ВАЛЕРИЙ ПАНОВ: "Я не создан для того, чтобы плыть по течению"

Беседу вела Елена ФЕДОРЕНКО

Валерий ПАНОВ, блистательный солист Мариинского театра, любимец публики и покоритель женских сердец, в 1974 году покинул СССР. Два года длилась скандальная борьба за разрешение выехать из страны. Нынешним июнем он вернулся в Россию и в посольстве Израиля встретился со зрителями, рассказав о своем коллективе, который называется "Театр-балет Панов Ашдод".

    

- Вы так долго боролись за получение израильского гражданства, а осели там всего пять лет назад. Чем занимались предыдущую четверть века?

- Я всю жизнь был исполнителем и танцевал в театрах Америки и Европы. По-моему, в мире нет балетной сцены, на которой я бы не выступал. Лет 15 был директором балета. Работал и в "Дойче Опер", и в Венской Штаатсопер, и в Королевском балете Фландрии, и в Боннском театре оперы и балета. Жизнь всегда была плотно занята творчеством. В пору директорства моя карьера складывалась по одной схеме. Сначала набирал в труппу новых танцовщиков, формировал репертуар, театр получал призы и награды, успешно гастролировал. Самые памятные выступления - с балетом "Идиот" в Нью-Йорке 23 года назад. Главную партию танцевал Рудик Нуреев, билеты достать было невозможно, на "черном рынке" они стоили по 500 долларов. И Кеннеди-центр, и Метрополитен-опера каждый вечер в течение двух недель ломились, не вмещая всех желающих. Ажиотаж неизменно сопровождал и все другие гастроли. А потом наши успехи вдребезги разбивались, когда в театре появлялся новый интендант, которому в Европе отдаются все права, и говорил: "Я хочу попробовать лютый авангард, никаких пуантов, никакой классики". Проходит год, старый театр разваливается, зрителей становится все меньше. Если публика не ходит в театр, артисты как танцовщики умирают. Каждый интендант - это глобальная революция. Приходил интендант, я покидал труппу, вновь ожидал приглашения, получал его, и... ситуация повторялась. Так я и кочевал: Бельгия, Цюрих, Дрезден, Бонн. В каждом театре - по нескольку лет. Правда, за исполнение чужой воли причитались большие деньги. Может, кому-то и нравится так жить: получать зарплату, плыть по течению и делать то, что угодно интенданту. Но я, по-видимому, не для этого создан.

Р.Нуреев и В.Панов

    

- И тогда вы вернулись в Израиль, чтобы начать все сначала?

- Можно сказать и так. В 70-е годы Израиль меня принял как героя, мне даже предложили коллектив из нескольких танцовщиков. Но я-то был воспитан на другом - мне нужен был многочисленный кордебалет. Я отказался и воспользовался контрактами, которых у меня в карманах было множество. За время моего отсутствия Израиль меня подзабыл, хотя я выступал как "посол доброй воли Израиля за рубежом", и начинать создание труппы было непросто. Идея принадлежала одной моей студентке - Илане Орловой, сейчас она - моя гражданская жена, хотя и младше на тридцать лет. Илана - дочь пианистки, ученицы Нейгауза, моей подруги детства. С восьмилетнего возраста она была в меня влюблена и долго за мной "наблюдала", прежде чем предложить создать компанию. К тому же Галина Рагозина, моя тогдашняя спутница жизни и партнерша, сорвала ногу, потеряла интерес к балету. И тогда было решено не ждать нового контракта, который в лучшем случае позволит скоротать еще лет пять.

Наш театр держится на Илане, она - величайшая женщина. Мы победили благодаря ее уникальной организованности и трудоспособности. Она трудится и день и ночь, до сих пор никто не понимает, как можно столько работать. В компании она установила строгую дисциплину, что все и определяет. Да и без ее пробивной силы мы ничего бы не смогли сделать.

    

- Вы вернулись в Израиль вместе с Галиной Рагозиной?

- Да, и попали в ситуацию, когда в правительстве шли постоянные перестановки - ни с кем нельзя было договориться. Все менялось слишком стремительно. Стабильности не было, и мы с Галей, и Илана вложили в компанию все свои деньги. Проехали по стране, собрали танцовщиков, которые не могли устроиться на работу, отбирали артистов из варьете и ночных клубов. Многие оказались приличными танцовщиками, занимавшимися в училищах Москвы, Санкт-Петербурга, Красноярска. Я в жизни не зарабатывал так мало денег и не работал так тяжело, как сейчас. Итак, мы осели, и я стал строить театр и преподавать свою систему танца.

    

- В чем ее своеобразие?

- Это - не русское направление. Успех русского классического танца - в природной одаренности людей. В России рождаются очень хорошие тела для танца классического, как в Бразилии - для футбола. Такие талантливые тела не надо долго ломать учебой, а именно это делает русская школа, которая прежде всего опирается на природу. Несмотря на свои многовековые традиции, русская школа не имеет таких уникальных стоп, выворотности, мелкой техники и феноменальной пируэтности, как школа Бурнонвиля. А баланчинская закваска дает возможность долго танцевать. Даже не имея прыжка, артисты, прошедшие школу Баланчина, могут быть изумительными танцовщиками. Я взял за основу русскую школу и добавил к ней все, что узнал позже: мне посчастливилось работать с разными западными хореографами, как вы догадываетесь, мой российский репертуар тоже был обширным.

Взял многое даже от Марты Грэхем, которая была моим другом. Однажды, когда ей уже было лет 105, она лукаво призналась: "Знаешь, Валерочка, я у тебя учусь, потому что обожаю только классику!" Я страшно удивился: "Марта, не вы ли сражались с Фокиным, стирая его с лица земли?" - "Ну и что, мне тогда надо было как-то существовать", - получил я в ответ. Пропустив все стили через свое тело, я начал ставить. Один из первых моих балетов, "Золушка", идет на сценах разных театров уже 28 лет. Продвинутому Западу он казался классикой, а зрители Восточного Берлина воспринимали спектакль как модерновый. На самом деле "Золушка" - ни то и ни другое - это просто мое видение. Так что специфика моей школы - взять лучшее из всех самых сильных мировых систем.

    

- На конкурс вы привезли своего воспитанника. Довольны его выступлением?

- Вову Куклачева, сына руководителя московского Театра кошек, мне пришлось переучивать. Когда он ко мне приехал, то вообще не знал, как встать в пятую позицию. Делал класс по пять часов ежедневно. Так работали все мои ученики. На меня смотрели, как на сумасшедшего, но потом я узнал, что Баланчин вел класс около четырех часов, прежде чем создать труппу в Нью-Йорке. Володя сейчас - отличный танцовщик, феноменальный артист. Зал кричал от восторга, когда он исполнял современный номер. Да и классику он, по-моему, неплохо танцует, но ему, конечно, еще далеко до украинца Дениса Матвиенко. Он - потрясающий. Мечтаю увидеть его князем Мышкиным в своем "Идиоте", но его сейчас будут рвать на части. Я по-настоящему так и не смог найти хорошего Мышкина и Настасью Филипповну. Ева Евдокимова отлично танцевала, но ей не хватало русской страсти. Рудик Нуреев был потрясающим, но чувствовалось, что он уже староват.

    

- Пять лет - это много или мало для театра?

- Для большой классической труппы - возраст младенческий. А для Израиля, страны, далекой от классического балета, для города Ашдода, которому не исполнилось еще и полувека, - это достижение. Мы не только выжили, но назло всем пессимистичным прогнозам воспитали балетных зрителей. Город полюбил свой балет. И замечательный прием в честь нашего пятилетия в посольстве Израиля в Москве - свидетельство этой любви. Мог ли я представить, что в Москве будут отмечать юбилей моей компании и чествовать школу?!

    

- Ашдод - не только молодой, но и небольшой город. Сколько спектаклей вы показываете ежегодно и какой у вас репертуар?

- Сегодня мы показываем 230 спектаклей в год. Эта огромная цифра, но она необходима нам, чтобы повышался бюджет. В Израиле рассуждают так: если ты нужен людям, то есть твои спектакли покупают, то государство выделяет больше денег.

В афише и "голубая" классика - "Пахита", "Шопениана", и балеты Серебряного века на музыку Стравинского. Есть современный репертуар: "Танго", "Пленники варшавского гетто", "Семь - сорок", "Три песни о любви", "Времена года" на музыку Вивальди, композиция на песни Высоцкого. Это - наш вечерний репертуар.

Но в Израиле действует такая система: школы покупают хорошие спектакли для детей младшего, среднего и старшего возраста. У нас есть шесть детских спектаклей, и все они куплены на год вперед. Артисты страдают, что нужно вставать рано утром и ехать на дневной спектакль. Для нас это коммерческая стабильность, школы же считают, что театр выполняет важные воспитательные и образовательные миссии. Среди наших детских спектаклей - "Туфельки Еэль" на музыку "Щелкунчика", правда, и история, и хореография новые. Есть балеты "Краски", "Маленький принц", "История балета". Все спектакли используют классическую лексику, исполняются на пуантах и в красивых костюмах.

    

- У вас есть своя сцена?

- У нас замечательная база с тремя залами и красивый офис в стиле модерн. Сейчас рядом с ним строят театр.

    

- В своей авторской школе вы преподаете один или приглашаете других педагогов?

- Балетная школа существует при театре, и преподают там только те, кто достаточно долго проработал со мной вместе, кто знает и чувствует мою систему.

    

- Сколько учеников в школе?

- 160 человек. В труппе - 21 танцовщик. На большие спектакли, например на "Весну священную", приглашается еще человек 15. Это принято на Западе.

Если говорить о проблемах, то не хватает мужчин. Правда, перспектива обнадеживает. Когда подрастут ученики, станет проще. И сейчас многие из воспитанников выступают в вечерних спектаклях. Одна тринадцатилетняя девочка изумительно танцует "Умирающего лебедя". Она очень высокая - под израильским солнцем все созревают очень рано. Я делаю номера для талантливых детей, и в Израиле с его культом подрастающего поколения они пользуются большим успехом.

    

- В России вы были успешны, популярны, любимы. Почему же решили уехать?

- Это - неприятные воспоминания и тяжелая часть моей жизни. Действительно, меня любили, тем более обидно, что практически заставили уехать. Предыстория такова. Я был мальчиком по фамилии Шульман, родился в Витебске (наш дом стоял напротив дома Марка Шагала), после фашистской оккупации семья переехала в Вильнюс, где я начал учиться балету. Затем было Ленинградское хореографическое училище. Конечно, ни о какой эмиграции я не помышлял.

В 1959 году в Америке проходил фестиваль русского искусства, в котором я, как молодой солист МАЛЕГОТа, принимал участие. Танцевал очень много, практически ежедневно. И вдруг меня выслали в Россию, сказали, что я должен участвовать в правительственном спектакле. Никто ничего не мог понять, но все не верили, что причина истинна, что без начинающего 20-летнего солиста не может обойтись кремлевский вечер. Кто-то подходил и говорил, что, наверное, у меня кто-то умер. Странности начались сразу же - в Нью-Йорк меня сопровождала охрана. Я обратился к великому импресарио Солу Юроку, он был обескуражен и повторял: "Совершенно не понимаю, что происходит в вашем Советском Союзе". В Ленинграде начались странные годы. Мне передавали, что, инструктируя артистов, которые отправляются за границу, властные лица говорили - не ведите себя так, как вел Панов.

    

- Что же ставили вам в вину?

- В том-то все дело, что никто ничего не объяснял. Я был открытым, общительным и раскрепощенным юношей, выросшим в Прибалтике, которая была близка по духу к загранице. В Америке я действительно с удовольствием общался с теми, кто ко мне подходил, но ни на какие криминальные темы типа политики с ними не разговаривал. Вокруг меня в Ленинграде носились слухи о том, что мое поведение было на грани каких-то измен, чуть ли не шпионажа. Я жил как в пустыне. И после этого меня сделали невыездным.

    

- Как удалось не сломаться?

- Напротив, для характера и профессии это оказалось полезным. Я понял, что должен стать одним из лучших, чтобы выжить. Противостояние подтолкнуло меня к работе. Писал в правительство, просил объяснить, что происходит. Тщетно. Тогда мне казалось, что виноват Ленинград, и я рвался из него всеми силами. Поехал на просмотр в Большой театр, в комиссии - Леонид Лавровский, Галина Уланова. Спрашивают, что я хочу станцевать. А мне было все равно, я знал все балеты, и классические, и характерные партии. Станцевал им вариаций 20, комиссии понравилось. Меня взяли, предложили зарплату 230 рублей. Я был счастлив, решил, что виден свет в конце тоннеля. Не успел вернуться в Ленинград, меня вызывает директор и протягивает официальную телеграмму (если не ошибаюсь, из Министерства культуры). В ней сообщается, что Панову не рекомендуется выезжать из Ленинграда, что контракт с Большим театром ликвидирован.

Сцепив зубы, продолжаю работать. В те годы я стал почти номенклатурным танцовщиком, без меня не обходился ни один правительственный концерт. Привозят, танцую, тут же отправляют назад. Потом балет залихорадило: прошел слух, что в Россию собирается сам Игорь Стравинский. Спешно ставят все балеты на его музыку, я получаю новые роли. После "Петрушки" композитор подошел ко мне и сказал, что я танцую гениально. На какое-то время я стал специалистом по Стравинскому, меня даже приглашали в симфонический оркестр, чтобы помогал музыкантам разобраться с его музыкой. Меня стали носить на руках, награждать медалями, премиями, званиями, но никуда не выпускали и не объясняли, почему.

Эти запреты и преследования сделали меня "евреем". Взял фамилию жены - солист с фамилией Шульман был не нужен. Раньше я даже не задумывался о своем происхождении. Тем более что моя мама - русская, из старинного дворянского рода Харитоновых. Смешно, но в Израиле меня называют русским, в России считали евреем.

    

- Нуреев, как помнится, совершил свой прыжок к свободе тогда, когда его вызвали на кремлевский концерт...

- За полгода до бегства Рудика у нас произошел разговор на эту тему. Я рассказал, что меня из Америки отправили в Москву танцевать во Дворце съездов. Он тогда часто бывал у меня в театре, мы учили с ним "Лебединое озеро". Потом, встретившись на Западе, страшно хохотали. Рудик все повторял: "Валера, я же уже знал от тебя, что такое танцевать для Брежнева".

    

- Из вашего рассказа следует, что вы вполне сносно относились к советской власти и никак ее не критиковали...

- К советской власти относился с детства скептически, да и воспитывался ведь в Вильнюсе. Много было "тлетворного влияния Запада" - брат был председателем джазового клуба. Часть моих друзей были откровенными диссидентами, но я это не афишировал, держал язык за зубами. Разве мало было таких, как я, в то время, или вы думаете, что все искренне поклонялись Советам?..

    

- Сколько лет вас не выпускали за границу?

- Тринадцать лет. Пути остаться на Западе во время гастролей у меня не было. Несколько лет я счастливо работал в Мариинском театре, получал роли и был счастлив (в дни зарплаты удивлялся, что за это удовольствие еще и деньги дают!), и был, кстати, доволен, что в тюрьму не сажают. Не знал тогда, что это впереди.

Когда я стал известным танцовщиком, то не выпускать меня становилось все сложнее. Прибавились и неблагонадежные друзья, сложилась компания с каким-то "нехорошим шлейфом" - то Высоцкий, то Шемякин, потом Ростропович. А уж когда я с Бродским соединился, то за мной начали ходить буквально по пятам. Мы с ним были очень близки. Бродский выстраивал планы, как я должен поступить, если меня не выпустят. Это было очень смешно, мы выглядели нелепо, конечно, и уже не скрывали своего неодобрения политической системы. Конечно, как только появилась возможность - то есть, когда стало возможно уезжать людям с "половинчатой кровью", я подал официальное заявление. Тут-то и началась травля.

    

- Вам запретили танцевать?

- Власти были перепуганы тем, что артисты знаменитых театров убегают. Я был выбран как объект для примера - на моей истории, думаю, решили показать, что будет с предателями. Меня и жену Галину (она очень хотела уехать и поддерживала меня) сразу же уволили из театра. И когда я подал заявление на выезд, все мои милые товарищи в секунду отвернулись. От нас отреклись и коллеги, и педагоги, и друзья. С удовольствием терзали мое имя, осуждали на собраниях. Один Константин Сергеев, наш руководитель, не продал ни меня, ни религию, которой он всегда был предан. Он был блестящий человек. Только он при всех подходил ко мне и обнимал.

Как богаты были советские правители в ухищрениях и запасах своей ненависти! Слежку не пытались скрывать: иду - за мной идут, бегу - за мной бегут. Со мной захотел встретиться Киссинджер, и я из Вильнюса с братом отправился к нему на встречу. В поезде нас отравили. Боль была дикая, казалось, все внутренности вылезали из тела, мы полностью ослепли. Помню, что где-то посреди поля в Белоруссии нас вытащили через окна и доставили в госпиталь, где мы провалялись под капельницами полтора месяца. Зрение вернулось только через неделю.

    

- Неужели думаете, что хотели убить?

- Хотели напугать, да дозу превысили, перестарались... Всех неугодных старались загонять в тюрьмы, не избежал этого и я. Бросили в камеру, где лежали люди без ног и без рук, я их носил в туалет. И, кстати, эти инвалиды оказались очень хорошими людьми. После тюрьмы стало понятно, что нужно поднимать шум.

    

- Когда вы получили разрешение на выезд?

- Через два с половиной года.

    

- И нигде в эти годы не работали?

- Официально не работал, но иногда, когда уезжал к родственникам в Прибалтику, удавалось тайно что-то ставить в ночных клубах. Полученные деньги позволяли выжить. Мое дело получило мировую огласку. Как я потом узнал, мне присылали контракты из разных стран, чтобы помочь официально выехать, и деньги на жизнь и оформление документов. Представляете, оказывается, на мое имя было перечислено 150 тысяч долларов со всего света! Мне ничего не передавали.

А в последний перед отъездом год, когда я объявил и выдержал голодовку в 24 дня, мне все-таки дали визу и передали деньги из Израиля. Эта сумма в две тысячи долларов казалась невероятно огромной.

    

- И куда вы направились?

- В Израиль. Я и не мог поступить иначе, потому что именно Израиль организовал мне помощь на выезд. Израильские деятели культуры обратились к Барбре Стрейзанд, Жану Луи Барро, Полу Скоффилду, Лоренсу Оливье, которые вышли с плакатами к зданиям российских посольств. Когда я приехал в Израиль, мне было 35 лет! Но я так изголодался по сцене, у меня было столько энергии и желания работать! Наверное, напоминал бешеного волка.

    

- А с кем-то из тех старых друзей вы общались на Западе?

- Объявлялись почти все, просили прощения, объясняли. Я, конечно, простил, но забыть не смог. Как можно забыть, когда ты в полном отчаянии встречаешь на улице друга, а он перебегает на противоположную сторону улицы и стремглав уносится прочь да еще кричит: "Не подходи ко мне!"? Страшно извинялся передо мной Володя Высоцкий. Готов был заплатить за прощение жизнью. В Париже, после спектакля, он подошел ко мне и пригласил в ресторан. У меня тогда было много денег и шикарная машина. Я согласился с условием, что плачу сам. Пока мы пререкались, мимо промчался мотоцикл, чья-то рука сорвала с моего плеча сумку, и я остался и без денег, и без документов. Высоцкий сказал: "Вот видишь, теперь, конечно, плачу я". Пришли в ресторан, сидим, выпиваем, разговариваем. Володя плачет, много говорит приятного и вдруг становится белым и покрывается холодным потом. Он успел только пробормотать: "Я сейчас умру. У тебя есть полчаса, вези меня быстрее к Марине на дачу и вызови "скорую". Я гнал машину как умалишенный, в окно выставил белый платок (знак срочной аварийности). Нас никто не останавливал, отдавали честь, сочувствовали. На даче нас встретили Марина Влади и ее сыновья, которые набросились на меня с кулаками: "Весь мир знает, что ему нельзя пить, он - подшитый". Но я, честное слово, не знал. Володя, когда пришел в себя, сказал: "Я должен был с Валерой выпить если не на жизнь, так на смерть". Так он извинился... Высоцкий все-таки оказался Высоцким. Он во всем шел по краю лезвия.

    

- Сейчас вы приезжаете в Россию довольно часто. С кем-нибудь из старых приятелей встречаетесь?

- В Россию я приехал во второй раз и ни с кем встреч не ищу. Но когда сталкиваемся где-то в театре, то понимаю, что советское лицемерие живо. Они бросаются ко мне на шею так, словно ничего не случилось. Есть среди них известные женщины, гордость русского балета, но не будем трепать их имена, хотя в книге, которую я написал, имен не утаивал. Меня вообще настораживают россияне, которые рьяно поддерживали советскую власть, а когда она рухнула, на следующий день упали на колени в церкви. Гитлер не так зомбировал людей, как делала это советская власть.

    

- У вас было немало жен и возлюбленных, самая известная из них - Галина Рагозина.

- О своих женщинах я поставил балет "Прощай". Посмотрите - и все поймете. Мы мечтаем привезти его в Россию. Могу с горечью сказать, что женщинам больше нравились мой талант и сценический успех, чем я как человек со всеми своими запутанными чертами характера. С Галей мы жили тридцать лет, но так и не узнали друг друга. Мы работали день и ночь, я был то ее партнером, то куратором, то хореографом. Как только случилась пауза и пришло время задуматься, оказалось, что мы ничего общего не имеем. Она меня устраивала как прима-балерина, да и я ей подходил в качестве партнера и директора. Галя - великая балерина. Женщина бешеной красоты и невероятного таланта. На сегодняшний день я не знаю, кто так легко, так запросто может покорять любую, самую величайшую технику. А какая артистка! Но жизнь - тяжелая штука. На старости лет мне повезло - Илана любит меня таким, какой я есть.

Галя отказалась от меня, а жаль. Сейчас она живет в Америке, занимается интерьер-дизайном. Нашему сыну 18 лет, он живет с мамой, серьезно увлечен компьютерами. Он очень красив. Все мои дети невероятно красивы: и дочь - драматическая актриса, от другой любимой женщины.

    

- А с Мариной Влади встречаетесь?

- Думаю, что мои проблемы с Володей были только из-за Марины. И Юрий Любимов считает так же. У Марины были очень нежные отношения с Советским Союзом, поэтому она старалась отгородить Володю от нежелательных друзей. А в молодости мы были близки. Высоцкий приезжал на мои спектакли, мы вместе "ставили" пластику его Гамлета. Он просил меня показать движения рук и походку, бегал за мной по залу и копировал.

    

- Вы такой спокойный всегда?

- Всегда. Я столько натерпелся от хамства и диктата, что ни в семье, ни в школе вы не услышите повышенных тонов.

    

- А что может вас вывести из себя?

- Крик.

    

- И что тогда делаете?

- Отхожу в сторону.

ПОД ЗАНАВЕС

• ВАЛЕРИЙ ПАНОВ: "Я не создан для того, чтобы плыть по течению"
• Загляните в Книгу судеб
  Гороскоп с 14 по 20 июля
• Человек родился