Главная | Форум | Партнеры  |
|
КиноКартина |
ГазетаКультура |
МелоМания |
МизанСцена |
СуперОбложка |
Акции |
АртеФакт |
Газета "Культура" |
|
№ 49 (7559) 14 - 20 декабря 2006г. |
Рубрики разделаАрхивСчётчики 
|
|
ПалитраСамостоянье человекаГалерея "Улей" выставила работы Роберта Фалька Елена ШИРОЯН
Далеко не каждый юбилей художника, будь он и классик, влечет за собой выставку в музее. И хотя в октябре минуло 120 лет со дня рождения Роберта Фалька, "персоналки" где-либо в Третьяковке он не удостоился. Положение спасла частная галерея "Улей", где на днях открылась небольшая, мемориально-кабинетная, но полная вещей музейного качества выставка Фалька. Формат ее обусловлен его же словами "Я люблю писать людей": сюда сознательно не взяли натюрморты и пейзажи, ограничившись портретами и ню. Все холсты и рисунки предоставлены частными коллекционерами, причем собранная в "Улье" графика экспонируется впервые. Исключение составляет ранний "Земский врач. Портрет дяди художника": нарисованный ровно век назад, он - свидетельство уроков Валентина Серова, полученных Фальком в юности. Итак, вышла выставка-публикация, тем более полезная, что даже в недавно изданный каталог-резоне попали не все произведения мастера, в изобилии рассыпанные по частным коллекциям. Но что помимо этого можно добавить к образу Фалька - героя русского авангарда, а позже "тихого сопротивления" в сталинские годы, которые ему удалось пережить? Что еще можно сказать после книг отличных авторов? Оказывается, немало. Фальк интересен всегда, во всех проявлениях своего бесспорно выдающегося дара: и как маэстро, никогда не снижавший планку, и как феномен человеческого мира. В молодости повстанец, один из основателей общества "Бубновый валет", неутомимый искатель нового и наиболее последовательный сторонник Сезанна среди "валетов", к старости он стал художником-мыслителем, неустанно создававшим мир, где нет места суете и обыденности. И это проявляется в каждой его работе, даже беглом наброске. Когда сегодня смотришь на его картины или зарисовки собеседников, мгновенно осознаешь: они не устарели. Да, это документы своей эпохи, но анахронизмом они не выглядят. Хотя бы в силу пристального интереса к изображенному человеку, в силу способности автора проникнуть в самые глубины личности. И, кажется, делает он это без каких-либо усилий: просто вот такой живой рентген особой конструкции вмонтирован в глаз художника. Немалая часть творческой жизни этого классика ХХ века прошла в полузабвении: судьбу мастера, ярко начинавшего столетие, перемолола эпоха. Но Фальк вошел в историю как художник, сосредоточенный на подлинной правде искусства, сумевший не потерять индивидуальности, не уступить давлению идеологии, конъюнктуры, социального заказа. Порой звучит мнение, что сохранить себя ему помогло пребывание в Париже, куда он был направлен в 1928 году: 10 лет длилась творческая командировка, и многие потом недоумевали, зачем художник вернулся в сталинский СССР. Другие удивлялись, что он будто прошел мимо самых громких явлений в искусстве той поры - Пикассо, неоклассицизма, сюрреализма. Но это была натура цельная: "Самое немодное - живописный реализм", - писал Фальк из Парижа, имея в виду и себя. Францию он запечатлел в своей манере: неяркие, "жемчужные" краски, здания тонут в пространстве, Париж странно безлюден и будто скован тяжкой дремотой... Люди же остаются такими, какими были столетия назад, в чем убеждает "Портрет бретонца": крестьянин или рыбак, чье лицо впитало в себя солнце и ветер, в тревожном 1934 году спокоен и бесстрастно-мудр. Расположившаяся рядом в зале "Улья" негритянка Амра (карандашный портрет подруги художника) напоминает античную кору... Такова была "правда душевного состояния Фалька", которое он привез из России в Париж. И за границей мастер продолжал поиски, начатые в 20-е годы: их символом остался хрестоматийный натюрморт "Красная мебель", полный внутренней энергетики. Не меньше ее в каждом листе с этой выставки - обнаженная женская натура, заключая в себе образ "вечной женственности", предстает сгустком прорывающейся из глубин естества витальной силы; та же энергия, но уже скорее духовная, в портретах конкретных людей с энергичными штрихами карандаша и мела. Главное, о чем здесь речь, - утверждение человеческого достоинства. За исключением тщательно "сделанных" живописных изображений Елизаветы Потехиной (1917) и Ольги Северцевой, любезно предоставившей свой портрет 1952 года, по стенам висят наброски, но какие! Скептик Виктор Шкловский, обладавший резким юмором и пронзающим собеседника взглядом, тут погружен в размышления, за стеклами очков глаза полуприкрыты, он словно вслушивается в себя - и вдруг в этом немолодом человеке мы улавливаем неугасший романтизм юности. Кстати, вот родовая черта поколения Фалька: романтики, идеалисты вопреки всему, и художник, не отделяющий себя от своих моделей, - плоть от плоти этой когорты вымирающей или уничтожаемой интеллигенции! После бурных 1910-х, после множества выставок в составе объединений "Мир искусства", "Московские живописцы", Общества молодых художников, когда Фальк показал себя и одаренным живописцем, и незаурядным организатором, в зрелые годы ему пришлось уйти в "подполье", во "внутреннюю эмиграцию". При советской власти он выставлялся мало, зато Москву будоражили слухи о квартирных (скорее "чердачных", в мансарде дома Перцова, где была его мастерская) выставках. Близким друзьям и тем из знакомых, кому можно было доверять, художник время от времени показывал новые работы - неяркие, внешне спокойные, лишенные "болтливости", да и примет времени вообще. В пору засилья соцреализма они упорно напоминали об истинном предназначении живописца: видеть красоту в неброском и вечность - в преходящем. Фальку посчастливилось избежать репрессий и ГУЛАГа, но в "оттепель" он попал под каток партийной вкусовщины: к тому времени уже покойного, в Манеже 1962-го его изругал Хрущев. Рассказывают, что при входе на выставку он кричал, искажая фамилию автора: где тут обнаженная Валька? И после смерти Фалька его работы снова стали запретными (первая крупная выставка состоялась лишь в середине 60-х, да и то в Ереване) - но домашние показы по воскресеньям в Соймоновском проезде продолжались, их устраивала вдова художника, Ангелина Васильевна Щекин-Кротова. Незадолго до кончины в 1958 году, собираясь лечь на операцию, маэстро прощался со своими работами, обходя хранившие их дома. Побывал он и у Игоря Сановича, в ту пору начинающего коллекционера. Человек не робкого десятка, он брал Берлин, а после войны, еще студентом, начал собирать работы "не наших" художников, включая Фалька. В "Улей" Санович привез много графических листов, в том числе набросок головы Лидии Эренбург, в профиль напоминающей Афину Палладу, и романтичный образ Софьи Нейгауз, и поздний портрет Потехиной - маленький шедевр. На четверть века раньше мастер изобразил ее на полотне в сезаннистской манере, в горящей охристо-фиолетовой гамме. Напротив этого холста, на выставке самого яркого, - сдержанный, почти блеклый портрет погруженной в себя пожилой женщины с сомкнутыми руками, сжимающими папиросу, с опущенным лицом. Но несколько штрихов мела поверх графитного карандаша по желтоватой бумаге - и лицо засияло, озарилось светом изнутри... Слова эти могут звучать тривиально, но только не в отношении Фалька - антипода пошлости и велеречивого пафоса! Подобная внешняя простота и безыскусность заметны в портрете Раисы Идельсон, в 1923 году жены Фалька (интересно, как графический абрис оживили простые фиолетовые чернила), и в листе "Чингиз-хан" (1952) - лаконичном, но отлично моделированном изображении неизвестного интеллектуала с властным взором. Серовская традиция, не утраченная Фальком, ощутима не только в мастерской проработке натуры, но и в "старомодных" уже тогда, но для Фалька не отменяемых никакими декретами представлениях о чести, достоинстве, внутренней силе человека. Также в рубрике:
|