ПАВЕЛ БАСИНСКИЙ: Люблю большие жанры и больших писателей

ПЕРСОНА

Татьяна КОВАЛЕВА

Павел БАСИНСКИЙ писал свой "Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина", по собственному признанию, восемь лет. Бросал, забывал, но вновь и вновь возвращался - книга не отпускала. За это время успел написать еще "духовную биографию" Горького, которая после молодогвардейской серии "ЖЗЛ" недавно вышла в питерском издательстве "Вита Нова" - в кожаном переплете и с роскошными иллюстрациями. Сейчас его "Русский роман..." вошел в шорт-лист премии "Большая книга". С нее мы и начали разговор.

960783

П. Басинский

- Какая же из книг для вас сегодня главная?

- Конечно, можно слукавить и патетически воскликнуть: "Для писателя, как дети для матери, все его книги главные!" Но я не люблю патетики. Сегодня главная для меня книга - о Джоне Половинкине. Я писал ее долго и с наслаждением, пытаясь в начале ХХI века воссоздать некий универсальный русский роман, где соединились бы все его возможные жанры: приключения, семейный роман, любовные истории, политика, детектив, путешествия, мистика, наше отечественное ноу-хау - антинигилистический роман и многое другое. Например, полемика с литературными собратьями. Причем собрать все это я старался так, чтобы было интересно просто читателю. Именно "просто". Я не люблю слова "простой читатель", в этом есть что-то уничижительное. "Просто читатель" - это и уборщица, и академик, только не литературный "профи". Я хотел, чтобы человек взял книгу в руки и она бы его сразу увлекла. С другой стороны, не скрою, я рассчитывал на интерес со стороны "чистой" критики и литературных кругов, которые увидели в романе то, что им интересно: игру в знаки, литературные намеки, пародию, карикатуру. Один критик уже написал о романе, что это "пряное блюдо для литературных гурманов". Ну если он так прочитал - это его дело. А, например, один священник с попадьей, много лет служившие в далекой глухомани, сказали, что их больше всего восхитили места про Малютов, придуманный мною районный городок, с церковкой и так далее.

- Получилось действительно увлекательно, правда, смущает то, что слишком много персонажей...

- Я принимаю этот упрек. Персонажей в романе более 60, это подсчитала мой редактор. Я заранее знал, что эта проблема возникнет, и шел на нее сознательно. Этот роман - своего рода вызов современной романистике, где на пятьсот страниц три героя - он, его жена и его любовница. Причем "он" - это сам автор, который придумал себе фамилию, допустим, Петров, и думает, что якобы создал романного героя. То есть он такого высокого мнения о себе, любимом. Но роман - это жизнь, целая жизнь! Посмотрите: сколько вокруг людей! Какие они все разные! Наконец, умение творить героев - первый признак полнокровия авторской фантазии. Конечно, я несколько переборщил, но на войне как на войне... Наконец, сегодняшний читатель не хочет себя утруждать, не хочет погружаться в глубину романного действия. "Мастера и Маргариту" он еще осилит, а вот "Анну Каренину" уже вряд ли. Знаете, сколько там персонажей! Сотни! А Лесков! А Достоевский! А мой любимый Всеволод Крестовский с его "Петербургскими трущобами"! Проблема еще в том, что гениям позволяли большие объемы, а мне по требованию издательства (и я их понимаю) пришлось сокращать роман раза в полтора. Я, упаси бог, не сравниваю себя c гениями. Но мои персонажи неслучайны, все они тесно переплетены интригами и работают друг на друга. Я подшучивал, играл и с ними, и с самим собой. Они сердились на меня, я - на них. Хотя начиналось все очень серьезно - с филологического замысла книги о русском романе. Потому что есть множество трудов по романистике в разных ее аспектах, включая теорию романа с такими недосягаемыми вершинами, как "Проблемы поэтики Достоевского" Бахтина. Но вот обобщающего исследования о жанре именно русского романа пока нет. Мой слух всегда коробит фраза при очередном вручении "Русского Букера": "Премия за лучший русский роман". При этом романов я там до сих пор как-то не заметил, все это более-менее хорошие или плохие большие тексты.

- А что для вас образец романа?

- Каждое лето, как маньяк, перечитываю "Анну Каренину" - мой любимый роман, самый великий роман в мире. Полтора столетия прошло, а все абсолютно современно и живо. Разве только одеты по-другому, но этого не замечаешь. И язык нисколько не стал архаичным. Можно бесконечно читать и открывать там что-то новое. То борода у Вронского вырастет (серьезно!), то Анна не бросится под поезд, а просто упадет под влиянием плохого настроения и двойной дозы опия. Это настоящий роман - потому что это прежде всего жизнь во всей ее совокупности. Обожавший Толстого Набоков замечательно сказал, что часы его прозы бьют одинаково с часами любого времени.

- Вы равнялись на Льва Николаевича?

- Вы смеетесь надо мной? Толстой для меня - Бог! Если я раз в год не побываю в Ясной Поляне, на его могиле, считай - год пропал зря. К счастью, судьба наградила меня дружбой с Владимиром Ильичом Толстым, директором Ясной и прямым наследником Льва Толстого. Он даже внешне на него чуть-чуть похож. Кстати, его мнения о романе я боюсь больше всего. Это как бы сам Лев Толстой мне скажет: "А и дурак же ты, братец!" Равнялся я на многих классиков и современников, но одновременно ни на кого в отдельности.

- Но все-таки ваш роман - это игра или серьезное произведение?

- Это игра, но всерьез. Это роман о самоидентификации русского человека. Живя в России, мы мало понимаем, кто мы такие и кто такой - русский человек. "Мы живем, под собою не чуя страны..." - писал гениальный русский поэт, отнюдь не русской крови и даже родившийся в Варшаве. Мой герой Джон Половинкин - это идеальный пример русского без памяти. Мальчик странным образом попадает в Америку, воспитывается там в семье пастора и после посвящения в таинственный Орден 20-летним приезжает в Россию с особой миссией и своими потаенными помыслами, о которых не знает никто, - убить отца! Он думает, что тот повинен в смерти его матери, погибшей при неясных обстоятельствах... Джон ненавидит Россию, убившую его мать. Но, столкнувшись здесь с множеством характеров и судеб, став причиной счастья и несчастья многих людей, он, в конце концов, становится простым священником в маленькой деревушке и окормляет нескольких старух и крестьян из близлежащих деревень. Он приходит к очевидному: хватит этих метаний, зыбких метафизических поисков и заумных бредней о загадочной непостижимой стране. Просто люби ее, определи свое место в ней и займись своим делом.

- Между писателями и критиками всегда сложные, запутанные отношения?

- Белинский мог позволить себе написать, что "Пиковая дама" - это анекдот, а "Повести Белкина" - безделица, и ему это сходило с рук. Но читали его не меньше, чем Пушкина. А кто сейчас читает критические статьи? Студенты, да и то по нужде. Пушкин с Некрасовым не считали критику зазорной, и весь Серебряный век ее блестяще писал. Если же окинуть взором наше время, то в 60-е мы восхищались аналитическим талантом Лакшина и Виноградова. В глухие 70-е литературно-политическая игра эзоповым языком велась на страницах "ЛГ". В 90-е критика хлынула в разные газеты в очень отвязной, но не очень аналитической форме. Кузьминский, Немзер, Курицын и я иже с ними, каждый по-своему выстраивали собственную модель понимания литературы. А теперь вся критика ушла в журналистику.

- Причина в литературе?

- Конечно, хорошая литература порождает хорошую критику. Но сегодня критические материалы не востребованы прежде всего теми, кто делает газету, им не нужны глубокие литературные рецензии в принципе. В "Нью-Йорк таймс" публикациям о премьерных постановках отводится лучшее место, а их создатели до утра дрожат, ожидая "приговора". У нас же критик в лучшем случае идет на презентацию книжки, и, если ему удастся взять у автора интервью, это считается высшей газетной удачей. Мне это скучно.

- Вы как-то очень метко уподобили современную прозу разведению кактусов в горшочках на подоконниках..

- Сейчас я уже не пишу таких статей. Зачем портить писателям кровь? Она у них и так испорчена. Тем более что сам взялся за книжку. А когда критик "прыгает в писатели", к этому относятся ревностно. Писатели зачастую воспринимают нашего брата как обслуживающий персонал. Поругал - плохой официант, плохо "поднес", похвалил - хороший, с ним надо дружить, а иногда и заискивать. Вообще критика - дело молодое. Когда обрастаешь дружбами, узнаешь подробности писательского быта и кучу чужих жизненных невзгод, откровенно высказываться насчет их творений очень трудно. Да с годами и милосерднее становишься. Что я в свое время писал о Распутине, Приставкине, Аксенове, Войновиче, Проханове, не говоря уже о более мелких сочинителях, - вспомнить страшно! Кстати, критику влезть в шкуру писателя, по-моему, очень полезно и для мозгов, и для самочувствия. Если честно, я очень боялся не пройти в короткий список "Большой книги". Это ведь тебе как бы сказали: пошел вон! А скольких людей я сам, как член разных жюри, "не пущал". Простите меня, братья! Хотя всех "пущать" все равно не получится... Сейчас ужас премий состоит еще вот в чем. До объявления "шорт-листа" моя книга стояла в магазине "Москва" где-то на задворках, а теперь выставлена на видном месте и идет по 330 рублей, хотя на складе цена - 120 рублей, а в Интернете - 240 рублей. Сейчас выгодно не писать и издавать книжки, а торговать ими. И еще премия - это жуткая гонка и сильное испытание, которое многие не выдерживают. Я знаю тех, кто после получения этих лавров, не взлетал, а больно падал. Премия вызывает зависть. В моей книге о Горьком есть пассаж о том, как, мягко говоря, дурно вел себя уважаемый Иван Алексеевич Бунин, вышибая своих претендентов на Нобелевскую премию - Шмелева, Мережковского, а главное, Горького. Во всех эмигрантских газетах он писал о Горьком - коммунисте, отлично понимая, что шведский король не будет из своих рук вручать награду тому, кто связан с людьми, расстрелявшими царскую семью (его родственников). Хотя именно Максим Горький, несомненно, был наиболее достоин премии, об этом писала даже Марина Цветаева, не любившая Горького.

- В советское время Алексея Максимовича преподносили великим пролетарским писателем, но даже наивные пионерки догадывались о его далеко непролетарских замашках...

- Горький во всех отношениях был большой, могучий человек. И - очень трагическая фигура. Те, кто не вернулся сюда из эмиграции, остались незапятнанными, но и ни за что не отвечали. А он приехал и сделал много впечатляющих добрых дел. Поддерживал писателей, журналы открывал, ученые на него молились, он ведь был "наукоман" и столько НИИ создал.

- Не без помощи Кремля...

- А как вы хотели? Разумеется, у него был договор со Сталиным: "Возвращаешься, и мы даем тебе все..." И ему действительно дали немало власти и материальных благ. Он был хлебосольный, вокруг него был сонм приживальщиков, и все хотели денег. "Егор Булычев и другие" - это про него. Сталин давал ему возможность культурной деятельности: "Хочешь "Всемирную литературу" и "ЖЗЛ" - издавай, "Историю фабрик и заводов" - пожалуйста, Институт экспериментальной медицины - откроем!" А Горький начал хитрить, заигрывал с оппозицией, с Бухариным, Зиновьевым, которые, реально вынашивали планы сбросить Сталина. Я не Сталина защищаю, я просто хочу, чтобы мы понимали всю сложность реальной истории.

- А как относился к Сталину Горький?

- Сталин с его восточным деспотизмом был персоной не его склада, и Горький внутренне его не принял. Ему ближе был интеллигентный, культурный, знавший много языков Ленин, с которым, впрочем, тоже у него были гигантские разногласия. Интеллектуальную сторону личности Горького у нас всегда недооценивали, сводя все к марксистско-ленинской доктрине. А он общался с Розановым, Львом Толстым, Мережковским, Андреем Белым, Ходасевичем, Блоком... В своей книге я хотел объяснить его путь богостроительства. Горький был обижен на Бога и вел с ним бесконечный спор за этот мир. Почему Бог, который мог сделать жизнь прекрасной, создал ее ужасно трагической? Горький считал: значит, роль созидания красивого мира должен взять на себя человек. Но не один, что было бы чистейшим ницшеанством, а все люди - отсюда у него такой пафос коллективизма. Осознав себя как единое целое, люди построят такую жизнь, что сам Бог устыдится и поймет, что его творение оказалось сильнее Его.

- При этом "народный писатель" крайне негативно отзывался о русском народе, называя его невероятно жестоким?

- В 1922 году в Германии Горький действительно написал так про крестьянство, сделав это в злобе. Но надо учитывать тогдашнюю ситуацию. Представлять, что такое гражданская война, когда из городов идут голодные толпы, а крестьяне, сами обозленные на революцию, не дают им хлеба. Петроград вымирал, есть было нечего, невольно озвереешь. Любой народ, русский и нерусский, в такие дни становится неуправляемым. Вина Горького была в том, что он свел жестокость к "русской" черте. То-то "добрые" французы во время революции сбрасывали в Сену беременных женщин, вспарывая им животы штыками. Или "гуманные" англичане, выдавшие наших казачков на заклание Сталину. О немецкой доброте вообще лучше помолчим.

- Горький - советский писатель?

- Советский титул писателя у Горького тоже не отнимешь. Хотя повесть "Мать" ценна, скорее, как исторический факт, в литературном плане она гораздо слабее других его вещей. Алексей Максимович замечательно писал о двух социальных слоях - босяках и миллионщиках. Его герои - Челкаш, дед Архип и Ленька, Мальва, старуха Изергиль. И с другой стороны - Фома Гордеев, Артамоновы, Егор Булычев. В "Климе Самгине" он решил всех охватить, но основа там не крестьяне и рабочие, а интеллигенция.

- Как ни придирайся к Горькому, но то, что могуч и велик, не отнимешь. Сейчас многое измельчало, а способность к творчеству не за деньги, похоже, утрачена...

- Времена всегда мелеют, и я не раз высказывался, что проблема русской литературы в том, что она забыла о простом человеке. Но социальная проза вовсе не исчезла. Есть Захар Прилепин, Алексей Иванов, Светлана Василенко, Владислав Отрошенко, Алексей Варламов, Олег Павлов, Петр Алешковский. На волгоградской земле живет удивительный Борис Екимов - певец донской природы, пишущий о простых людях так здорово и правдиво, что это вышибает слезу. Его рассказами зачитываешься. Все думают, что той России давно нет, что есть банки, машины, бизнес-центры, а он доказывает, что, нет, она живет и что ее большинство. И сколько вы ему ни платите, он не будет писать иначе. Так же, как не будет писать иначе "миллионер" Борис Акунин, к которому я тоже хорошо отношусь и с удовольствием читаю. Деньги деньгам рознь. Вот Джоан Ролинг получила наконец свой миллиард. Порадуемся за нее. Потому что, как любой человек, писатель не может жить одним святым духом. Его труд должен достойно оплачиваться.

ПЕРСОНА

• ПАВЕЛ БАСИНСКИЙ: Люблю большие жанры и больших писателей

ТЕНДЕНЦИЯ

• Оригинальность, сбивающая с ног
  В издательстве "Амфора" вышли три книги Эдуарда Лимонова

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ХРОНИКИ

• Концерт стилей
• Фест вместо неонацистов

НОВИНКИ

• Загадки прошлого и настоящего