РУДОЛЬФ КЕРЕР: "Счастье чувствовать себя своим и нужным"

Беседу вела Мариам ИГНАТЬЕВА

Вряд ли два-три десятилетия назад можно было услышать от Рудольфа Рихардовича КЕРЕРА - преуспевающего пианиста, профессора консерватории - такие слова, по первому ощущению радостные, а если вдуматься - горькие. Он не мог чувствовать себя чужим, ненужным, потому что активная концертная деятельность "накатилась" внезапно, развернулась быстро и бурно. И педагогические успехи заметили, оценили, профессорское звание присвоили по сравнению с другими "легко". Так что поводов для размышлений "свой - не свой", "нужен - не нужен" и не возникало. Без малого 30 лет служения в Московской консерватории - чего-нибудь да значит! А потом - крутой поворот судьбы, как всегда в его жизни. Мы встретились с ним после того, как он уже более восьми лет профессорствовал в Венской высшей музыкальной школе, а в Россию лишь изредка наезжал с концертами.

- У меня в силу "особых обстоятельств" собственное летосчисление: "московская эра", до победы на конкурсе в 1961 году и после, когда началась совсем другая жизнь. Вы ведь знаете, как сложилась моя судьба? Родился в Тбилиси, в семье музыкальных дел мастера. В шесть лет начал учиться игре на фортепиано у лучших педагогов города. А когда мне исполнилось двенадцать, как раз вышло решение правительства набрать при пяти самых крупных консерваториях - Московской, Ленинградской, Тбилисской, Одесской и Киевской - группы особо одаренных детей. Я оказался в группе тбилисских "вундеркиндов", а уже через год - и в самой консерватории. Учился успешно и даже много выступал. Все рухнуло в 41-м году. 18 октября (на всю жизнь запомнил эту дату!) меня с братом и матерью сослали в Казахстан, поселок Пахтарал. За "тяжкое преступление" - за то, что мы были немцы. В ссылке нас продержали 13 лет. О занятиях музыкой пришлось забыть, но надо было что-то делать, и я поступил на заочное физико-математическое отделение Чимкентского педагогического института. Распорядок жизни ссыльных был очень строг: каждую неделю мы были обязаны являться в милицию отмечаться. Но раз в год мне разрешали уехать из поселка, чтобы я смог сдать экзамены. Так я получил диплом учителя математики и стал преподавать в местной школе. Лишь спустя год после смерти "отца народов", в 54-м, немцам разрешили жить в больших городах (но нельзя было возвращаться на прежнее место жительства). Мы поселились в Ташкенте. И меня снова неудержимо потянуло к музыке. Решил испытать судьбу и попробовал поступить в консерваторию. Приняли, даже сразу на третий курс. Я попал к замечательным педагогам - профессору Зельме Тамаркиной и ее супругу Виссариону Слониму. Будь мне сейчас 17 лет, обязательно пошел бы учиться именно к ним. Через три года окончил консерваторию, а еще через пару лет сам стал педагогом консерватории по классу специального фортепиано. Преподавал, понемногу концертировал в Ташкенте, в близлежащих городах. В 1961 году должен был проводиться очередной Всесоюзный конкурс молодых исполнителей. Ужасно захотелось попробовать, хотя к молодым исполнителям я себя уже причислить не мог: мне было почти 38, а возрастной предел для конкурсантов - 32 года. Но... отважился.

    

- Я очень хорошо помню эту эпопею. Мы в редакции чуть ли не пари держали: разрешат - не разрешат. А когда разрешили, отнеслись к этому скептически: куда уж конкурсанту в возрасте состязаться с молодыми талантами, к примеру, учеником последнего класса ЦМШ, 17-летним Валерием Камышовым, которому прочили блестящее будущее, о каких успехах мечтать?

- Да я ведь ехал не за званиями и наградами. Провожая меня, мама говорила: "Не волнуйся. Ты должен радоваться, что будешь играть в Москве, в хорошем зале, на хорошем инструменте, тебя будут слушать профессора - уже это счастье". И я был с ней полностью согласен. Играл, как чувствовал, просто. Очевидно, это и понравилось. Меня пропустили на второй тур. Потом и на третий, чего я никак не ожидал. А уж о финале и говорить не приходится. Первая премия. Как гром среди ясного неба!

    

- По-моему, никогда еще не бывало, чтобы конкурсант набрал максимальную сумму баллов во всех турах. Ваши 50 из 50 возможных сразу стали сенсацией. Яков Зак и Нина Емельянова, председатель жюри того конкурса, писали и говорили, что взошла новая звезда - пианист зрелый и мудрый.

- Но и счастье мое тоже дорогого стоило: ведь победа на конкурсе перевернула всю мою жизнь. Сразу же после оглашения результатов ко мне подошел ректор Московской консерватории Александр Васильевич Свешников. Разговор был самый короткий: "Хотите работать у нас?" - "Конечно, хочу!" - "Вот с 1 сентября и начнете". А еще через два дня меня зачислили солистом в Московскую филармонию. Вот что принес мне конкурс.

    

- А как вы вообще относитесь к конкурсам?

- По-моему, они активно превращают искусство в спорт. Даже терминология бытует спортивная. Конечно, без конкурсов молодым артистам не пробить себе дорогу на концертную эстраду, но, с другой стороны, конкурсы подчас губят истинные дарования. И прежде всего виной тому бессовестные действия многих членов жюри, озабоченных прежде всего тем, чтобы протолкнуть "своих". Они не думают о том, что ломают судьбы молодых, что талантливые музыканты, видя творящуюся несправедливость, теряют веру в себя.

Последний Конкурс Чайковского - в разделе "фортепиано" - тоже не стал исключением из этого печального правила.

    

- Есть исполнители, которые прочно ассоциируются с именами одного-двух композиторов. Вас когда-то "приписывали" к Прокофьеву, потом - к Бетховену, хотя ваш репертуар всегда был достаточно обширен. А сейчас есть ли у вас какие-то предпочтения?

- Действительно, некоторые музыканты концентрируют свое внимание на произведениях очень ограниченного круга авторов. К примеру, Гленн Гульд великолепно, неподражаемо играет Баха и, на мой взгляд, плохо исполняет Брамса. Многие считают, что ему следует целиком посвятить себя Баху - это может стать эталоном прочтения наследия композитора.

На мой взгляд, хороший музыкант должен играть все. Пусть что-то получается лучше, что-то хуже. Ведь не спрашивают же у человека, отдает он предпочтение хлебу, воде, соли или воздуху, - все нужно. Когда я играю Шопена, мне кажется, что он самый лучший, самый романтичный. Когда играю Шумана, думаю - нет, Шуман, он проникновеннее. Играю героического Бетховена - и пальму первенства отдаю ему. То, что исполняешь в данную минуту, и кажется самым любимым, дорогим.

    

- Рудольф Рихардович, что за история произошла у вас с Московской консерваторией? Почему вы покинули ее, после того как проработали 29 лет?

- Летом 90-го года я получил приглашение из Вены поработать год по контракту и написал заявление в наш ректорат с просьбой отпустить меня в творческую командировку. В Вене я, судя по всему, пришелся ко двору, так что на следующий год вся процедура повторилась. Еще через год повторилась снова. Такая же история была у Дмитрия Башкирова, отправившегося в Испанию. В 94-м нас обоих освободили от профессорских должностей в Московской консерватории. Башкиров по этому поводу поскандалил, а я ушел тихо. Ученики в Вене у меня были разные - способные и очень способные. А вообще на Западе учиться гораздо сложнее, чем в России. Сейчас, конечно, условия здесь значительно ухудшились, но ведь еще лет десять назад все иногородние студенты имели общежитие, все, за исключением самых бесталанных и лодырей, получали стипендии, о куске хлеба не думали. В Европе же стипендию получает один из десяти, так что многие - или на обеспечении родных, или дают частные уроки, а то и сиделками, уборщиками работают: кто как устроится. Конечно, мне очень горько, что сейчас в России такие экономические трудности и учиться студентам крайне тяжело. Однако я надеюсь и верю, что подобное положение рано или поздно изменится, наступит перелом и все придет в норму. И снова, как прежде, наша фортепианная школа прогремит на весь мир. Учить хорошо у нас всегда умели.

    

- Может быть, и вы тогда вернетесь? Вы ведь еще не ощущаете себя иностранцем - я обратила внимание, что в отличие от многих своих коллег в ваших концертных афишах не проставлена страна, где вы обитаете.

Из Москвы Рудольф Керер отправился в Петербург, где тоже дал два концерта. Потом мы еще раз коротко побеседовали по телефону. "Я очень доволен этой поездкой, - сказал Рудольф Рихардович, - петербуржцы принимали горячо. Зал был переполнен. Пришло много друзей, коллег, публика долго аплодировала. И я испытал счастье, почувствовав себя своим и нужным"...

За последний год судьба снова распорядилась по-своему: в силу "особых обстоятельств" - строгий ценз в Австрии на профессорский возраст, а Рудольф Керер его превысил, пришлось оставить Венскую консерваторию, переехать на жительство в Германию (в маленький городок под Кельном), а продолжать свои профессорские уроки в Цюрихе, где у него немало учеников. Кроме того, он ведет в разных городах Европы мастер-классы (между прочим в сентябре запланированы в Вене такие занятия для учащихся из Японии). Хочется верить, что в недалеком будущем дальние пути-дороги приведут российского музыканта, всегда своего и нужного, на Родину.

МУЗЫКА

• РУДОЛЬФ КЕРЕР: "Счастье чувствовать себя своим и нужным"
• Право на роль
  Царственная поступь Ирмы Ниорадзе
• Когда "святые маршируют" -
  публика пускается в пляс
• Ищущий, да обрящет
  "Рябиновые грезы" молодого композитора