Тихий праздник "городской сумасшедшей"

120 лет со дня рождения Анны Ахматовой

MEMORY

Леонид ДМИТРИЕВ

З.Серебрякова. "Портрет А.Ахматовой". 1922 г.

Как быстро, как легко стали они классиками, еще толком и не прочитанные новыми поколениями! Как стремительно оказались заболтанными дешевым гламуром красивых любовных историй пополам с поверхностными телеразоблачениями "преступлений прошлого режима", - те, кого еще десятилетия после их смерти боялись широко издавать, запрещали читать со сцены, кривились от одних имен: еврей с трудновыговариваемой фамилией, сгинувший в ГУЛАГе за издевательские стихи против вождя народов, или отказник Нобелевки, "кого сам Сталин назвал небожителем - ага, ну это еще ладно"... И, конечно, та, кого недоброй памяти Жданов назвал "взбесившейся барынькой", - Анна Андреевна Ахматова, великая русская поэтесса, родившаяся 120 лет назад.

Но даже среди великих кумиров Серебряного века, которых ныне стало принято считать национальной гордостью, имя Ахматовой стоит как-то особняком. Помнится, когда устанавливали бюст во дворе дома, связанного с ее жизнью, нашлись жильцы, резко выступившие против. В горячке затянувшейся перестройки эта новость промелькнула и забылась, - а ведь дело-то неслыханное и отвратительное.

Жив, стало быть, мятежный дух Анны Ахматовой...

Осквернили пречистое слово,

Растоптали священный глагол,

Чтоб с сиделками тридцать седьмого

Мыла я окровавленный пол.

Разлучили с единственным сыном,

В казематах пытали друзей,

Окружили невидимым тыном

Крепко слаженной слежки своей.

И, до самого края доведши,

Почему-то оставили там,

Любо мне, городской сумасшедшей,

По предсмертным бродить площадям.

Стихотворение, которое вполне можно было бы назвать краткой поэтической автобиографией, имеет две даты написания - вот что любопытно. Первый набросок - 30-е, а окончательная редакция - конец жизни, 60-е. То есть тут та самая интонация, то отношение к себе и своей стране, то внутреннее чувство, которое сопутствовало поэтессе всю вторую половину жизни.

А жизнь, долгая и несчастная, внешне событиями вроде и небогата - расстрел в 1921 году первого мужа Николая Гумилева, арест сына Льва да еще мученичество друга Осипа Мандельштама в 1937-м - вот, пожалуй, те вехи первой половины, которые и определили всю вторую. А во второй были блокадный Ленинград (это для нее был совсем иной город, ничуть не похожий на вызывавший странную любовь-ненависть Петербург - "мрачнейшая из столиц"), теплый советский Ташкент, где "Азией пахли гвоздики" (эвакуация из воюющей России), и Москва, где "все рифмами проколото насквозь". И были даже попытки написать хвалебные оды Сталину ради спасения сына. Ныне они стали хрестоматийным примером, который приводят все толковые литературоведы, - как бездарно способен писать даже великий поэт, случись ему наступить на горло собственной песне.

Льва Гумилева, сына Ахматовой, второй раз арестовали в 1949-м, после войны, которую он прошел до Берлина. Это была явная кампания против нее самой. Последовали исключение из Союза писателей, обрекавшее ее на голодное существование, травля в печати, резкие выступления коллег, среди которых особенно старались молодые да задиристые комсомольские перья. "Старушечье причитание. В последних строках нет смысла. Насчет святцев и багрового света - чепуха", - безапелляционно "косил" поэтессу юный редактор, позже печально прославившийся подлинным авторством "Целины" и "Малой Земли", подписанных совсем не его фамилией.

Вот тогда, впав в отчаяние, Ахматова и решилась на панегирик "вождю народов", которого теперь называют "эффективным менеджером".

А десяток с лишним лет спустя написала о "Защитниках Сталина" убийственное:

Это те, что кричали: "Варавву!

Отпусти нам для праздника...", те,

Что велели Сократу отраву

Пить в тюремной глухой тесноте.

Им бы этот же вылить напиток

В их невинно клевещущий рот,

Этим милым любителям пыток,

Знатокам в производстве сирот.

Один мой знакомый, большой любитель Ахматовой, сказал: "Сейчас упомяни только Ахматову - спорю на что угодно, любой сразу выдаст две цитаты: насчет "Я была тогда с моим народом..." и эту остервенелую фразу про встречу двух Россий - которая сажала и которая сидела. И будет поглядывать с гордым видом - он знает!"

А что ж? Говоря об Ахматовой, без этого никак не обойтись. Кто ж виноват, что спустя 120 лет после ее рождения и сорок с лишним - после смерти окончательного расчета со временем, поломавшим ее жизнь, все никак не произойдет. А советская система прошлась по жизни Ахматовой таким колесом, что сейчас массовому сознанию поэтесса, наверное, действительно помнится именно этим. Больше всего. Прежде всего. Что очень, очень жаль.

Но закончится же когда-нибудь пора повального политического сумасшествия. Будет ли тогда востребована Ахматова, из которой, как ни старайся, не сделаешь ни революционерки, ни политической деятельницы? Даже и небожительницы не выйдет - ведь она прожила как живая, земная женщина, сохранившая верность себе и за это жестоко поплатившаяся!

У каждого художника, помимо родных мест на карте, есть и родина духовная. И у Ахматовой она определяется легко и безошибочно: это светоч короткого русского Серебряного века, который она пронесла в руке до самой смерти, до 60-х годов века ХХ. Светоч аполитичной, пугающе красивой, подчас перегруженной классическими ассоциациями и философски наполненной настоящей поэзии.

Для того чтобы такая поэзия была широко востребована вновь, нужно, чтобы появился другой, воспитанный иным временем читатель.

В 60-е, годы второго дыхания коммунистической диктатуры, за неимением иных способов удержать власть решившейся слегка полиберальничать, появилось множество молодых поэтов, смелых экспериментаторов, вычурных эквилибристов от поэзии или романтических лириков, кокетливо гарнировавших нежность ироническими пересмешками. Возможно, кто-то из них считал себя наследниками Ахматовой, которую к тому времени издали, пустили "в загранку", признали ее заслуги... По свидетельствам друзей, она часто общалась с поэтической молодежью, была окружена почитателями. В ее набросках 60-х звучит хорошая усталость мастера, спокойная оценка прожитого: "Не знаю, что меня вело тогда над безднами такими..." Но как же далеко все шестидесятничество с его политической ангажированностью, наивным восхищением мощью научно-технической революции и дворовой романтикой от кабинетной утонченности, старомодного аромата и вневременной классической поступи этих, например, строк, написанных в 1961-м, за пять лет до смерти: "На дом Софокла в ночь слетел с небес орел, /И мрачно хор цикад вдруг зазвенел из сада. /А в этот час уже в бессмертье гений шел, /Минуя вражий стан у стен родного града..."

Вечные ценности потому и вечны, что выдерживают проверку любым временем - и откровенно жестоким, и по-тихому подловатым. И когда наконец сольется вся нынешняя жижа мутных политических дискуссий о таком ясном прошлом, когда придет время палачей назвать палачами, а великих поэтов - великими поэтами, когда понятия сиюминутной моды в литературе займут место поскромнее сегодняшнего, - вот тогда новый читатель, для которого поэзия всегда мудрее политики, обратится ко всему, что было написано Ахматовой, и услышит там редкостный по чистоте и мелодичности звук ушедшего Серебряного века, великого периода русской культуры, невзирая на все гонения дотянувшегося-таки до нашего времени, - и именно благодаря ей, сероглазой королеве, акмеистке, музе Модильяни, грезившей о розах Летнего сада и сполна испившей горькую чашу поэта, - ведь трещина, расколовшая мир, столько раз проходила сквозь ее сердце.

MEMORY

• Тихий праздник "городской сумасшедшей"
  120 лет со дня рождения Анны Ахматовой

ПЕРСОНА

• ТАМЕРЛАН ТАДТАЕВ: В том, что народ не читает, во многом виноваты писатели

СУДЬБЫ

• Кем был написан кавказский "Тихий Дон"?
  Литературные курьезы Курбан Саида вышли на русском языке

НОВИНКИ

• Искусство и революция