АНДРЕЙ БИТОВ: "Кроме Бога, можно поклоняться только языку"

ПЕРСОНА

Беседу вела Татьяна КОВАЛЕВА
Фото Ирины КАЛЕДИНОЙ

А.Битов

В обществе Андрея БИТОВА уютно. От него исходит баланс вкуса, стиля и качества. На днях он вернулся из Германии, от которой устал (говорит, хорошо там, где нас нет), и рад тому, что едет скоро в родной Питер, а еще тому, что закончил новый роман "Преподаватель симметрии". Он начал его давно, бросил и не прикасался к тексту 20 лет.

    

- Как живется вам, Андрей Георгиевич, при российском капитализме?

- В условиях капитализма у нас царят производные от социализма. Те же абсолютно люди не освободились, а распустились. Перестали бояться. Власть перестала бояться самой себя. И окружила себя корыстолюбивым болотом, которое и ее засосет со смачным хлюпом.

Мне же в любые времена живется замечательно. Во-первых, потому, что я живой, а во-вторых, предложенные обстоятельства всегда достаточно занимательны для того, чтобы им, по крайней мере, удивляться или противостоять. Иногда надо остаться самим собой - тогда приходится совершать какие-то поступки. Самое лучшее - ничего не делать с чувством вины. Это счастье.

    

- Вы как-то сказали, что главное для писателя - не повторяться.

- Да. Все время развиваться. Сначала ты бежишь по инерции возраста, потом стареешь, и двигаться становится все труднее. Иногда роль писателя может быть преувеличена им самим, даже таким гигантам, как Толстой, Достоевский, Гоголь, это мешало. Выход из такого тупика только в развитии, следующем понимании роли искусства и мира, которое открывается только тебе. Это не значит, что оно сколько-нибудь ново или интересно другим. Русская литература писалась именно так, и в отличие от западной она не занималась производством. Чем и была замечательна. В России, по-моему, не было даже профессии писателя. Если Пушкин настаивал на особом положении поэта, то за этим стоит его роль, а не профессия. Когда он получал золотой за строчку, то это потому, что Наталья Николаевна так приказала Смирдину, а тот потом заметил: "Я же не мог такой красивой даме отказать..."

    

- Вдохновение, конечно, не продается, но надо же как-то оценивать литературный труд?

- Почти никто не знает, что чего стоит. Оттого людьми так легко руководить, они все ждут какого-то указания, славы, звона. Но художник не должен быть этому подчинен. Он не механическое существо и, если взыскателен к себе, то лучше всех сумеет оценить свой труд. Пушкин про это написал в известном стихотворении-прокламации: "Поэт! не дорожи любовию народной. Восторженных похвал пройдет минутный шум; Услышишь суд глупца и смех толпы холодной; Но ты останься тверд, спокоен и угрюм". Доминирующие категории славы, власти, богатства вырабатываются энергией всех живущих, затем они распределяются, и тех, кому ничего не достается, нарекают "народом". Народ ждет указки, чему поклоняться и т.д. Поэтому "пиару" столь вольготно. Такова "селяви".

    

- Но вам ведь небезразлично мнение читателей?

- Люди, внутренне самостоятельные, способны правильно прочитать твой текст. Но их немного. Если художнику удается завоевать этот мир, - это достаточное чудо. Да и не тому я должен удивляться, что меня мало ценят, а тому, что меня хоть кто-то ценит и читает. Это меня, собственно, и гораздо больше устраивает. Все мне не нужны.

    

- Зато теперь свободно выходят ваши книги, в отличие от тех времен, когда вас не издавали, опасаясь то ли инакомыслия, то ли просто внутренней свободы.

- Для автора естественно печататься. Не печататься - это депрессия. Запрещали же меня не из боязни - я был лишь частью управляемого литературного процесса. Функция цензуры - оглупление массы, чтобы была приведена к одному знаменателю, а вовсе не страх перед революционно-взрывчатой сущностью текста. Так что это делалось, чтобы не было паршивой овцы в стаде и чтобы она не портила общей картины. Я когда-то сказал одному чиновнику, что знаю, как мне отомстила власть: я ее не заметил, и она меня тоже. Раньше все репутации выращивались либо путем того, что человек отирался около власти, либо он вступал с ней в конфликт. В этом только смысле они и приравнивали себя к народу. Я же ставил и ставлю вопрос так, что он власти непонятен, а значит, неинтересен. У меня был способ, как пережить ту систему. Надеюсь, переживу и эту. Меня читает минимальное число людей, и потому я совершенно безопасен. Для себя же я знаю, что обольщаться нечем: Россия была, есть и будет всегда такая - от Ивана Грозного до Путина и дальше.

    

- Думаете, жизнь на российской земле так и не удастся устроить?

- Для такой огромной страны она нормальная и по-своему прекрасна. Люди с Божьей помощью живут вопреки всему всегда, иначе жизни вообще бы не было. Мир пока цел. Бомба висела над ним полвека, но кнопку не нажали, хотя биосфере нанесли жуткий вред. Человек жаден, ему надо сразу и как можно больше. Цивилизации существуют за счет очень долгого развития и непрерывного накопления. Это закон, который распространяется на всех. Но не на нас. У нас свои законы, и применялись они, всегда не теми, кем надо. Может быть, когда закон распространится на власть, что-то изменится. Но когда? Закон в России до сих пор не действует, а применяется. Той же властью. И не нужно ругать настоящее время и думать, что когда-то было лучше. Всегда было тяжело. Справляться надо. И не празднословить. Не зря Пушкин боялся празднословия и молился: "и празднословия не дай душе моей".

    

- В "Уроках Армении" вы написали, что богатство требует культуры. Некультурный человек не может быть богатым?

- Прежде всего для культуры нужно изобилие, но для изобилия нужен культурный человек. Цитирую своего героя из "Пушкинского дома": все-таки Папа понимал что-то в живописи, если выбирал между Микеланджело и Леонардо. И некий курфюрст разбирался в музыке, если у него состояли на службе Бах и Моцарт. У читателя своя власть, а значит, права и обязанности: понимать текст, общаться с хорошими книгами, не включать телевизор. Библию читать, что-то из золотого века русской литературы. Пушкина, между прочим. Его никто не читает сегодня. Памятники поставили, праздники устраивают, а прочесть не способны. А там каждое слово есть мысль. Это был самый умный человек. Он скрылся от нас под покровами гармонии и признания. Это абсолютно секретный материал. Хотя никто не думает, что не понимает его. Как только осознаешь это, что-то начинаешь понимать.

А без культуры человек погибает. Может, кто-то и может без нее обходиться, но тогда вопрос в том, насколько он человек.

    

- Каким людям вам хотелось подражать?

- Несколько человек, которые сумели, не потеряв человеческого облика, отсидеть по 20 - 30 лет, внушали мне большое почтение. Несколько писателей, которые не изменили себе, - из современников назову Бродского, Венедикта Ерофеева, Юрия Домбровского. Это не авторитеты, а те, кого я уважаю. Большая ценность - друзья, для которых я старался, чтобы все могли их оценить так же, как я, - они того стоили. Когда заседал в разных жюри и меня спрашивали, как вы раздаете премии, отвечал: "по блату", что правда, потому что получали их достойные люди. Мне везло на среду. Попал на Высшие сценарные курсы, куда в связи с 50-летием СССР призвали по одному человеку от республик, отбирая по принципу: чтобы больше не было никакого идеологического и морального разложения в этом рассаднике разврата. Я шел туда, полагая, что попаду не в изысканное общество, а в провинциальную тьму. И вот она, тьма, не известные никому тогда даже в собственной деревне Грант Матевосян, Резо Габриадзе, Рустам Ибрагимбеков, Владимир Маканин, Тимур Пулатов... Это почти мифология, чтобы так случайно все собрались. Так везло мне всегда. И в Ленинграде была хорошая писательская компания. В отличие от Москвы, которая быстрее втягивалась в славу и быстрее ею отравлялась, нам в Питере, где было больше заморозков, чем оттепели, было время вызреть и писать не в угоду режиму, не ради почестей и заработков.

    

- А как сейчас чувствует себя любимый город?

- Просыпается, но плохо ему. Деньги инвестируются известно как, зачем-то хотят соорудить немыслимую жуткую башню, а надо строить дороги и ремонтировать старые дома. Питер бедный, и вся его советская история ужасна. Как пел Высоцкий, "блокада затянулась даже слишком". Я как блокадник имею право так сказать. Если бы не реванш в виде Бродского, Довлатова и Путина, то и похвастаться нечем. Вот Путину бы позаботиться о родном городе не на словах, не дворцом в Стрельне, а что-то сделать для родного города по существу.

    

- А писательская жизнь в Северной столице на Неве так же энергична, как в Москве?

- Дом писателей там находился в чудесном особняке, но его кто-то купил, потом он сгорел - типично вымороченная собственность. Говорят, что и Союз писателей расформирован окончательно. Вообще, это искусственное советское изобретение - писательский союз. Нужен лишь Литфонд.

    

- И где же общаться инженерам душ?

- Клубы должны быть, чтобы они выпивали вместе, а больше зачем общаться? Те, кто близок друг другу, и так общаются.

    

- Вы президент ПЕН-клуба. Защищаете тех, кого притесняют?

- Когда что-то случается, мы этим занимаемся. В СССР у ПЕН-клуба было пять центров, и наше сообщество боролось за тех, кто был покинут в пределах страны. Сейчас вмешиваемся лишь, когда действительно надо помочь реальной судьбе. А разборки политические, идеологические, конфессиональные вне нашего устава.

    

- Почему писатели сегодня отдают предпочтение трешу, мистике и т.п. и так далеки от текущей жизни?

- Современную литературу читаю редко. Но думаю, что это не совсем так. Притом что 20 лет гласности для литературы в высоком смысле прошли более-менее впустую. Люди очень хватались за все что попало. Появились профессиональные писатели детективов и коммерческие издания. И получается, что действительность сегодняшнего дня только там как-то и отражается в лице бандитов, коррупционеров и прочее. Писать же о том, что народ живет плоховато, считается скучным. Может быть, действительно мало кто уже умеет по-настоящему написать о человеческой боли. А хорошие книги, не обязательно современные, выходят сейчас в большом количестве, другое дело, что они не всем доступны.

    

- У вас тоже только что вышел вновь переизданный "Кавказский пленник". В чем ваше ощущение Кавказа совпало с Пушкиным, Лермонтовым, Толстым?

- Совпало оно в том, что я написал. Их восхищал этот край, и меня он восхитил. Я провел там больше времени и, наверное, немножко даже лучше его узнал, чем наши классики. Это была советская эпоха, но я не разглядывал советских черт, а видел то же самое, что видели они: изумительные пейзажи, красивых людей, головокружительный горный дух. Мне это очень нравилось. Так родились "Уроки Армении", "Грузинский альбом" и послесловия к ним.

    

- А о чем ваше новое сочинение?

- Я вернулся к заброшенному роману "Преподаватель симметрии", который публиковался в 1986 году в "Юности", а потом вошел в первый после запрещения сборник, изданный в "Советском писателе" в 1988 году. Я сознательно не включал его больше ни в какие переиздания, остановил и переводы. Все надеялся, что вот-вот закончу. Но не складывалось никак, и я уже стал опасаться, что вряд ли получится. А в предчувствии 70-летия захотелось доказать себе, что могу. Знаменитое высказывание, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды, я по своему личному опыту переделал так: да, в одну реку войти дважды нельзя, а в одно г... можно. Это к вопросу об исторических процессах и о том, что лучше, а что хуже... Так вот, мне удалось войти в ту же воду. Это невероятно трудно, но когда решишься, удивляешься: а почему же ты 20 лет этого не делал? Вещь достаточно сложная - "перевод с иностранного". Автор переводит забытого английского писателя. Надеюсь, роман будет опубликован в журнале "Октябрь" и издан в издательстве, с которым я дружу, - "Фортуна ЭЛ". Это произведение, которое я объяснить пока не могу. Там есть попытка разработать сюжет по-европейски. Такие попытки на русской почве, как правило, получаются фальшивыми, поэтому я придумал абстрактно европейскую почву. Как бы ни была велика русская литература, с сюжетом и героем она не справилась. У нее гораздо лучше с постмодернизмом, ибо человек без свойств, в виде так называемого ненужного - Онегин, Печорин, Обломов, был изобретен впервые в России. А таких героев, как Гамлет, Дон Кихот, Робинзон, Гулливер, Д'Артаньян, у нас никогда не было. И с сюжетами у нас слабо. На Западе разработали сюжетику, но давно превратили ее в производственный конвейер. Сейчас у нас в сюжете работают детективщики и те, кто пишет фэнтези. Из великих с сюжетами начинали работать Пушкин, Лермонтов, но слишком рано прервалась их жизнь.

    

- Литература отражает жизнь или влияет на нее?

- Бывает и то, и то. В авторской судьбе это очень связано, и надо быть очень осторожным, чтобы никому не навредить, в том числе и себе. Я всегда боялся убивать героев. Но психологически мучил их много больше, чем себя. Тут была взаимная компенсация. Мои эти несчастные Одоевцев и Монахов - все-таки книжные люди в традиции того самого ненужного человека, но не я.

Я тут летел в самолете, заполнял кроссворд и сочинял сюжет про то, как человек забывает слово и никак не может его вспомнить. И вдруг понял, что у меня самого есть такие слова, которые внезапно западают, испаряются чуть ли не навсегда. И вот вопрос в кроссворде: человек, поклоняющийся идолу. Очевидно, что знаю это слово, но не могу вспомнить ни за что, вплоть до благополучного приземления. И вдруг: "язычник"! А не язычник ли я сам? Потому что кроме Бога, я поклоняюсь только языку.

ПЕРСОНА

• АНДРЕЙ БИТОВ: "Кроме Бога, можно поклоняться только языку"

БЕЛЛЕТРИСТИКА

• Романы с танцем

ЮБИЛЕЙ

• Жизнь - отличный и неутомимый соавтор
  К 100-летию со дня рождения Бориса Полевого

МЕЖДУ ДЕЛОМ

• АЛЕКСАНДР ЯКУПОВ: "От искусствоведческих работ я не устаю"

НОВИНКИ

• Выпускники Императорского Лицея в эмиграции