворенность, сопротивление, необходимость перемен. Не об этом ли ваш "Вишневый сад", который вот-вот зазвучит на сцене Театра им. Моссовета?

- А вот про "Вишневый сад" я как раз ничего не скажу. Но сейчас при работе выяснилось, что я этой пьесы никогда на самом деле не читал.

ТЕАТР

• ЛЕОНИД ХЕЙФЕЦ: "Большую часть жизни я прожил в стойле"
• Желанный берег
  К юбилею Ефима Степанова
• Шоу и Мирзоев сыграли вничью
  "Миллионерша". Компания "Независимый театральный проект"

КНИГИ

• Золотая коллекция "Триумфа"
  Олег Табаков. "Моя настоящая жизнь". Алла Демидова. "Бегущая строка памяти"
• Чего не знает Бог
  Марк Захаров. "Суперпрофессия"