Долгая дорога в гору

Скульптура Лазаря Гадаева в ГТГ

Елена ШИРОЯН
Фото Степана РАПЧЕВСКОГО

На выставке

В силу целого комплекса причин - от вполне объяснимой сложности транспортировки до непостижимых предпочтений широкого зрителя, который больше "западает" на живопись, скульптурные выставки у нас - изрядная редкость. Деликатес, который не всем по вкусу. Отсюда миф, что в России хорошей скульптуры нет или есть, но очень мало, и та все больше в прошлом. Миф живуч и весьма вреден: на самом деле и у нас давно сложилась превосходная школа скульптуры, причем в ХХ столетии особенно сильна оказалась школа московская, связанная с такими мастерами, как Паоло Трубецкой, Александр Матвеев, Анна Голубкина, Николай Андреев. Правда, все это - скульпторы "до 1917 года", жившие "в мирное время", как говаривала старомосковская интеллигенция. Однако заложенные ими традиции не погибли - их упорно и очень по-разному продолжали художники других поколений, даже в советское время находя способы говорить о вечном совершенно не так, как велело казенное искусство. В длинном ряду этих мастеров не на последнем месте стоит Лазарь Гадаев, чью выставку в своем Инженерном корпусе открыла Третьяковская галерея.

Приуроченная к 70-летию одного из лучших российских ваятелей, сегодня входящего в пятерку сильнейших, выставка развернута в почетных залах при входе в Лаврушинский переулок, на полпути к основному зданию ГТГ. Именно в этих "королевских покоях" состоялась теперь уже историческая, из начала 1990-х, ретроспектива Валентина Серова, тоже к пластике неравнодушного (ею открыли Инженерный корпус как один из важнейших выставочных залов столицы). Здесь же показали Степана Эрьзю, а затем трио Роден - Голубкина - Клодель. Надо сказать, что зал невелик, и устроить в нем скульптурную выставку, требующую воздуха и простора, - большое искусство. Лично у меня были сомнения, не будет ли здесь тесно произведениям Гадаева, тяготеющего к сложным многофигурным композициям, которые создают вокруг себя напряженное криволинейное пространство? Однако главный экспозиционер Третьяковки Нина Дивова с помощью родных скульптора блестяще справилась с трудной задачей: выставка вместила примерно полсотни работ, от миниатюрных до весьма солидных по размеру, но чувствуешь себя среди них вполне комфортно. И ходишь не так, как в лесу или в страшноватом "Музеоне", а словно в Стране Чудес. За каждым поворотом поджидают открытия, на стенах возникают причудливые тени, и, что самое ценное, все вместе образует мир очень цельный. Загадочный, суровый и приветливый. Где радость жизни мешается с горечью, где властвуют простые и сильные чувства, где можно понять в человеке нечто очень важное, трудно поддающееся переводу на язык слов.

У Лазаря Гадаева в самом деле свой мир, накрепко связанный с родной ему культурой Осетии. В любой статье о художнике найдешь упоминание об осетинской природе, мифах и традициях народной пластики, которые Гадаев в детстве мог воспринять от отца - талантливого резчика по дереву, погибшего на войне. Возможно, и вправду здесь, в поэтике "малой родины", надо искать истоки его самобытной манеры. Пожалуй, так и было в самом начале творческого пути: в конце 1960-х, на излете "оттепели", он пришел в "большую" скульптуру со своей темой. А уж в застойные годы "почвенная", национальная тема была палочкой-выручалочкой, помогавшей без конъюнктурных сюжетов попадать на выставки. Впрочем, кто как не Лазарь Гадаев, категорически не склонный к компромиссу, далек от сонма умельцев "прогибаться под изменчивый мир". Случайно ли он, лауреат многих международных конкурсов, не имеет громких званий и титулов, хотя в профессиональном кругу чрезвычайно знаменит? Случайно ли скульптор с ярким даром монументалиста смог поставить памятники лишь вдалеке от Москвы (исключение - маленький бронзовый Пушкин в саду журнала "Наше наследие", вызвавший негодование у приверженцев стандартного лакированного образа "солнца русской поэзии", но полный истинного трагизма и неприкрашенно пушкинского духа). Да и персональная выставка в стенах Третьяковки, давно собравшей солидную монографическую коллекцию Гадаева, у него впервые...

Когда сегодня смотришь его работы - неважно, на выставке или в альбоме, недавно изданном энтузиастами из журнала "Наше наследие", отчетливо понимаешь: Гадаев давно преодолел рамки как "талантливого осетинского скульптора", так и "выдающегося представителя московской школы пластики". Один из немногих среди художников, именуемых "семидесятниками", он стал харизматической фигурой европейского масштаба. Усвоил уроки классического модернизма, подпитанного архаикой и примитивом (вспомним "африканские" скульптуры Пикассо и Модильяни), обстоятельно изучил наследие Средних веков и Ренессанса. И стал художником остросовременным, как бы ни пытались апроприировать это звание в стане "актуалов". Но при всем при том, никому не подражая, хотя имея массу эпигонов, он всегда говорит своим голосом, не пытаясь быть "на острие", не размениваясь на сиюминутное. Каждая из его композиций - не столько сцена из народной жизни, как написали бы в недавние годы, сколько фрагмент великой драмы бытия. Очень точно устроители выставки, охватившей сорок лет творческой биографии, избрали прелюдией библейские мотивы, которые Гадаев разрабатывает в последние два десятилетия: зритель вряд ли пройдет равнодушно мимо "Тайной вечери", "Воскрешения Лазаря" или "Изгнания из рая".

Не менее притягательны, полны достоинства, требуют прислушаться к себе и более простые, "приземленные" герои композиций, где пастухи неотделимы от своих ослов, пусть и проклинают их порой, всадники слились с лошадьми, умеющими слушать песню полей, а вороны разговаривают на равных и с кошкой, и с путником. Конечно, все эти "братья меньшие" - вовсе не из жанра анималистики, но из сферы архетипов и символов. Дорогого стоит умение скульптора говорить почти без слов, передавая сложнейшую гамму переживаний без внешней эффектности, ложного пафоса и мелочной деталировки. Только не подумайте, будто Гадаев не умеет лепить: в Суриковском институте он прошел школу Манизера, хотя отверг сухую, "зализанную" академическую манеру. При этом пластике маэстро присуща экспрессивная фактурность, полузабытая в наши дни осязаемость: "Скульптуры Лазаря Гадаева надо смотреть пальцами, будто слепой, - пишет о мастере Юрий Норштейн. - Объем его скульптур содержателен полным безразличием к правдоподобию".

И Норштейн, и другие коллеги (как говорится, цвет сегодняшнего российского искусства: Николай Никогосян, Юрий Злотников, Леонид Баранов, Андрей Красулин и много прочих) пришли на вернисаж, который оказался на редкость теплым и непоказным. Но, к сожалению, тревожным: выставку пришлось открывать без автора, который серьезно болен. Хочется верить, что ретроспектива в ГТГ, сделанная со тщанием, любовью и умением, принесет Лазарю Тазеевичу позитивные эмоции, столь необходимые для выздоровления.

Должно подбодрить и недавнее, буквально за два дня до вернисажа в Третьяковке, открытие памятника Осипу Мандельштаму в Воронеже. Не добившись победы в столичном конкурсе проектов, Гадаев все-таки оказался первым: по всей видимости, Москва еще долго будет жить без Мандельштама, тогда как город, полвека назад приютивший поэта-изгнанника, теперь установил в самом центре монумент автору книги "Камень". Как символично сошлось: акмеистский образ "Камня", выразительно прозвучавшего и на роскошном фоне стихосложения 1910-х, и творчество скульптора, с детства умеющего ценить камень, любящего воспроизводить его теплую шероховатую поверхность даже в холодной звонкой бронзе.

ПАЛИТРА

• Долгая дорога в гору
  Скульптура Лазаря Гадаева в ГТГ
• Третьяковское Перемилово
  "Провинциальные картинки" Владимира Любарова в Толмачах
• ЛЕОНИД ТИШКОВ: Ты должен быть не синицей в руках, а журавлем в небе
• "Убиенный художник"
  Живопись и графика Виктора Попкова на Пречистенке