КОНСТАНТИН БОГОМОЛОВ: Прежде всего – характер и воля

Подготовила Ирина АЛПАТОВА
Фото Ирины КАЛЕДИНОЙ

К.Богомолов

Очередным гостем семинара по театральной критике студентов-заочников

3-го курса театроведческого факультета РАТИ стал известный режиссер Константин БОГОМОЛОВ. Несмотря на молодость, Богомолов уже в течение нескольких сезонов явно входит в круг лидеров отечественного режиссерского цеха. К тому же он не принадлежит к многочисленной когорте постановщиков-интерпретаторов текста, но предъявляет публике действа провокационные, спорные, рассчитанные на встречную работу мысли. При этом режиссер отнюдь не ограничен только своим творчеством, но имеет четкий и порой жесткий взгляд на современный российский театральный процесс. А потому он стал весьма интересным и ценным собеседником для начинающих театроведов, которые не только учатся смотреть и рецензировать спектакли, но и пытаются заглянуть внутрь упомянутого процесса, увидеть его скрытые течения и подводные камни. Сокращенную версию встречи режиссера и студентов (а продолжалась она более трех часов) мы предлагаем сегодня читателям газеты “Культура”.

– Порой принято противопоставлять режиссерский театр актерскому. Там разные мировоззрения, позиции, взгляды на сценическое искусство. Вы – представитель авторского театра. Возникают ли у вас проблемы в работе с актерами?

– Я не люблю современную русскую актерскую школу. Считаю, что она весьма отсталая. Мне кажется, у нас сложилась катастрофическая ситуация с актерским обучением. Основные проблемы, на мой взгляд, – дикая драматизация всего и вся, существование в преувеличениях, постоянной “игре”. Поэтому, когда я начинаю работать с артистами, то первым делом договариваюсь о том, что они должны поменять способ существования, что для многих артистов означает, по сути, заново обучаться профессии. Это обязательное условие.

– Этот иной способ в чем заключается?

– Актер должен быть органичен, не допускать фальши и не врать самому себе. Ничего особенного. Банальные вещи. Но наши артисты за последние 15 лет именно это и разучились делать. Я никогда не потребую от актера специально заплакать или засмеяться, повышать голос, потому что из зала его якобы не слышно. Стараюсь приучить артистов к тому, чтобы они автономизировались от зрительного зала, не думали, “берут” они его или нет. Вообще исключил бы эти категории из своего лексикона. Актеры – не олимпийцы, им не надо “брать вес” и что-то доказывать, не надо себя накачивать.

– То есть реакция зрителей вам не важна?

– Артисты, с которыми я работаю в “Табакерке”, уже приучены к тому, чтобы не обращать внимания на зал. Это не нужно. Я совершенно серьезно говорю. У нас ведь роль зрителя тоже сильно искажена. На самом деле, человек покупает билет в театр только для того, чтобы “поприсутствовать”, а не для того, чтобы ему что-то “выдали”. Нужна определенная степень зрительской культуры, интеллектуального и чувственного уровня, чтобы суметь подключиться к тому, что происходит на сцене. Или не подключиться. Зрителю стоит понять, что все это будет происходить и без него. Подобно религиозному обряду, театральное действо автономно от зрителей-“прихожан”. Актеры же должны помнить, что они существуют не для тех, кто приходит в зал, но для партнеров и себя. Они себе и партнерам должны не врать. Очень трудно приучить актеров к этому.

Потом, актеров обычно учат дотягиваться до каких-то высот мировой драматургии, до авторских мыслей и ощущений. Но на самом деле, все это есть в нас самих, в каждом. Правда, чаще всего это вытравляется и подменяется ремесленничеством. А всего-то и надо, что вспомнить и заново пережить, например, те минуты, когда вы впервые потеряли близкого человека, или какие-то впечатления детства. Ощутить, что жизнь конечна. И быть собой. Вот и все, и ничего больше. И Станиславский об этом говорил когда-то, но мы ведь способны все исказить.

– В репетиционном процессе вы исповедуете диктатуру или демократию?

– На площадке я могу быть диктатором, очень жестким. Но только в отношении разных гадостей и тех людей, которые не желают ничего понимать и искать. На самом деле я – человек сомневающийся и ищущий. Часто бываю не уверен в себе. Но это залог движения, как мне кажется. Я не всегда представляю в начале репетиций, как закончится спектакль. Могу его радикально изменить за неделю до премьеры. Поэтому для меня очень важно, чтобы со мной были люди, которые адекватно к этому относятся и готовы в таком котле вариться.

А вообще-то, мои отношения с актерами выстраиваются по принципу врача и пациента. Я лучше знаю, что вам нужно. Поэтому просто сделайте так, как я вас прошу. Актеры должны полностью расслабить тела, мозги, души и понять, что я их вижу и чувствую. Они должны стать абсолютно доверчивыми. Это, кстати, не отменяет их встречных предложений. Хотя, как правило, ни одно не принимается.

– Вы, в свою очередь, не доверяете актерам?

– Наоборот, поверьте, это абсолютное доверие. Свободная природа человека на сцене является самым интересным и манким для меня. Но именно реального человека, не персонажа. Я никогда не накладываю придуманный мной рисунок роли на человека. Наоборот, беру актера, по моему мнению, более всего подходящего под эту роль, и дальше все подстраиваю. Пытаюсь в нем найти персонажа. Главное – это любопытство к человеку. К сожалению, не всякий зритель способен это понять. У нас вообще нет интереса к индивидуальности. Это не воспитано культурой. Нам более любопытны концепции, идеологии.

– Вы часто наталкиваетесь на актерское сопротивление?

– Сейчас уже практически нет такого. Мне насилие неинтересно, поэтому предпочитаю прощаться с людьми, с которыми нет взаимопонимания. Я не переношу борьбы. Просто говорю: спасибо, до свидания. Иногда ведь встречаются артисты, которые ничего не видели, кроме спектаклей своего театра. И для них театр как таковой меряется этими спектаклями. Иного они просто не понимают.

– А вы сами смотрите спектакли коллег? По какому принципу выбираете, на какой спектакль пойти, а какой пропустить?

– По своим ощущениям. Мне интересны профессионально честные люди. Например, спектакли Юрия Бутусова всегда буду смотреть, потому что он профессиональный человек, ищущий, добивающийся, не фальшивый. У него бывают неудачи, но и они вызывают уважение. Мне очень нравится то, что пытается сделать Римас Туминас в Вахтанговском театре, без коммерческой, дешевой составляющей, без угодливости, без расчета.

– Есть ли у вас личный “золотой фонд” любимых спектаклей?

– Есть театральные впечатления, которые для меня оправдывают пребывание в этой профессии. “Маскарад” того же Туминаса. Спектакли Някрошюса. Даже в его не самых удачных постановках бывали моменты, когда я чуть не плакал, впадая в какое-то почти религиозное ощущение театра. Увидев в свое время его “Гамлета”, я решил поступать на режиссерский факультет. Дальше, это “Чайка” Люка Бонди. Спектакли Марталлера. Я до сих пор не понимаю, как это сделано. Там есть магия.

– Какие основные уроки преподал вам ГИТИС?

– Все связано с личностью Андрея Александровича Гончарова. Это была грандиозная школа. Ведь на самом деле обучить режиссуре невозможно, но стоит только побыть какое-то время рядом с такой личностью. Потом, режиссура на 99 процентов – это характер, воля, а не какие-то особенности мышления. Талант? Он априори должен быть. Это не обсуждается. Но это то, что невоспитуемо, – он в человеке заложен изначально и в какой-то момент вскроется. Или нет. А вот характер можно воспитать.

Гончаров говорил: то, что вы делаете, нужно только вам, вы – один, никаких команд нет. И с этим надо идти по жизни, только тогда вы выживете. Понимаете, это произносил режиссер, как считается, на зрителя заточенный. Да, он был диктатором, но одновременно и грандиозной личностью. Он смог выжить в разных обстоятельствах, потому что обладал невероятной волей к жизни, любовью к театру, мудростью. И это при очень сложном характере. Он держал в кулаке громадный театр, умел заставить подчиняться. Вот этим я напитывался, это была очень жесткая школа.

И, мне кажется, проблема нынешнего режиссерского факультета РАТИ в том, что нет сегодня там таких театральных диктаторов. Там милая обстановка. Ребят учат профессии замечательные педагоги. Но вряд ли учат выдерживать жизненный марафон. А ведь режиссеру нужно будет пробиваться, тупо идти вперед, иметь очень мощный характер. В итоге много есть способных ребят с очень хорошим мышлением, но видно, что дальше ничего не будет. Театральная среда съест этого человека, потому как он не локомотив, который сквозь весь этот темный лес пробивается, а просто милый талантливый юноша. Или девушка.

– Вам легче работать с постоянной командой или все время осваивать новые территории?

– Я предпочитаю работать с людьми, которые мне интересны как личности, в порядочности которых я уверен. Хотя поход к незнакомым артистам, на другие сцены тоже интересен. Это очень серьезное испытание для режиссера, оно закаляет. Ведь когда долго работаешь в комфортной среде, поневоле расслабляешься. Да и в “Табакерке” я не всегда могу делать то, что хочу. Предлагаю что-то и получаю отказы. Или, наоборот, отказываюсь от того, что предлагается мне.

– В чем мотивация отказов?

– В несовпадении моих интересов и потребностей театра. В несовпадении эстетических установок. Просто в несовпадении. Все по-разному.

– Как вы ищете театр и команду, где могли бы реализовать свои замыслы?

– Никак не ищу. У меня есть задумки, пьесы, другие материалы, они и лежат порой годами. Приходит момент, и ты понимаешь: вот здесь можно это осуществить. Так у меня сложилось, например, с “Королем Лиром”, который я хочу сделать с Розой Хайруллиной. В “Табакерке” идея не нашла поддержки, но затевается проект в питерском “Приюте комедианта”. А просто выпускать спектакль за спектаклем, заполняя какую-то “нишу”, уже не хочется, скучно.

– Что вам интереснее ставить: пьесу или прозу?

– Интереснее сочинять новый сценический текст. Мне скучно видеть, как артисты в сотый раз текст разыгрывают. Лучше с полки книжку взять и самому прочитать. А в театре мне хочется увидеть новый текст, не буквенный, а художественный. Потому что театр – это самостоятельное творчество. Причем это не значит, что нужно соединять произведения или переделывать их. Можно сохранить все запятые, но это все равно будет новая история.

Пьеса – только повод для собственного сочинения. Ведь в жизни бывает так, что когда-то прочитанная книга через годы откликнется поступком или переживанием. Почему же в театре это недопустимо? Автора не убудет, он зафиксирован. Хороший автор, кстати, самодостаточен, он никогда не трясется над своими текстами. И наоборот, неуверенный в себе начинает “контролировать процесс”.

– Худруки тоже “контролируют процесс” работы молодого режиссера?

– К сожалению, так часто бывает. Но это просто проблема этики, и уровня ее понимания современными руководителями. Я помню, как Гончаров, делая режиссеру замечания, удалял артистов из зала. Это было воспитание иерархии. Любой режиссер осознает, что на площадке не может быть двух руководителей. Поэтому если ты пригласил молодого режиссера, взял на себя за это ответственность, значит, не вмешивайся в рабочий процесс. Можно принимать то, что он сделает, а можно и не принимать, но не вмешиваясь. В конце концов, руководитель имеет право закрыть спектакль.

– И вам будет не жаль своей работы?

– Не пропадет наш скорбный труд. “Бескорыстный убийца” в РАМТе – мой любимый спектакль, а по работе с артистами, я считаю, вообще лучший. Он прошел раз 15. Но артисты до сих пор о нем вспоминают, ценят тот прибыток, который он им дал.

Я вообще не отношусь к своим спектаклям как к “плевкам в вечность”. Я игрово к этому отношусь. Люблю капустники. Туда вкладываешься по полной, хотя понимаешь, что пройдет он всего раз. Но это все равно кайф.

Я испытываю дикий драйв на “Турандот”, когда зрители кричат: “Позор!” На самом деле, это и есть театр, живая жизнь. Ну сыграют этот спектакль десять раз, неважно. Ведь он все равно случился, заделал какие-то дыры в актерах. Мне не жаль, что его не увидят еще десять тысяч человек, что он не прокатится по всем городам и весям нашей необъятной Родины. Ну и что? Я вообще убежден, что любой спектакль не должен жить более трех лет. А поняли меня, не поняли – это неважно. Ну что теперь, пойти повеситься? Все это игра, и театр для меня – игра. И поэтому так смешно, когда люди начинают серьезно на все реагировать.

– Большинство ваших спектаклей основано на классических текстах. Современность вас не интересует?

– Есть некоторый набор имен, которые мне более или менее интересны: Максим Курочкин, Владимир Сорокин. Назвать более мощные фигуры, представляющие для меня какую-то загадку, я не могу. Поэтому стараюсь не иметь дела с современными текстами. К тому же мне интересна форма. А современность очень близка, ее трудно оформить. То, что отступает на 30 лет назад, уже осознается как стиль. То, что сейчас перед глазами, еще не может быть так осознано, потому что мы не сумеем вычленить эпические черты. Современные тексты трудно осознавать как некую эстетизированную вещь.

Я вот уже тыщу лет хожу по театрам с сорокинской “Настей”. Все крутят у виска. Может быть, я кино сделаю через год.

– Чего же боятся театры?

– Общественного мнения. Есть вещи, которые люди боятся даже видеть со сцены, не говоря уж о том, чтобы принимать в этом участие. К тому же у нас установка на бодрость духа и радость жизни по всей стране. Депрессивная культура не в почете.

Мне вот всегда был неинтересен политический, социальный театр. Но сегодня пусть он будет, потому что может стать единственной адекватной трибуной, с которой можно свободно сказать, что ты думаешь. Если позволят, конечно.

– Политический театр у нас только начинает возрождаться, зато процветает актерский, где редко ставятся серьезные проблемы. Как вы к этому относитесь?

– Режиссура – это профессия. Актер может стать режиссером, только обучаться нужно. Это сознательный выбор. Самое ужасное, когда в режиссуру идет актер, у которого не складывается карьера. А дальше начинается самодеятельность. Тот бич, который захватил сегодня всю страну. Тотальная театральная самодеятельность. Мы все так можем! И зритель приучается к тому, что это хорошо. Причем это может проявиться в любом театре, даже в статусном. Люди считают статусные театры эталоном и покупают туда билет, как в Лувр. Но ведь и в Лувре рядом с “Джокондой” можно повесить мазню. И посетители будут разглядывать ее и думать: “Раз в Лувре висит, значит, это шедевр”. Так и в хорошем театре часто видишь на сцене самодеятельность. А зритель смотрит и полагает, что это и есть наша “театральная Джоконда”.

И в этом ужас позиции, когда театры ориентируются исключительно на зрительский спрос. Давайте жестко скажем: зрители сегодня, к сожалению, в массе своей далеки от идеала культурного человека. Они не испытывают уважения к зрелищу. Могут выходить, есть, пить, переговариваться, не отключают мобильные телефоны. Причем все это делается безотносительно к качеству зрелища. Поэтому театр сегодня либо сохраняется как некая оппозиция этому и продвигает культуру. Либо превращается в то, что мы видим. И это уже зависит от нас, тех, кто театром профессионально занимается.

– Но в рыночных условиях зритель – это касса.

– Репертуарный театр – государственный. И если он получает деньги от государства, нужно хотя бы оправдывать их творчеством. Понимаю, что это благие пожелания. Но чем больше будет людей, тупо и упорно пытающихся заниматься творчеством, тем больше шансов, что ситуация изменится. Театр – это все-таки творчество, а не производство. Это ощущение надо возвращать, иначе случится катастрофа.

– Сегодня много говорится о том, что отечественная система репертуарного театра устарела и требует реформирования. Ваше мнение?

– Я думаю, что репертуарный театр – вполне жизнеспособная система. Но она не должна тотально заполнять собой все театральное пространство. И эта система требует адекватного менеджмента: режиссеров или интендантов в качестве худруков.

– А то количество репертуарных театров, которое существует в Москве, вы считаете оправданным?

– Наверное, неоправданным. Наверное, их должно быть меньше, отдельные нуждаются в роспуске. Но вряд ли здесь спросят моего мнения.

– Актуально ли понятие труппы?

– По большому счету, труппа неактуальна. По моему опыту, люди легко объединяются, даже впервые видя друг друга, если они говорят на одном художественном языке. И таких людей много. Для актера вообще очень важно отделиться от “компании”, не вариться в одном и том же соку, но проверять себя в иных пространствах, во взаимодействии с другими людьми, которые не будут тебя “любить”, но станут оценивать только профессионально. И этим проверяется артист. Надо, чтобы были личности, а не компании. Ведь в любом театре все равно каждый сам за себя, а объединяться стоит вокруг идеи.

– Вам интересен театр для детей?

– Я попытался однажды сделать детский спектакль “Мумми-тролль и Комета”. Но кто-то замечательно сказал: хороший детский спектакль можно сделать один раз. Там конкретно проявляются твои ощущения детства, и тиражировать их невозможно. Дальше уже начинается ремесленничество.

– Молодым режиссерам часто советуют ехать в провинцию, потому что там больше возможностей для развития. Вы рассматриваете такие предложения?

– Нет, в провинцию я не хочу, просто потому, что я очень домашний человек. Мне трудно себя представить вне той среды, в которой я вырос. Мне некомфортно, если некуда пойти вечером, просто в шуме-гаме побыть, с кем-то пересечься и поболтать. Мне нравится здесь, я ловлю кайф, а для меня это очень важное ощущение.

Да и вообще, я считаю, что молодым ребятам не стоит ехать в провинцию. Это лукавство, что там можно набить руку. Там другие ритмы, другая концентрация воздуха.

– Как вы относитесь к театральным премиям?

– Как к карьерным возможностям. Это статус, не более того. Но, к сожалению, в наших условиях это многое решает. Хотя никаких эмоциональных восторгов по поводу того, что меня “признали”, я не испытываю. Я и сам про себя все знаю – и про ошибки, и про достижения.

– С кем вам легче и интереснее работается – с опытными артистами или с молодежью?

– Конечно, с молодыми. У них другое мышление, другие ощущения, другая степень свободы. И они охотно откликаются на то, что ты им предлагаешь. Хотя есть исключения. Роза Хайруллина, например, артистка с гигантским опытом, “Золотыми Масками” и прочим, готова просто “растворяться”, работать на полном доверии. Вопрос на самом деле в интеллигентности человека, умении сохранить во взрослом состоянии детские ощущения, готовности учиться, “обнуляя” порой весь свой предыдущий опыт.

ПОД ЗАНАВЕС

• КОНСТАНТИН БОГОМОЛОВ: Прежде всего – характер и воля
• Загляните в Книгу судеб
  Гороскоп с 9 по 15 декабря
• Человек родился