Человек - это звучит всяко

XV "Балтийский дом"

Наталия КАМИНСКАЯ
Фото Владимира ЛУПОВСКОГО
Санкт-Петербург - Москва

Сцена из спектакля "На дне"

Хоть праздники и проходят быстро, но продлить мгновение не запрещается. Юбилейный фестиваль "Балтийский дом" длился почти две декады (с 29 сентября по 17 октября). В последние два дня громада Театра "Балтийский дом", являющегося и пространством, и "конторой", и телом, и мозгом одноименного смотра, приходила в себя после непрерывного нашествия трупп, зрителей, гостей и аккредитованных журналистов. "Летучий Голландец" и "Дети Розенталя", две оперы ГАБТа, шли соответственно в Мариинке. Но до этого - ни дня без спектакля в "Балтдоме". Если не на Большой сцене, то на Малой или и там, и здесь в один вечер по очереди.

Не все звезды блуждают

Началось с театра Метастазио ("Комедия черного ангела", Прато, Италия). Затем были два гоголевских спектакля Валерия Фокина "Двойник" Александринского театра и "Шинель" Современника. А дальше - география театров вошла в канонические для этого фестиваля рамки: Германия, Польша, Литва и сам Санкт-Петербург. Правда, некий внутренний драматургический акцент, что всегда было свойственно этому фестивалю, присутствовал и на этот раз. Генеральный директор "Балтдома" Сергей Шуб и арт-директор Марина Беляева обозначили его не столько оригинально, сколько точно: "Блуждающие звезды". Имелись в виду режиссеры, "блуждающие" со своими идеями не только из театра в театр, но и из государства в государство. Бельгиец Люк Персефаль, представитель так называемой фламандской волны, ставит шекспировского "Отелло" в немецком Театре "Munchner kammerspiele". Эстонец Эльмо Нюганен осуществляет в польском Театре имени Вильяма Хожицы (г.Торунь) постановку пьесы В.Гомбровича "Венчание", приглашая при этом на одну из главных ролей литовца Владаса Багдонаса, любимого актера Эймунтаса Някрошюса. Михаил Бычков, ставший на сценах Петербурга чуть ли не постоянным постановщиком, - из Воронежа. На этот раз в фестивале участвовал его спектакль "Заговор чувств" Ю.Олеши, созданный в Театре Ленсовета. Петербуржец Анатолий Праудин "блуждает" в пределах города ("Вся жизнь впереди" Э.Ажара поставлена в Театре на Литейном). Там же играют пьесу москвича Валерия Семеновского "Любовь и смерть Зинаиды Райх" (режиссер Игорь Ларин). Сами хозяева фестиваля, Театр "Балтийский дом", представляют пьесу братьев Пресняковых "Изображая жертву" в постановке Игоря Коняева, чье имя связано в нашем сознании со знаменитым спектаклем Малого драматического театра "Московский хор". Впрочем, "семьями" или "домами" афиша нынешнего фестиваля тоже обделена не была: "Песнь песней" Эймунтаса Някрошюса и его Театра MENO FORTAS, "Улыбнись нам, Господи" Римаса Туминаса в руководимом им же Вильнюсском Малом Театре, "Трое в лодке, не считая собаки" Станисловаса Рубиноваса в Каунасском камерном театре, "Стол" Торбьерна Габриэльсена в созданном им Театре NOR (Норвегия).

Равно как в творческой моногамии, так и в неустанном поиске новых партнеров можно отыскать свои плюсы и минусы. Противопоставить семьи временным союзам на "Балтдоме" не удалось, да фестиваль и не ставил себе такой задачи. Тем более что трогать эту взрывоопасную тему в нынешней ситуации - только гусей дразнить и портить славный юбилей уважаемого, престижного фестиваля. Были перед нами и сильные репертуарные труппы, и сборные команды, но всякий раз результат зависел от лидера, то есть режиссера, будь он хоть хозяином, хоть варягом. Так что любезной театральным сердцам дискуссии на тему сохранения репертуарного театра не получилось, да ее, к слову, никто и не затевал. Ежедневные утренние обсуждения спектаклей тем не менее шли и дали немало полезного их участникам. Руководимое профессором Алексеем Бартошевичем толковище напоминало, однако, московский десант. В нем принимали участие даже студенты-театроведы РАТИ, которым щедрые устроители фестиваля дали и кров, и хлеб. Изо дня в день москвичи ждали своих петербургских коллег, и когда однажды появился на обсуждении студент СПАГТИ, произнесший к тому же весьма яркую и умную речь по поводу польского спектакля Эльмо Нюганена, радости не было предела. Впрочем, это мы, приезжие, пребывая в блаженном отрыве от мест службы и домашних обязанностей, располагали временем для каждодневных бесед. У аборигенов же этого времени могло и не быть. Зато каждый фестивальный вечер по сложившейся здесь традиции завершался огромным пирогом с капустой, который предназначался участникам очередного спектакля, а съедался всеми желающими.

В чем вопрос? Все в том же

Редкая работающая "птица" смогла провести в фестивальном полете весь 20-дневный срок. Автор этих строк - не исключение. Но и увиденное за пять дней дало немало тем и сюжетов. Например, о Гамлете, чьи вопросы продолжают задавать, чья тень (и отца, и сына) продолжает сводить с ума. Возьмем, к примеру, "Венчание" загадочного польского классика Гомбровича и "Изображая жертву" наших Пресняковых. Экзистенциальная драма и черноватая комедия равно нанизаны на стержень эдипова комплекса и взыскуют к одному и тому же эпиграфу: "...распалась связь времен..." Сценическая история пресняковских пьес только началась, и предсказать ей долгую жизнь не берусь. Гомбровича же ставят много, в последние годы - и у нас, что, правда, не означает полного контакта с миром этого сложнейшего автора. Смещение границ яви и сна, обязательный элемент сказки с королями, принцами и придворными, бездны подсознания, очевидный привкус абсурда, множество ассоциаций с сюжетами, темами и образами мировой классики - в общем, такой концентрированный "компот" усваивается трудно. Спектакль Эльмо Нюганена в свете всего этого кажется едва ли не подвигом. Последовательно продвигаясь в лабиринте авторских построений, режиссер выстраивает зрелище не только изысканно красивое, эмоционально завораживающее, но логичное и даже психологически мотивированное. Другой на его месте напустил бы на сцене многозначительного тумана и списал происходящее на темные, неясные места пьесы. Так недобросовестные музыканты исполняют партитуры атональных произведений: лупят мимо нот, благо в отсутствие внятной мелодии слушатель все равно не поймет, где и что наврано. Нюганен же прочитывает такт за тактом и умудряется рассказать историю о молодом человеке, чья жизнь разорвана войной, о пропасти непонимания, разделяющей отца и сына, о соблазне вседозволенности и о подмене сути формой, системой фальшивых ритуалов.

В пьесе "Изображая жертву" все, конечно, куда как проще. Есть нескрываемая Гамлетова тема (мертвый отец приходит к мальчику, мать которого выходит замуж за его дядю). Есть в связи с этим очевидный юношеский негативизм, замешенный на страхе перед жестоко скроенным миром. При этом сцены (и это вообще свойство драматургии Пресняковых) можно рассыпать и собрать в любом порядке, подобно детскому конструктору "Lego". Суть темы, весьма пронзительной и серьезной, хотя и изложенной на грани стеба, от этого не меняется. Главное - соблюсти постмодернистскую интонацию. Однако спектакль Игоря Коняева разыгрывается в манере сочных реприз, азартных концертных номеров. Представьте себе концертный номер, где каждое третье слово - матерное! А ведь именно так написан монолог милиционера: убогая речь, мизерный запас слов, в которых слышен отчаянный вопль души, так и не смирившейся со всей той дрянью, что по долгу службы ежедневно приходится разгребать. Оставаясь в числе тех, кого сценическая матерщина в восторг не приводит, понимаю все же, что и это можно сыграть, но при одном условии - если расслышать одинокий голос человека. Но в эффектных построениях петербургского спектакля этот голос тонет.

Вообще, последовательный сценический рассказ человеческой истории с каждым днем отходит в разряд плюсквамперфекта. И спектакль Римаса Туминаса "Улыбнись нам, Господи" по пьесе Г.Кановичюса, призер "Балтдома" 1995 года, не намеревался скрывать своего "прошедшего совершенного" времени. Правда, ныне он перенесен с Камерной сцены в условия Большой. Правда, этот спектакль не только заново восстановлен, но и открывает собой нынешний сезон Вильнюсского Малого театра. Все это, равно как и включение его в юбилейную фестивальную афишу, звучит вполне сознательной акцией: и эстетической, и социальной. Сюжет о четырех бедных евреях, отправившихся на ветхой повозке в путь за счастьем, возрождается на вильнюсской сцене в период обострения межнациональных конфликтов. А на "Балтдоме" эта драма-притча, где психологически подробная, неспешная жизнь временами взмывает на вершины нежной и трагической поэзии, соседствует с "Отелло" Люка Персифаля, спектаклем потрясающе красивых мизансцен, которые озвучены вовсе не шекспировским стихом, но грубым сленгом современных улиц. В "Отелло" играют так, как это принято сегодня, сейчас. В спектакле Туминаса - как это было и 10 лет назад, при его рождении. Фокус же в том, что человеческие истории будут смотреться и слушаться в любое время и в любом контексте, если они, эти истории, рассказаны талантливо.

В один из фестивальных вечеров "Небольшой драматический театр" Санкт-Петербурга играл на Малой сцене сумасшедший спектакль "На дне" М.Горького. С умирающей Анной, женой Клеща, парализованной и под себя справляющей нужду. С перманентно пьяным Лукой - человеком совсем еще молодым, агрессивно лезущим со своими утешениями, отчего морда его постоянно расквашена и в крови. С Бароном, мучимым наркотической ломкой. С Актером, который, кроме "Гамлета" и стихов Беранже, поминает едва ли не все цитаты из классиков. С бабой, торгующей пельменями, вместо бедолаги Татарина. Наконец, с Сатиным, огромным очкастым детиной, который не может произносить никаких сентенций, ибо у него что-то с речевым аппаратом (то ли от пьянства, то ли от плохой жизни). Мычит, болезный, а Актер поясняет: мол, он хочет вам сказать, что "человек - это звучит гордо". Этот спектакль как будто вызрел в глубоких недрах петербургской души с его достоевскими трущобами и веселой солидарностью горожан с собратьями-бомжами. "Небольшому драматическому театру" всего пять лет, руководит им феноменальный человек Лев Эренбург, учившийся и театру, и медицине, а постановки спектаклей совмещающий с работой стоматолога на "скорой помощи". Нетрудно представить, на какие мордобои по будням и особенно праздникам вызывают доктора Эренбурга. И понятное дело, что режиссер Эренбург, подобно автору пьесы Алексею Максимовичу Пешкову, знает жизнь не по литературным источникам. Обитатели его ночлежки живут от драки до драки, от пьянки до пьянки и от срыва до срыва. Спектакль переполнен криком и грязью - как фигуральной, постановочной, так и буквальной, разбросанной по маленьким подмосткам. Но, странное дело, эта жизнь выглядит правдивой, а временами, сгущенная до образа, пронзает до костей. Человек здесь звучит не гордо, но его жалко - отчаянно, до непрошеных слез. А безжалостно искромсанные диалоги все равно остаются принадлежностью великой пьесы Максима Горького. То, что делают режиссер Эренбург и его молодые актеры, действует на хрестоматийное сочинение, как "кислота на старую и грязную монету". Это с дистанции века "На дне" кажется нам стройной, благостной историей. Когда же автор предлагал свой текст сложившейся век назад системе театральных ценностей, он вряд ли приласкал ее (системы) эстетические чувства.

ТЕАТР

• Человек - это звучит всяко
  XV "Балтийский дом"
• Мехи, в которых было вино
  "Квартет" в Большом драматическом театре
• Поцелуй Иудушки
  "Господа Головлевы". МХТ имени Чехова
• Похождения паладинов
  Чудесные путешествия марионеток из Палермо
• Игра с английским акцентом

ЗАНАВЕС

• С пополнением!