Жизнь после двадцати

Юбилейный фестиваль “Балтийский дом”

Ирина АЛПАТОВА
Санкт-Петербург – Москва

В.Багдонас в сцене из спектакля “Москва – Петушки”

Перейдя на третий десяток своего существования, вступив по театральным меркам в весьма зрелый возраст, “Балтийский дом” продемонстрировал редкостную способность меняться, эволюционировать, открывать новые двери, не захлопывая притом старых. Сохранив в афише ХХ фестиваля спектакли своих “любимцев” – Эймунтаса Някрошюса, Римаса Туминаса, Кристиана Люпы, Люка Персеваля, Алвиса Херманиса, – команда “Балтийского дома” не побоялась представить на этом фоне весьма спорные постановки молодого Театра.doc, адресованные иной категории публики. Да и собственный продукт, спектакль Андрия Жолдака “Москва – Петушки”, премьера которого была сыграна в фестивальные дни, оказался отчасти экстремального свойства.

О чем нашептала лиса?

Идея дать сценическую жизнь едва ли не культовому в свое время произведению Венедикта Ерофеева “Москва – Петушки” родилась в “Балтийском доме” давно. И первоначально предполагалось, что осуществит ее сам Някрошюс. Интриги такого уровня здесь давно уже не намечалось, но… Литовский мэтр по разным причинам к работе приступить не смог. Пару лет проект висел в воздухе, потом на горизонте возник украинский возмутитель спокойствия Андрий Жолдак, а приветом от Някрошюса остался один из лучших его актеров, уникальный Владас Багдонас, его Отелло и Фауст. Согласитесь, столь “гремучую смесь” в отечественном театре наблюдать вряд ли приходилось. И каким результатом она взорвется, никто предположить не мог.

“Взрывалась” она, скажем прямо, долго, часов пять – еще один привет от Някрошюса. Будут и другие, и не только ему, как это частенько случается у Жолдака. Но он человек предусмотрительный, поскольку загодя, в программке или буклете, дает определение и ключ к восприятию жанра и методики постановки своих спектаклей. Это, мол, не эпатаж и не провокация, а всего лишь “осколки снов”. Ну и какие претензии можно предъявить к режиссерским сновидениям? Да никаких, сами порой грезим во сне, знаем, куда это может завести. Вот и Жолдаку привиделись то говорящие звери, то “что-то из Някрошюса” или “из Вайткуса”, то актер Багдонас в лучших своих проявлениях, то жеманная опера, то ангелы с Богом. И не всегда тут найдешь какие-то логические связи и объяснения, свяжешь начала и концы.

Впрочем, коль речь здесь идет о вечном российском (и не только!) пороке и образе жизни, можно задействовать и “принцип белочки”, то есть белой горячки, тоже напрямую связанной с видениями причудливого свойства. А там – чучело лисы, хищно оскалившись, что-то невнятно шепчет герою, маня за собой. В бурных волнах разгулявшейся стихии плывет олень, в коего в финале обратится наш герой. О чем-то на разные голоса вещают птицы в человеческих обличьях. И за всем этим пристально наблюдает громадный и живой человеческий глаз, протранслированный на сценический экранчик (сценография Титы Димовой).

Долой быт, Курский вокзал и пьяные электрички. Жолдак выводит ерофеевскую исповедь в какие-то метафизические выси, а слова “бог” и “ангелы” упоминаются совсем не всуе. Здесь сочиняются иной мир и иной миф, оторванные от привычной почвы, в которых смешались “люди, львы, орлы и куропатки”. Есть еще девушки-парки, индейцы в перьях, проплывающие на пирогах, вечно пьяный ангел с сигаретой, в атласном советском лифчике и панталонах. Есть всполохи совковой мифологии вроде философских диалогов в рюмочной или душеспасительных бесед с бригадой работяг. Все это щедро сдобрено российским матерком и сиюминутными “отсебятинами”, обращенными прямо в зал.

Маршрут Москва – Петушки сменяется дорогой человека к Богу, с весьма длительными остановками, не всегда по расписанию. Впрочем, как ни относись к Жолдаку, за его фантазиями всегда интересно наблюдать. Здесь есть, кстати, очень смешные, изобретательные и актерски виртуозные моменты, когда действие с ерофеевским текстом вдруг переходит в регистр старинной оперы (композитор Сергей Патраманский). Тогда уже забываешь о смысле и начинаешь с удовольствием вкушать чистую актерскую игру в ее гротесковом варианте. Если Жолдак когда-нибудь соберется сделать чистой воды театральный капустник, равных ему не будет. На сцене же, хоть во сне, хоть наяву, все же хочется каких-то причинно-следственных связей и четко проложенного режиссерского маршрута.

Есть, впрочем, актер Багдонас, который один и тащит на плечах своих весь этот метафизический воз. Тащит по своей актерской природе и технике, “заточенной” под искусство высокой пробы. Заслуг других не умаляем, они бесспорны, но в четких рамках жолдаковских заданий. Багдонас выше, и ему, конечно, трудно. Не только физически, но и психологически, наверное. Иной материал, иная эстетика, другой язык, да и полет режиссерской мысли не тот, к которому он привык. Хотя и от “высокой привычки” иногда хочется сделать шаг в сторону. Багдонас все-таки не только ярчайшая звезда някрошюсовских спектаклей, но и величина вполне самостоятельная. Кстати, именно в Театре “Балтийский дом” совсем недавно можно было наблюдать актерские метаморфозы литовского мастера – в спектакле Вайткуса “Дрозд черный”, где без всякой фирменной метафоричности, в ином сценическом ключе, он был убедителен до предела. Да и сегодня именно Багдонас и едет не в Петушки, а к Богу, порой сам прокладывая маршруты и увлекая за собой всех, в том числе и режиссера.

Дети электричества

Еще один возмутитель спокойствия, режиссер Люк Персеваль, возглавляющий ныне гамбургский Театр “Талия” (Германия), предложил фестивальной публике свою версию не самой известной пьесы Максима Горького “Дети солнца”. Режиссер-провокатор явно пребывает в категории мейнстрима современного европейского театра, а потому и в зале собрался весь творческий бомонд Петербурга. Хотя зрители, казалось, уже знакомые с эстетикой Персеваля, не все уцелели в зале до конца спектакля. Хотя он-то как раз был весьма компактен, но вот заявленный режиссерский прием, к сожалению, исчерпался гораздо раньше.

История горьковских “детей солнца”, то есть российской интеллигенции образца 1905 года, определенно лишилась конкретной географической и временной привязки. Да и социальные различия персонажей заодно тоже упразднены. На сцене – сплоченная массовка самых обычных и не слишком привлекательных человеческих особей обоего пола, одетых в затрапезные платьица и штаны. Они сидят в рядок, словно на завалинке перед домом. Только вместо дома – два гигантских бумажных рулона, а на “перетяжке” нянька, замотанная в темный платок, занимается некоей параллельной иллюстрацией происходящего. Рисует большое желтое солнце, домики, съестное, комментируя все это подписями на русском языке: “борщ”, “селедка”, “свекла” и т.д. Этот живописный примитив, впрочем, вполне рифмуется с тем, что происходит на сцене.

Век с лишним спустя горьковский пафос и социальный темперамент, конечно же, сменяются упрощенными ироничными интонациями. Само же слово подчас лишается смысла, а монологи и диалоги создают лишь шумовой эффект. Персеваль не столь давно ставил “Дядю Ваню”, а потому и в “Детей солнца” подмешан чеховский мотив человеческой глухоты. А если уж кому-то хочется заявить о себе и вырваться из общего ряда завалинки, то проще снять штаны и прочие предметы туалета и в “натуральном” виде побегать перед публикой и коллегами. Потом, впрочем, одеться и долго стоять на авансцене в комичном ожидании зрительского и актерского прощения.

Здесь даже не вполне хочется разбираться, кто есть кто и чего желает, настолько “общее” сильнее индивидуального. И отдельные сольные моменты положения не спасают, поскольку глобальная идея спектакля уравнивает любые психологические порывы. Что же до социальных горьковских мотивов, в полную мощь зазвучавших в финале пьесы с ее открытым бунтом “народа” против кучки интеллигентов, так у Персеваля они и вовсе купированы, наверное, за неактуальностью своей. Спектакль заканчивается самоубийством Чепурного, после чего в титрах зависает реплика Мелании: “Мне надо похоронить брата”. Недолгая пауза, и все, улыбаясь, выходят на поклоны. Впрочем, вероятно, не самый сильный спектакль Персеваля все равно несет в себе определенное и ясное режиссерское высказывание о времени, себе и театре. Причем совершенно необязательно с ним соглашаться.

А вот приза зрительских симпатий удостоился грузинский спектакль “Дама с собачкой”, представленный Театром имени Марджанишвили из Тбилиси. Приз прессы имени Леонида Попова заслуженно достался постановке Кристиана Люпы “Персона. Мерилин” Театра имени Холоубека (Польша). А приз дирекции получил московский Театр.doc за спектакль “Час восемнадцать”. Фестивальной же публике остаются интригующие ожидания – что же предложит им “Балтийский дом”, войдя в театральную зрелость, но не растеряв связей с юностью.

ТЕАТР

• Жизнь после двадцати
  Юбилейный фестиваль “Балтийский дом”
• Ищите женщину!
  “Женитьба Фигаро”. “Комеди Франсез”
• Проклятые короли
  “Гамлет”. Александринский театр
• Как я провел детство
  Премьера по “диплому”
• Для просвещенных людей

АНОНСЫ

• “Solo” в полный голос
• Звонок на “Большую перемену”

ЗАНАВЕС

• “Ученик лицея”
• Cемь открытий