Birth, Love, Death и Константин Сергеевич
 |
| Сцена из спектакля “Вечеринка на кладбище” |
В прошлый понедельник прошла торжественная церемония награждения лауреатов премии Станиславского 2010, но предшествовал ей двухнедельный театральный марафон. Этого фестиваля любители театра, а особенно специалисты, всегда ждут с особым интересом, ибо его программа представляет собой действительно “сливки” – показанные на нем спектакли российских и зарубежных театров отмечены знаком высокого качества. Все же имя фестиваля и премии обязывает. Хотя вопрос: как связан отбор спектаклей с методой самого К.С.? – не перестает быть актуальным. Президент фестиваля и нынешний лауреат одноименной премии режиссер Марк Захаров в который уже раз пытается на него ответить. “…Не возникло бы без Станиславского такого соцветия эстетических стилей и направлений, очень быстро ставших достоянием всей планеты”. Фестиваль из года в год действительно показывает эти соцветия, но в основе каждого из “цветков”, пусть даже самого экзотического, лежит знание “системы” и, что гораздо важнее, понимание ее живой сути.
На только что прошедшем “сезоне” московские постановки “Ничья длится мгновение” М.Карбаускиса (РАМТ), “Обрыв” А.Шапиро (МХТ), “Триптих” П.Фоменко (Мастерская Петра Фоменко) и “Дядя Ваня” Р.Туминаса (Театр имени Евг.Вахтангова) соседствовали со старыми и новыми знакомыми ближнего и дальнего зарубежья. Э.Някрошюс представлял и многократно показанный уже шедевр “Отелло”, и последнюю по времени постановку “Идиот” (Театр Мено Фортас). А.Херманис вновь привез свою изумительную “Соню”, поставленную по рассказу Т.Толстой, и спектакль “Вечеринка на кладбище” (Новый Рижский театр). Неожиданным гостем стал Абхазский драматический театр имени С.Чанба со спектаклем режиссера В.Кове по произведениям Ф.Искандера и М.Бгажбы. И, наконец, мы вновь увидели замечательных артистов мюнхенского “Каммершпиле”, на этот раз в режиссуре голландца Й.Симонса (спектакль “Иов” Й.Рота).
С Симонса и хотелось бы начать, ибо его работа идеально попадает в параметры смотра, отмеченного именем Станиславского: тут есть мощная человеческая составляющая, очень сильная составляющая актерская, а вот ни архаики, ни скучной бытовой правды нет и в помине. Историю, написанную австрийцем Й.Ротом в 30-е годы прошлого века и исследующую жизнь местечковой еврейской семьи, приходящуюся на период между Первой и Второй мировыми войнами, режиссер решительно освобождает от быта. Он помещает артистов в конструкцию, напоминающую то ли цирковой балаган, то ли площадку для шоу (художник Б.Нойманн). “Балаган”, задрапированный дешевыми ситцевыми занавесками, какие бытовали на дверях и окнах бедных захолустных домишек, обнаруживает по фронтону надписи, содержание которых пребывает в резком контрасте с глянцевой, коммерческой подачей. “Birth”, “Love”, “Death” (“Рождение”, “Любовь”, “Смерть”) – простодушно и нагло, как реклама, написано на ядовито-розовом верху конструкции. И где бы старый вероучитель Мендель Зингер с женой и детьми ни находился – в галицийской черте оседлости, или в сверкающей огнями Америке, куда отправилась семья в поисках лучшей доли, – круговорот жизни – любви – смерти останется заданным, подобно античному року или библейскому закону. Менделя играет изумительный артист Андрэ Юнг. В своей вечно затрапезной и унылой костюмной паре (в Америке все его семейство преобразилось, только не он), с пластикой и голосом неспешного, знающего цену земным соблазнам местечкового патриарха, этот человек приковывает к себе внимание той самой “жизнью человеческого духа”, цитировать которую из Станиславского у нас в Отечестве нынче могут только с иронией. В спектакле же голландского режиссера, возглавившего недавно немецкий Театр “Каммершпиле”, она буквально расцветает. И не менее, чем в Юнге, присутствует в удивительной актрисе Силване Краппач. Господь даровал Зингеру судьбу библейского Иова. Наградил его сперва хорошей женой, двумя сыновьями и дочкой. А затем вверг в беду, ибо последний отпрыск по имени Менухим вышел неполноценным. Мальчик неподвижен, его не держит позвоночник, будто скелет размягчен, а мышцы вовсе отсутствуют. Он так и лежит на полу обмякшей тряпичной куклой – до тех пор, пока семья не отправляется в Америку, оставив этот “балласт” у родственников. А тогда происходит чудо – Менухим не только исцеляется, но становится известным дирижером по имени Алексей Косак. Вот этого Менухима-Косака и играет Силвана Краппач, ведет при этом очень важную для спектакля тему взаимоотношений бренной телесной оболочки и заключенной в ней божественной сути. Тельце, лишенное стержня, таскают по сцене, как мешок, но оно при этом живет какой-то непостижимой жизнью, будто не только слышит и видит, но незримо хранит семью. Брошенное же этой семьей существо исцеляется, но с ощутимыми внутренними потерями. Перед нами андрогин со странным “пластмассовым” голосом и, похоже, с таким же пластмассовым сердцем, есть в этом по-музыкантски изящном и очень прямо стоящем Косаке что-то пугающее и одновременно щемящее – замечательная актерская работа!
Театр как история сугубо человеческая возникает и в очередном сочинении латыша Алвиса Херманиса “Вечеринка на кладбище”. Это – последняя работа из его прославленного цикла спектаклей, основанных на личных актерских наблюдениях за жизнью соотечественников. Поставив “Долгую жизнь”, “Звук тишины”, “Латышскую любовь”, удивительные театральные летописи судеб и эпох, пережитых дедами, отцами и нынешними жителями постсоветской Латвии, Херманис признается, что “Вечеринкой” ставит на этом деле точку, что прием исчерпан. И правда – видевшим предыдущие работы на этом спектакле вроде бы ничего свежего не открывается. Опять артисты Нового Рижского театра как бы не играют, а просто рассказывают по очереди истории из жизни. Опять основной сценографический материал – большие проекции фотографий. Так было и в “Латышской любви”, где фотограф и доморощенный кинооператор фиксировали свадебный обряд. А здесь – кладбищенская тема. Латыши предельно внимательны к своим покойникам, устраивают похороны и ухаживают за могилами, как никто больше в мире, разве что мексиканцы – и об этом тоже поведают снимки, сделанные Мартиньшем Граудсом. Тема, балансирующая на опасной грани, склоняется то в смешное, то в грустное и даже в жутковатое. Но ни разу театр Херманиса не падает в пошлость и глумление, и в который раз дивишься особому человечному дару режиссера, его честной памяти о родстве, его понятиям о границах дозволенного и полному вместе с тем отсутствию ханжеского пафоса по отношению к “святыням”. На фотографиях возникают и сгорбленные старики-старухи, и девицы, пришедшие на кладбище в откровенных декольте и в юбках, более напоминающих бикини. Артисты же, являющие собой похоронный духовой оркестр, сперва рассказывают забавные происшествия из кладбищенской практики, затем сетуют на то, как в связи с новыми синтезаторными технологиями иссякает спрос на живую музыку, простодушно анализируют политические изменения (от советской цензуры до постсоветского беспредела – все это в рамках погоста!) и доходят до глубоко личных историй о потере собственных близких. Конечно, они и музыку играют, притом на удивление разнообразную – нехитрые национальные мелодии, бетховенскую тему из Седьмой симфонии и даже битловское “Yesterday”. Все это, оказывается, востребовано на латвийских кладбищах, такая вот демократия скорбного дела. Музицируют драматические актеры как умеют, ведь специально для этого спектакля обучались играть на духовых инструментах. Киксуют, конечно, что, кстати говоря, не противоречит теме, – “чистота” звучания похоронных оркестров хорошо известна. Однако, в сущности, они и музыку исполняют весьма качественно. Что уж говорить об искренности и особом, удивительно ненатужном юморе “драматической” части сценического повествования. Херманис и его актеры еще раз показали класс абсолютно человеческого театра. И даже в том обстоятельстве, что решили поставить на таком типе спектакля точку, слышится свойственное им неприятие фальши. Все делается честно и с редкостным душевным здоровьем.
Так два спектакля фестиваля – немецкий и латышский – невольно слились при всей их разности в общем тоне. Без пафоса и придыханий они взглянули на бренность жизни человека и доказали, что Birth, Love, Death в талантливом театре никогда не перестанут быть интересными.
