"Злой сердцелов! ожидает добычи..."

Поединок Михаила Лермонтова и Николая Мартынова был инспирирован

Алексей КОРНЕЕВ

К.Беггров. "Пятигорск. Вид Николаевских, Александровских и Ермоловских ванн". 1834 г.

Как был обрадован Лермонтов, приехавший 13 мая 1841 года в Пятигорск, когда узнал, что там находится его давний знакомый еще по школе юнкеров Николай Мартынов. На протяжении двух месяцев они виделись почти ежедневно. Размолвка, случившаяся 13 июля - вот уж действительно роковое число! - и завершившаяся спустя два дня дуэлью и гибелью поэта (даты по старому стилю), была неожиданностью для всех. "Нет никакого сомнения, что г. Мартынова подстрекали со стороны", - напишет позднее первый биограф Лермонтова П.А.Висковатов. Кто же мог быть инспиратором рокового поединка между людьми, считавшимися добрыми приятелями?

"Бывают странные сближения", - заметил однажды А.С.Пушкин. Это утверждение невольно приходит на память. Странным образом третьесортный сочинитель, первой книгой которого стало "Руководство к вывождению пятен из разного рода материй", затем ухитрившийся составить, по свидетельству критика П.В.Анненкова, "репутацию серьезного ученого и литератора по салонам, гостиным и кабинетам влиятельных лиц, не имея никакого имени и авторитета ни в ученом, ни в литературном мире", оказался причастен к судьбе двух великих поэтов...

Б.Патерсен. "Большой Каменный театр в Петербурге". 1806 г.

...Его знал весь Петербург. Чиновник и предприниматель, аферист и делец, третьестепенный литератор и журналист, светский человек и даже придворный - таким был Наркиз Тарасенко-Отрешков. "Кто не знает Отрешкова? - писал о нем мемуарист В.А.Инсарский. - Спросить кого-нибудь, знает ли он Отрешкова, - все то же, что спросить, знает ли он, где в Петербурге Казанский собор". Он брался за любое дело, если только оно обещало выгоду: организовал "Общество дилижансовых линеек под названием омнибус", издавал "Журнал общеполезных сведений", основал перчаточную фабрику... Он стремился успеть повсюду и казался поистине вездесущим. В обществе его иронически называли "маркиз", переиначивая имя Наркиз и высмеивая стремление во что бы то ни стало попасть в высший свет, хотя "нужного" человека, выполнявшего всевозможные поручения, все же принимали в аристократических домах. Успешно делавший карьеру, он в тридцать восемь лет имел высокий чин статского советника, престижный орден Святого Владимира и придворное звание камер-юнкера. Его считали близким к шефу жандармов графу А.Х.Бенкендорфу. Считаясь в корпусе жандармов своим, этот человек продавал его чинам акции и переписывался с генералом Л.В.Дубельтом.

Неизвестный художник. "Приемная графа А.Бенкендорфа". Конец 1820-х гг.

О сочинениях Тарасенко-Отрешкова в разные годы иронически писали Н.Г.Чернышевский, Н.А.Добролюбов, М.Е.Салтыков-Щедрин, а журналист О.И.Сенковский, печатавшийся под знаменитым в свое время псевдонимом "Барон Брамбеус", посвятил его очередному опусу целый фельетон. Еще при жизни вездесущий господин удостоился чести стать прототипом одного из персонажей произведения, написанного великим поэтом. Однако сам он вряд ли был бы доволен, если бы знал это, - персонаж был крайне отрицательным.

Вездесущий господин в "Княгине Лиговской"

Раскрыв роман Лермонтова "Княгиня Лиговская", мы узнаем Тарасенко-Отрешкова в одном из гостей на званом обеде в доме Печорина - чиновнике и аферисте Горшенко. Вот как характеризует этого господина автор: "Он был со всеми знаком, служил где-то, ездил по поручениям, возвращаясь, получал чины, бывал всегда в среднем обществе и говорил про связи свои с знатью, волочился за богатыми невестами, подавал множество проектов, продавал разные акции, предлагал всем подписки на разные книги, знаком был со всеми литераторами и журналистами, приписывал себе многие безыменные статьи в журналах, издал брошюру, которую никто не читал, был, по его словам, завален кучею дел и целое утро проводил на Невском проспекте".

В доме Печориных Горшенко появляется в числе гостей на званом обеде. Волею случая князь Лиговской становится свидетелем его разговора с приятелем Печорина гвардейским офицером Браницким:

"- Что вы ко мне никогда не заедете? - говорил ему Браницкий.

- Поверите ли, я так занят, - отвечал Горшенко, - вот завтра сам должен докладывать министру; потом надобно ехать в комитет, работы тьма, не знаешь, как отделаться, еще надобно писать статью в журнал, потом надобно обедать у князя N., всякий день где-нибудь на бале, вот хоть нынче у графини Ф. Так и быть, уж пожертвую этой зимой, а летом опять запрусь в свой кабинет, окружу себя бумагами и буду ездить только к старым приятелям".

В этой тираде как в зеркале отразился весь Горшенко - с его стремлениями пустить пыль в глаза и сыграть более значительную роль. Одни, подобно Браницкому, хорошо знавшие вездесущего господина, понимали цену его слов и воспринимали их иронически. Другие, как князь Лиговской, недавно появившийся в Петербурге, напротив, принимали громкие фразы за чистую монету и спешили завести полезное знакомство со столь влиятельным человеком, имеющим доступ в самые высокие сферы.

"Князь, который был мысленно занят своим делом, подумал, что ему не худо будет познакомиться с человеком, который всех знает и докладывает сам министру. От завел с ним разговор о политике, о службе, потом о своем деле, которое состояло в тяжбе с казною о двадцати тысячах десятинах лесу. Наконец, князь спросил у Горшенки, не знает ли он одного чиновника Красинского, у которого в столе разбираются его дела.

- Да-да, - отвечал Горшенко, - знаю, видал, но он ничего не может сделать, адресуйтесь к людям, которые более имеют весу; я знаю эти дела, мне часто их навязывали, но я всегда отказывался".

Ясно, что подобным ответом Горшенко, бесспорно причисляющий себя "к людям, которые имеют более весу", набивает себе цену. Стремясь пустить пыль в глаза князю Лиговскому - человеку новому в Петербурге, он добивается своего:

"Такой ответ поставил в тупик князя Степана Степаныча. Ему показалось, что перед ним в лице Горшенки стоит весь комитет министров.

- Да, - сказал он, - ныне эти вещи стали ужасно затруднительны".

По логике, далее князь Лиговской должен был последовать совету Горшенко - адресоваться к более значительным людям, а потому сказать ему нечто вроде:

- Видите ли, я в Петербурге недавно... никого не знаю... Не могли бы вы порекомендовать, к кому стоило бы обратиться?

И тогда Горшенко, поколебавшись для виду, согласился бы (разумеется, в виде исключения!) помочь князю и взялся бы за дело сам.

Но тут в разговор неожиданно вмешивается Печорин. Желая оказать любезность князю - человеку, жену которого он любил до замужества и продолжает любить до сих пор, - он приходит к нему на помощь:

"Печорин, слышавший разговор и узнав от князя, в каком департаменте его дело, обещался отыскать Красинского и привести его к князю.

Степан Степаныч, в восторге от его любезности, пожал ему руку и пригласил его заезжать к себе всякий раз, когда ему нечего будет делать".

Отныне, сам того не подозревая, Печорин делается врагом Горшенко. Ведь это не Печорин, а он должен был получить доступ в дом князя Лиговского и сделаться там своим человеком.

Затем врагом Горшенко становится и чиновник Красинский, который при встрече с князем честно говорит, что дело последнего "только запутано, но совершенно правое", и бескорыстно обещает приложить все усилия для его благополучного разрешения. Тем самым он окончательно лишает Горшенко возможности нагреть руки на этом деле.

Как известно, роман "Княгиня Лиговская", начатый в 1836 году, не был завершен - работу над ним в феврале следующего года прервали арест Лермонтова как создателя стихотворения "Смерть поэта" и ссылка на Кавказ. О дальнейшем развитии сюжета можно только догадываться. Однако детальное изображение Горшенко, выделяющее его из числа гостей в доме Печорина, изображенных лаконично, убедительно свидетельствует, что этому персонажу отводилась в романе значительная роль. (Следует напомнить: в первой же фразе романа Лермонтов обещал развернуть "цепь различных приключений, постигших всех моих героев и героинь" (курсив мой. - А.К. ). Стало быть, его появление на обеде у Печорина нельзя назвать случайным.

Как предполагают лермонтоведы, между аристократом, гвардейским офицером Печориным и бедным дворянином, департаментским чиновником Красинским должен был возникнуть конфликт, усугубленный любовным соперничеством из-за княгини Веры Лиговской, завершившийся бы дуэлью. С обоими будущими противниками знаком Горшенко, и оба они становятся его врагами. На обеде у Печорина он знакомится и с четой Лиговских.

Невольно напрашивается предположение: вездесущий аферист, с одинаковой легкостью вхожий и в аристократический салон и в канцелярию департамента, обозленный на обоих соперников, должен был способствовать усугублению конфликта, который при его участии закончился бы поединком.

У нас есть веские основания предполагать, что инициатором другой дуэли - уже не в романе, а в реальной жизни, стал прототип Горшенко - Наркиз Иванович Тарасенко-Отрешков. Дуэли, оборвавшей жизнь Лермонтова.

Публикуя в 1913 году статью "Оригинал одного из героев Лермонтова", посвященную Отрешкову, историк литературы Н.О.Лернер выразил недоумение: где мог автор "Княгини Лиговской" видеть этого человека? Много десятилетий спустя лермонтовед Э.Г.Герштейн определила, что они были знакомы и встречались порой у родных поэта, где вездесущий господин часто бывал.

Все тот же и Пушкин

...Как удалось установить автору этих строк, Тарасенко-Отрешков сыграл крайне негативную роль в судьбе другого великого поэта - Пушкина.

Это произошло в 1832 году, когда после долгих хлопот Александр Сергеевич добился разрешения издавать политическую и литературную газету "Дневник". Выпуск такой газеты требовал больших хлопот, и Пушкин нуждался в деятельном помощнике. Как такового ему порекомендовали Тарасенко-Отрешкова, и поэт предложил последнему помочь в организации издания: устроить типографию, приобрести бумагу, снять помещение для редакции. Выдав "маркизу" доверенность на ведение дел и оставив его полноправным представителем своих интересов в Петербурге, Пушкин в поисках авторов и материалов уехал в Москву.

К будущему соиздателю Александр Сергеевич относился иронически, называя его в письмах жене "Отрыжков", но все же надеялся на его помощь. В конце сентября поэт писал из Москвы: "Голова моя идет кругом при мысли о газете - как-то слажу с нею. Дай бог здоровья Отрыжкову - авось вывезет". Однако "Отрыжков" отчего-то явно не торопился. Предприниматель, всегда стремившийся извлечь максимальную выгоду из дела, которым занимался, на этот раз отчего-то изменил своему правилу. Вместо того чтобы ускорить дело, он, наоборот, так затянул его, что Пушкин постепенно охладел к будущей газете.

Чем же следует объяснить столь странное поведение Отрешкова? До сих пор этот вопрос остается без ответа. Между тем, сопоставив известные факты, можно прийти к выводу: "Отрыжков" вел двойную игру. В то время, когда решался вопрос - быть или не быть пушкинскому изданию, - он встречался с журналистом и писателем Н.И.Гречем, выпускавшим с Ф.Б.Булгариным политическую и литературную газету "Северная пчела", с которой и предстояло соперничать пушкинскому "Дневнику". Переписка издателей "Северной пчелы" отразила и тревогу Греча по поводу появления конкурента и, что особенно удивительно, полнейшую его осведомленность обо всех подробностях подготовки выпуска "Дневника", о которых он регулярно сообщал своему приятелю и компаньону. Так, 18 октября Греч извещал Булгарина: "Все обстоит благополучно. Пушкин вернулся из Москвы, видно, с пустыми руками". Месяц спустя, 16 ноября, Греч вновь писал Булгарину: "Все обстоит благополучно. Пушкин образумился и ни журнала, ни газеты издавать не будет". Только две недели спустя эту важнейшую новость сообщит Н.В.Гоголь И.И.Дмитриеву, а еще позднее - П.А.Плетнев В.А.Жуковскому. Откуда же раньше друзей поэта смогли ее узнать его противники?

Еще один крайне интересный факт: в то самое время, когда Пушкин находился в Москве, Тарасенко-Отрешков встречался по поводу издания будущей газеты с... Бенкендорфом. (Известна записка, уведомляющая, что генерал-адъютант Бенкендорф примет "господина Отрешкова" 2 октября в 10 часов утра.)

Шеф жандармов не доверял Пушкину и отнюдь не был заинтересован в издании им политической газеты. Но отменить разрешение императора, данное первому поэту России, он, разумеется, не мог. Поэтому Бенкендорф решил встретиться с соиздателем Пушкина и сделать его своим союзником.

Для Отрешкова, всегда тяготевшего к высокопоставленным особам, аудиенция у высшего сановника Российской империи имела огромное значение. Нетрудно догадаться, что во время беседы он чутко уловил настроение Бенкендорфа и постарался затянуть дело с организацией издания.

В возникновении пушкинской газеты равно не были заинтересованы и шеф жандармов, и издатели "Северной пчелы".

Позднее Пушкин резко изменил мнение о Тарасенко-Отрешкове: по свидетельству П.А.Плетнева, поэт называл его "двуличным" и решительно отказывался иметь с ним дело. Однако в конце 1836 года имя этого господина вновь возникает в переписке поэта. Редактируя "Современник", Александр Сергеевич внимательно прочитал предложенную для публикации в журнале статью, критиковавшую написанную незадолго до этого брошюру Тарасенко-Отрешкова "Об устроении железных дорог в России". В то время как в русском обществе широко обсуждался вопрос: быть или не быть новому виду транспорта в страдавшей от бездорожья огромной стране, Тарасенко-Отрешков безапелляционно утверждал: "Предполагаемое ныне устроение железных дорог в России совершенно невозможно, очевидно бесполезно и крайне невыгодно". Профессор Института корпуса инженеров путей сообщения М.С.Волков высмеивал совершеннейшую некомпетентность Отрешкова в вопросах, о которых тот пытался судить, предпослав своей статье эпиграф из известной басни И.А.Крылова "Беда, коль пироги начнет печи сапожник...". "Статья писана живо, остро. Отрешков отделан очень смешно", - отмечал Пушкин. Он готовил ее для публикации в первом номере "Современника" 1837 года.

Однако поэт погиб, и статья в журнале не появилась. Вместо этого появился... сам Тарасенко-Отрешков - в составе опеки, учрежденной Николаем I над детьми Пушкина. Столь странное назначение произошло, вероятно, не без влияния графа Бенкендорфа, не доверявшего друзьям погибшего поэта. Выражая общее изумление, П.А.Вяземский писал про "русского маркиза Отрешкова, который попал в эту опеку, как Отрепьев на русский престол".

В обязанности Тарасенко-Отрешкова входило составление описи библиотеки Пушкина и наблюдение за изданием посмертного собрания сочинений поэта. Однако эта деятельность оказалась крайне недобросовестной. По компетентному мнению известного библиофила, друга Пушкина С.А.Соболевского, собрание сочинений "вышло скверно по милости Отрешкова". По свидетельству дочери поэта Натальи Пушкиной-Меренберг, значительную часть ценнейшей пушкинской библиотеки аферист "расхитил и продал".

В опустевшей квартире на Мойке, которую покинули уехавшие в деревню Наталья Николаевна с детьми, "русский маркиз" хозяйничал, как в своей собственной. Он присвоил несколько пушкинских рукописей, которые позднее, в 1855 году, передал Императорской Публичной библиотеке. О щедром даре писали многие газеты и журналы. Каково же было изумление директора библиотеки барона М.А.Корфа, когда он получил письмо вдовы Пушкина, в котором говорилось: "Я не стану говорить здесь, какими средствами Тарасенко-Отрешков добился звания опекуна детей моих, но обязана сказать Вам, что автографы, приносимые им в дар Публичной библиотеке, не иначе дошли к нему, как посредством похищения... Я совершенно уверена, что Тарасенко-Отрешков не мог предъявить никаких доказательств в том, что автографы ему завещаны или иным образом уступлены самим поэтом". Таков был оригинал лермонтовского персонажа - вездесущий аферист и темный делец.

Роковая встреча

Теперь мы подходим к самому загадочному моменту этой истории. В июле 1841 года, оставив Петербург и свои многочисленные дела, Тарасенко-Отрешков появляется в Пятигорске. В воспоминаниях бывшего офицера Тенгинского пехотного полка Н.П.Раевского, ставшего свидетелем последних дней жизни Лермонтова, упоминается приехавший из Петербурга чиновник Отрешков, встречавшийся с поэтом незадолго до роковой дуэли: "Этот чиновник стишки писал... Попросит его Михаил Юрьевич почитать что-нибудь и хвалит, да так хвалит, что мы рады себе языки пооткусывать, лишь бы хохот свой скрыть". В этом эпизоде поведение Тарасенко-Отрешкова кажется в высшей степени странным. Какую цель преследовал злопамятный аферист, со смиренным видом выслушивая "похвалы", от которых другой на его месте бежал бы как от огня?

В середине ХХ века, спустя сто с лишним лет после гибели Лермонтова, была впервые опубликована его эпиграмма, найденная среди бумаг поэтессы Е.П.Ростопчиной и начинающаяся словами:

"Се Маккавей-водопийца кудрявые речи раскинул как сети, Злой сердцелов! ожидает добычи..."

Вероятным адресатом эпиграммы считается Тарасенко-Отрешков. Как удалось мне установить, эпитет "водопийца" действительно как нельзя более соответствует ему - на званых обедах он демонстративно пил вместо вина воду! Подтверждение этому находим в письме П.А.Плетнева П.А.Вяземскому от 6 января 1855 года, в котором речь идет о юбилее Н.И.Греча. Многие известные писатели игнорировали это официальное торжество, а Тарасенко-Отрешков, наоборот, не только присутствовал на нем, но и провозгласил тост в честь юбиляра. "Отрешков после речи своей, - читаем мы в письме, - сказал, что в доказательство, как он уважает Греча, отступает от обычая своего и вместо всегдашнего напитка своего - воды - пьет его здоровье вином".

В лермонтовской эпиграмме заключен ключ к загадочному поведению вездесущего афериста при встречах с Лермонтовым в июле 1841 года. Они виделись в доме Верзилиных, где поэт бывал почти ежедневно и где жили тогда майор Лев Пушкин - брат Александра Сергеевича, Михаил Глебов - будущий секундант и... Николай Мартынов - с ним наш "герой" также виделся перед дуэлью.

"Мы находим много общего между интригами, доведшими до гроба Пушкина и до кровавой кончины Лермонтова, - писал в конце ХIХ века первый биограф Лермонтова П.А.Висковатов. - Хотя обе интриги никогда разъяснены не будут, ибо велись потаенными средствами, но их главная причина кроется в условиях жизни и деятельности характера графа Бенкендорфа". Для роли инспиратора роковой дуэли как нельзя более подходит связанный с шефом жандармов и знавший об отношении к Лермонтову при дворе Тарасенко-Отрешков. Можно с уверенностью предположить, что, раскинув "сеть кудрявых речей" и уловив в них пустое сердце ограниченного и крайне самолюбивого человека, "злой сердцелов" приложил все усилия, чтобы воспламенить в душе Мартынова ненависть к поэту, заверив, что гибель непокорного поручика будет благосклонно принята в самых высоких сферах...

После гибели Лермонтова Тарасенко-Отрешков прожил более трех десятилетий. Он стал свидетелем того, как после смерти Николая I на страницах различных журналов и газет стали появляться воспоминания о поэте. Писали друзья Лермонтова, писали его недоброжелатели, даже люди, почти не знавшие поэта, стремились поделиться своими скудными сведениями о нем. Однако Тарасенко-Отрешков ни разу не сделал попытки выступить в печати с мемуарами о Лермонтове, хотя чутьем опытного литературного дельца не мог не понимать, что записки человека, часто видевшего великого поэта, с радостью напечатают в любом журнале. Третьесортный сочинитель, никогда не страдавший от скромности, почему-то пренебрег возможностью рассказать читающей публике о своем знакомстве с гением.

Между тем занятий литературой Тарасенко-Отрешков не оставлял. И в 1872 году, когда видный историк П.И.Бартенев настоятельно призывал со страниц журнала "Русский архив" всех знавших Лермонтова откликнуться и рассказать о нем, наш "герой" вместо воспоминаний о поэте выпускает книжку путевых заметок о своей поездке на минеральные воды. Нет, не зря в лермонтовской эпиграмме назван он "водопийцей"!

"Бывают странные сближения", - как прозорливо заметил однажды Пушкин. И был прав.

ИСТОРИЯ

• "Злой сердцелов! ожидает добычи..."
  Поединок Михаила Лермонтова и Николая Мартынова был инспирирован

ХРОНИКА

• "Алтарь Отечества"
• Печать императора
• Герои-полицейские
• Из истории Земских соборов