"Снежные маски" Петербурга

"Маскарад". Театр имени Евг.Вахтангова

Ирина АЛПАТОВА
Фото Михаила ГУТЕРМАНА

Сцена из спектакля

Когда Римас Туминас согласился возглавить Вахтанговский театр, помнится, промелькнула-таки мысль провокационная. Вот если бы он взял, да и перенес свой легендарный уже "Маскарад" на московскую сцену, это было бы событием практически беспроигрышным. Но одновременно и самым банальным поступком режиссера и потенциального художественного руководителя, который предпочел бы тем самым путь наименьшего сопротивления и опору на прежние достижения (понимая, естественно, при этом, сколь велики "трудности перевода" и переноса). Туминас, конечно же, оказался руководителем куда более мудрым, легких путей не ищущим, способным бросить творческий вызов и публике, и труппе. А потому начинал, как известно, с вещи принципиально новой для всех, с шекспировских "Троила и Крессиды". И лишь после того, как поставил на вахтанговской сцене три спектакля (впрочем, к "Троилу и Крессиде", "Последним лунам" и "Дяде Ване" стоит добавить более раннего "Ревизора"), идея "Маскарада" все-таки забрезжила.

Туминас признается, что этот спектакль его не оставляет, не дает ни малейшего шанса с ним расстаться. Хотя через месяц "Маскараду", родившемуся в вильнюсском Малом театре, исполнится 13 лет. И не раз возникали мысли, что все, хватит, нужна хотя бы пауза, но его востребованность и желанность в театральном мире не только Литвы, но и в самом широком смысле этого слова, не иссякает. И тому, конечно же, есть причины. Вряд ли кто-нибудь будет спорить с тем, что литовский "Маскарад" - один из лучших спектаклей европейского театра рубежа двух столетий. По всем сценическим составляющим: полету режиссерской фантазии, до высот которой смогли подняться и артисты, сценографической роскоши Адомаса Яцовскиса, уникальности музыкального ряда композитора Фаустаса Латенаса, где в завораживающе-медитативное звучание снежным вихрем врывается знаменитый Вальс Арама Хачатуряна. Между прочим, написанный специально для вахтанговского "Маскарада" - того, прежнего, что впервые был сыгран в предроковую дату 21 июня 1941 года. У этой пьесы вообще такая судьба - предельно ярко вспыхивать на сцене в какие-то переломные, подчас катастрофические моменты. Знатоки тут же вспомнят легендарную мейерхольдовскую версию февраля 1917 года, завершившую имперскую театральную эпоху.

Вильнюсский "Маскарад" Римаса Туминаса, впервые привезенный в Москву весной 1998-го, вызвал куда больше восторгов критиков, нежели споров, и удостоился "Золотой Маски" как лучший зарубежный спектакль, показанный в России. Хотя в тот год в столице проходил Чеховский фестиваль с обилием замечательных спектаклей, поставленных лучшими мастерами европейской режиссуры. Но "Маскарад" покорил внешней красотой и внутренней страстью, несмотря на визуальную холодность зимней петербургской истории. Это было, конечно же, не простое воплощение драмы молодого Лермонтова, но некий "российский" сюжет, где многое сконцентрировано и сгущено в чуть ироничном, "европейском" взгляде со стороны. Тот туминасовский Петербург казался заснеженным видением, городом, которого больше нет. Да, собственно, и города никакого не было - завьюженное пустое пространство, где кладбищенская оградка напоминала решетку Летнего сада, а его же скульптуры смотрелись надгробными изваяниями. Где не надо скидывать шубы и шинели, поскольку все тонет в снегу, на котором хоть танцуй, хоть катайся, как на коньках. Главное, сбиться в стаю, теснее прижавшись друг к другу, ведь Россия - страна холодная. В общем, тогда казалось, что литовские актеры играют чуточку "про них" (то есть про нас), про мир чужой и старый, от которого можно совершенно естественным и художественным образом отстраниться.

А сегодняшняя история по сути своей выходит "про нас". И любая ирония обретает горьковатый привкус, хотим мы того или нет. Туминас принципиально ничего не менял во внешнем облике и мизансценической композиции своего "Маскарада", утверждая при том, что предлагает новую авторскую редакцию спектакля, а дважды войти в одну и ту же воду можно, и вода эта режиссеру нравится. А меж тем тут же вставали иные вопросы: насколько комфортно в этой воде вахтанговским актерам и, что немаловажно, публике. Ведь одно дело, когда элитарный фестивальный зритель наблюдает за метафорическими литовскими импровизациями по Лермонтову и получает эстетическое удовольствие, а другое - принять это как "свое", как продукт обычного репертуарного театра, который элитарная премьерная публика отсмотрит за два представления. Впрочем, уже на премьере группа тетушек раннего пенсионного возраста (а это, говорят, наша основная зрительская категория) ну никак не могла вникнуть в суть происходящего и требовала перевода на "нормальный человеческий язык".

Сценический язык Туминаса не менее нормален, но, понятное дело, принадлежит к театральной, а не литературной категории. Драма Лермонтова, конечно же, купирована, и значительно, а визуально-пластические моменты занимают в спектакле не меньше места, чем эпизоды "со словами". И тут, естественно, русский актер может встать в оппозицию, имея привычку объясняться с публикой преимущественно вербально. А коль остался у тебя урезанный фрагмент монолога, то произносить его надо с удвоенной страстью, дабы наверстать то, о чем умолчалось. Честно признаться, подобные моменты в новом спектакле еще до конца не изжиты, смысловая равнозначность звучащего слова и "немой" мизансцены порой не вполне осознана, но движение к этому есть.

Ведь разве служебной или иллюстративной можно счесть весьма протяженную по времени интродукцию спектакля, где впервые появляются почти все персонажи, сбиваются группки, расставляются акценты, намечаются интонации. Вот "человек зимы" (Виктор Добронравов), похожий на кладбищенского сторожа и Арлекина одновременно, в детском восторге катается по снегу и лепит снежки. Один из них уже не растает, но будет неумолимо увеличиваться в размерах, станет "фигурой рока" и в конце концов погребет под собой Арбенина, поставив в этой истории неумолимую, холодную точку. Вот формируется некий параллельный Арбенину и Нине мирок из игроков и гостей, у которого своя, тоже параллельная жизнь, где мечут карты, рубят снежки саблями и расстреливают старое рассохшееся пианино, похожее на гроб.

Этот мирок постепенно будет обретать комично-инфернальный налет, подчас покажется зловещим, подчас циничным. Не есть ли это отчасти постмодернистское ироничное воплощение лермонтовской романтической эстетики противопоставления героя миру? Сам герой, Арбенин Евгения Князева, меж тем уже тоже на сцене, сидит пока еще безмолвным зрителем, наслаждаясь обманчивым внутренним покоем, от которого вскоре не останется и следа. И тогда уже параллельный мир игроков выступит в качестве весьма беспощадного наблюдателя чужой трагедии, вторя монологам героя циничным мужским злорадством или глуповатым женским смешком.

Русская версия "Маскарада", конечно, стала более психологичной. А в цельную историю петербургских метельных видений властно вторгаются живые и теплые истории человеческие. Весьма конкретные, искренние и индивидуальные, при всей их вписанности в общий гармоничный контекст. И если, помнится, в литовском спектакле акцентировались метаморфозы Арбенина (вот он - добропорядочный семьянин, отошедший от дел, вот - демоническая фигура, вот - безумный страдалец), то Евгению Князеву не менее важны переходные состояния его героя, понимание и попытка проживания того, что происходит с человеком, которого он играет, а не просто броская фиксация итога.

И Нина юной Марии Волковой, перед тем как замерзнуть и застыть на кладбищенском постаменте и от мороженого, и от метели, и от холодной мужской бескомпромиссности, успеет побыть живой и "теплой" девочкой, совершенно, впрочем, неуместной в этом заснеженном мире. Ее вообще трудно представить там, где случайно образовавшийся в среде игроков труп с картой в скрюченных пальцах становится атрибутом игры. Залетевшие в "Маскарад" из какой-то черной комедии игровые импровизации с этим трупом смешны и жутки одновременно. Труп путается под ногами, валится на темпераментного Звездича и никак не желает тонуть в проруби, даже придавленный массивной мраморной статуей. И когда, словно репетируя грядущие события, снежный ком впервые попытается смести всех со сцены и своего добьется, один только покойник и останется в метели, покачиваясь на негнущихся окоченелых ногах.

"Маскарад" Туминаса - это еще и история исхода живых из полумертвого российского мира. Выходов, впрочем, немного. На кладбище - для Нины, на Кавказ - для Звездича (Леонид Бичевин), что, вероятно, равноценно. Жизнерадостный щенок Звездич захлебывается собственными монологами, задирает юбки всем встреченным дамам и в упоении пляшет лезгинку в преддверии своего кавказского вояжа. Но отправится куда-то в иное измерение, подталкиваемый в спину Неизвестным (Юрий Шлыков), который и послужит "проводником". И где окажется рыжеволосая эмансипе баронесса Штраль (Мария Есипенко) - тоже еще вопрос, но явно не в своем имении, таких слов в холодно-маскарадном мире просто не знают.

Те же, кого эта участь исхода миновала, остаются в призрачном маскарадном мире полулюдьми-полукуклами, с механическими жестами, надрывными затверженными интонациями и, в общем-то, обладая сущностями, не всегда понятными. Вот какой-то кавалер вступился за честь дамы - глядь, обернулся медведем, рычит и машет лапами. А из проруби вынырнет "емелина" щука, следом за ней - весьма современный аквалангист, потрясет головой в недоумении и снова нырнет поглубже. Впрочем, пытаться перевести все эти литовские метафоры на "нормальный человеческий язык" - дело зряшное. Ты это или примешь без объяснений, если тебя заберет в свой круг хачатуряновская метель, или отвергнешь, пожав плечами. Совсем как тот аквалангист...

Что же до артистов, то который раз уже Римас Туминас не делает никаких скидок и послаблений для мастеров, исповедующих совсем иные театральные традиции и школы. Быть может, даже не все умеет объяснить словами, полагаясь на интуицию и актерское чутье. И, пожалуй, впервые именно в "Маскараде" вахтанговские актеры и режиссер окончательно нашли общий язык. Отдельные рецидивы "иной школы" не в счет, поскольку и они вполне естественны. Но здесь ни у кого не было замечено немого вопроса в глазах: а зачем я это делаю? Почему я так прыгаю, падаю и лезу на стену? Вахтанговский же театр между тем постепенно перешел из категории "звездных аутсайдеров" в один из наиболее интересных столичных коллективов. Спорных, конечно, но бесспорным у нас, как известно, был лишь МХАТ сталинской эпохи.

ПЕРВАЯ ПОЛОСА

• "Снежные маски" Петербурга
  "Маскарад". Театр имени Евг.Вахтангова

АКТУАЛЬНОЕ ИНТЕРВЬЮ

• КАМА ГИНКАС: Я живу Чеховым много лет

ПРЕМИЯ

• Пассионарии и просветители
  В Москве вручили "Триумф"-2009

КЛАСС "А"

• Лето на Чукотке
  Берлинале № 60: российское кино скажет свое "Я"

НАЗНАЧЕНИЯ

• Общественность нового созыва