Главная | Форум | Партнеры  |
|
КиноКартина |
ГазетаКультура |
МелоМания |
МизанСцена |
СуперОбложка |
Акции |
АртеФакт |
Газета "Культура" |
|
№ 4 (7412) 29 января - 4 февраля 2004г. |
Рубрики разделаАрхивСчётчики 
|
|
ТеатрМеленькие трагедииПушкинский спектакль в Александринском театре Ирина АЛПАТОВА
Пушкинские "Маленькие трагедии", представленные Александринским театром, не просто очередной премьерный спектакль, но формально имеет ранг повыше. Эта постановка стала вторым осуществленным пунктом рассчитанной на пять лет (2001 - 2005) художественно-исследовательской программы "Новая жизнь традиции", приуроченной к 250-летию начала государственной политики в области театрального искусства и проводимой совместными усилиями Министерства культуры РФ, Александринского театра и Центра имени Вс.Мейерхольда. Напомним, что программа эта в своей "художественной" части предполагает вовлечение в работу театра известных отечественных и крупнейших европейских режиссеров. Начало ей было положено весьма достойное. Осенью 2002 года в репертуаре театра появился гоголевский "Ревизор" в постановке Валерия Фокина (художественного руководителя сначала программы, а с недавнего времени и Александринки в целом), явно всколыхнувший жизнь старейшей питерской сцены. Кстати, подоспели и официальные лавры - три высшие премии Санкт-Петербурга "Золотой софит" и четыре номинации на грядущую "Золотую Маску". После чего программа неожиданно забуксовала. В силу разных причин спектакль Маттиаса Лангхоффа "Смерть Тарелкина" не вышел в назначенный срок и после долгих улаживаний "международного конфликта" был отодвинут на конец 2004 года. А неожиданный пробел года минувшего надо было заполнять. К этому привлекли достаточно известного и авторитетного режиссера Григория Козлова, который и выпустил вышеупомянутые "Маленькие трагедии" в последние декабрьские дни. Второй "программный" шаг, к сожалению, оказался весьма неоднозначен. "Новая жизнь традиции", если таковую предполагалось продемонстрировать в спектакле, оказалась бледной и с минимальным энергетическим зарядом. До точки кипения действо это так и не дошло, зато частенько приближалось к точке замерзания всяческих эмоций. Хотя, конечно, "Маленькие трагедии" - не репертуарный хит, подобный "Ревизору" или "Чайке", и собственно традицию в их постановке выделить достаточно трудно. Во всяком случае, те немногие спектакли, которые довелось видеть в последние годы, тяготели скорее к новациям. И эти новации были столь похожи и так давно уже заявлены, что в данном случае можно говорить, конечно, не о сознательных повторах, но о плавании в давно намеченном русле. При этом обнаруживаются вещи достаточно парадоксальные. В нашем театре сегодня существуют две полярные точки зрения на трагедию. Одни (и их большинство) утверждают, что трагедия зрительски невостребованна и актерски непосильна. Другие полагают, что время для нее самое подходящее и творческий потенциал существует. При этом если какое-то трагическое произведение воплощается в спектакль, то оно намеренно "опускается", приглушается до непритязательной бытовой истории и насыщается иронией. Да еще порой и переписывается "своими словами" каким-нибудь модным современным автором. Вот Пушкина пока еще, слава Богу, переписывать не берутся, но утихомирить страсти и поиронизировать над ними многие не прочь. Оттого и чисто "форматное" пушкинское определение "маленькие" становится обозначением сути происходящего. И всего один шаг остается до того, чтобы начертать на очередной афише: "Меленькие трагедии". К сожалению, все это есть и в новом спектакле Григория Козлова. Спектакле странном, хаотичном, лишенном внутреннего стержня и ясности мыслей. Даже удивительно, как у такого опытного постановщика могло уродиться бледно-худосочное "дитя" петербургских туманов. Здесь бесспорно и поэтично разве что замечательное художественное оформление Александра Орлова. Легкие занавеси-заставки, меняющие цвет, то спокойные, то летящие, то падающие, вздымающиеся, подобно парусам, в порыве ветра, струящиеся, как волны. Именно это и служит эмоциональным камертоном, провоцируя определенный настрой, задавая верный тон. Сценические "вещи" порой кажутся живее живых актеров, они играют с людьми, а не наоборот. Человеческий же мир с поэзией (а это все-таки Пушкин), текстовой или сценической, совсем не на дружеской ноге. Он незначителен, прозаичен и мелок. Быть может, в том была попытка преодоления извечного "императорского" пафоса? Его почти преодолели, но, увы, взамен не предложили практически ничего. При этом режиссерские замыслы прозрачны и читаются "с листа". Они весьма интеллигентны и красивы, но совсем не оригинальны. Впрочем, Козлов вряд ли гнался за оригинальностью как таковой. Но, право же, и "Сцена из "Фауста", предпосланная собственно "Маленьким трагедиям", не раз уже находилась на том же самом месте. И Мефистофель (Игорь Волков) словно провоцировал дальнейшее развитие событий, трансформируясь в "черного человека", идущего сквозь спектакль, меняя обличья - от жида до слепого скрипача. И актеры плавно переходили из одного образа в другой. И некое объединяющее творческое начало (здесь - музыка) искалось и находилось. Неужто именно в этом следует видеть "новую жизнь традиции"? Мы все учились понемногу понимать то, что Пушкин писал о высоких или низменных, но все же страстях. Как и то, что порок, возведенный в абсолют, обладает художественным совершенством. Убери это стремление к абсолюту в его сценически-эмоциональных проявлениях, как все тут же теряет смысл. Когда Алексей Девотченко (Барон), актер стихийный и темпераментный, способный довести публику до транса, безынтонационно, приглушенно и временами монотонно произносит свой монолог, а потом лениво сходит куда-то под сцену умирать, то понимаешь разве что: одним Бароном больше, одним меньше, какая разница? Когда Александр Баргман (Дон Гуан) в обличье всего-то отвязного и не слишком соблазнительного "севильского озорника" сначала азартно комикует в лучших антрепризных традициях, потом бубнит себе под нос на одной ноте: "Где твой кинжал вот грудь моя" - и опять-таки исчезает под сценой вкупе с заторможенной Донной Анной (Наталья Панина) и Доном Карлосом (Виталий Коваленко) под "оптимистическую" реплику Моцарта-конферансье: "Проваливаются", стоит пожелать им доброго пути. Когда Моцарта (Виталий Салтыков) хочется отравить с первой же секунды, потому что он бездарен, начинаешь как-то сомневаться в целесообразности всей затеи. Спасибо все тому же Девотченко (на сей раз Сальери), которому хоть в финальных строках нового монолога удалось вырваться из-под режиссерского гнета и разбудить публику. Режиссеру, конечно, виднее, но на посторонний взгляд кажется, куда уместнее было "огранить" неуемного Баргмана и дать побольше воли непредсказуемому Девотченко, который в любом случае смог бы эмоционально вытянуть спектакль. О некоей стилевой цельности пяти эпизодов действа говорить не приходится, равно как и об ансамбле, которым по определению должен бы гордиться театр с вековыми традициями. Актеры кажутся собранными с миру по нитке и не всегда демонстрируют хотя бы грамотный профессионализм, не говоря уж о мастерских откровениях. Когда же в финале, в сцене "Пира", медленно тонущий корабль спектакля вдруг на несколько минут всплывает и Сергей Паршин - Председатель наконец-то хорошо поставленным голосом и вполне традиционно декламирует "Есть упоение в бою...", то кажется, что этот голос доносится все же с другого, встречного судна. Впрочем, то и дело возникающий шум моря намекает на то, что все "зачумленные" находятся на том самом корабле, который еще в прологе привиделся Фаусту - Баргману и на явление которого он и откликнулся фразой: "Все утопить". Жаль, конечно, но, вероятно, он был прав. Также в рубрике:
|