МИХАИЛ КУРАЕВ: Премия – не путевка в вечность

ПЕРСОНА

Беседу вела Светлана МАЗУРОВА
Фото Марии КУКАТОВОЙ
Санкт-Петербург

М.Кураев

Петербургский писатель, сценарист, лауреат Государственной премии Михаил КУРАЕВ в минувшем году был удостоен Литературной премии имени Льва Толстого “Ясная Поляна” в номинации “Современная классика”. С этого мы и начали нашу беседу.

– Михаил Николаевич, поздравляю, вот вы и стали “современным классиком”!

– Давайте напомним точную формулировку в наименовании премии. “Современная классика”, а не “классик”! Заметьте разницу. Не персону “зачисляют” при жизни в классики, а отмечается премией сочинение, книга, занявшая, по мнению авторитетного жюри, заметное место в современной литературе. Такова традиция. Помню, когда в 2002 году эту премию вручали Анатолию Киму, она была присуждена не за последние его сочинения, а за роман-притчу “Белка”, который в свое время порадовал нас своеобразием, внутренней свободой, особой насыщенностью текста. Мы все читали его, а опубликован он был в 1985 году в “Новом мире”. У “Белки” оказалась долгая счастливая жизнь.

– А вас отметили за повесть “Капитан Дикштейн”, которую вы написали 23 года назад. Выходит, награда нашла героя?

– Так и не так. Главной наградой “героя” можно считать количество изданий: “Дикштейн” выдержал около десяти изданий дома и шесть за границей. Вошел и в “Семейную хронику”, отмеченную в 1998 году Госпремией. По прошествии времени оказалось, что эта повесть – не сенсация сезона, а осталась в литературе как что-то для читателей существенное.

Для меня косвенным подтверждением того, что “Капитан Дикштейн” не ушел с нашего культурного поля, служит устойчивый, не проходящий интерес к этой вещи университетов, как у нас, так и за рубежом, где она стала дипломным и диссертационным материалом. Стало быть, сдавать книгу “грызущей критике мышей” еще рано. В свое время кинорежиссер Николай Досталь заявил о желании экранизировать повесть. Познакомились. По иронии судьбы, сейчас мы заканчиваем уже вторую нашу совместную работу, а “Дикштейн” все ждет своего часа. Досталь – человек, остро чувствующий потребность времени. Его фильмы “Завещание Ленина”, “Штрафбат” – тому подтверждение.

– Количество литературных премий в России увеличивается. Не кажется ли вам, что все это забавы, игрушки?

– Количество премий меня, скажем, не смущает. Должны быть литературные праздники, и не только для “своих”. Что же касается людей пишущих, то, как говорил Козьма Прутков, похвала нужна сочинителю так же, как канифоль смычку виртуоза.

– В большую литературу вы вступили в 48 лет. Вас долго не признавали, не печатали?

– Моя биография делится на две тематические и две географические части. Полжизни я работал в кино, на “Ленфильме”, а потом стал заниматься литературой. Так случилось, что писателем я стал в Москве. В Ленинграде меня отказывались печатать, и я не упрашивал, не было у меня задачи “пролезть” в литераторы, в литературу. “Капитана Дикштейна” вежливо вернули из журналов “Звезда”, “Нева”. Да и в Москве “Новый мир” стал не первым журналом, где эта повесть пришлась ко двору. Но именно первая публикация в Москве и заинтересованность “Нового мира” в продолжении нашего сотрудничества заставили меня уйти с “Ленфильма” и предаться уже исключительно занятиям литературным. И все мои первые вещи, которые писались буквально под давлением редакции журнала, главного редактора Сергея Залыгина, заведующего отделом прозы Игоря Виноградова (“давайте еще!”), были опубликованы в столице. Когда подошла пора оглядываться назад, подводить какие-то итоги, случилось так, что к 70-летию Санкт-Петербург почтил меня двухтомником и Москва – двухтомником. В них включены вещи неповторяющиеся, и вместе они составляют сочиненное за 20 лет занятий прозой.

Но когда я увидел, что мой петербургский двухтомник продается за тысячу двести рублей, мне стало стыдно. Мой первый “Капитан Дикштейн” вышел тиражом 100 тысяч экземпляров, книжка стоила 90 копеек. Почему в Советском Союзе и государству, и книжной торговле было выгодно издавать книги большими тиражами и продавать их по низким ценам? И у автора сразу появлялся читатель. А сегодня тираж – 2 – 3 тысячи. Что это? Насмешка. Раньше произведение, прежде чем появиться в книге, проходило через журнал, а это огромная читательская аудитория. Сейчас же у ведущих литературных журналов тиражи крохотные: 5 – 8 тысяч. Не в каждую библиотеку они попадут. Может быть, все-таки хотя бы культуру не отдавать на откуп барыгам?

Насколько я знаю, мои московские коллеги, в частности издательство “Голос-Пресс”, готовят программу восстановления книгораспространения. То, что происходит у нас, – это уродливый рынок, спекуляция и эксплуатация литературы. Емкость нашего книжного рынка позволяет издавать книги, как в советское время, многотысячными тиражами: десятитысячными – поэзию, стотысячными – прозу. Не пропагандируется хорошая литература, люди дезориентированы. Что такое культура, само слово? Взращивание! Возделывание! Для нас слово новое, появилось лишь в 30-е годы XIX века. Оставьте поле невозделанным, оно через год-два бурьяном и чертополохом зарастет. Так и брошенное на произвол “спасительного рынка” культурное пространство заполняется сами видите чем. Взгляните в телеящик, где пошлость и насилие фонтанируют, они-то и “взращивают” потребителя развлечений самого что ни на есть низкого пошиба. “Пива и зрелищ!”

– Образованных людей сейчас большинство или меньшинство? Вот в петербургском метро книги читают даже стоя.

– Что читают? Можно ли считать образованными людьми выпускников наших школ, которые не знают русскую литературу? Послушайте, что рассказывает о вступительных экзаменах в Санкт-Петербургский университет культуры член приемной комиссии, историк, драматург Даниил Натанович Аль. Его публикации с образцами ответов устремившихся к культуре абитуриентов просто огорошивают. Невежество поправимо. Но еще есть другая сторона – воспитание. Сегодня спрос на похабщину, дешевку, пошлость говорит о деградации воспитания. Можно было вздрагивать при слове “пропаганда”, но пропаганда советского кино или симфонического искусства у нас в памяти. Это встречи ленфильмовцев с трудовыми коллективами… Нет прославленного “Ленфильма”, да и понятие “трудовой коллектив” – анахронизм. Концерты филармонического оркестра в обеденный перерыв на Кировском заводе поддерживали в рабочей среде ощущение культурного ценза. Это не означало, что завтра цех пойдет коллективно на концерт Шумана или Берлиоза. Но филармония пришла к вам, и вы уже знаете, что такое живой звук, живой инструмент. Престиж культуры был высок – при всех издержках и оговорках. Ленинградские дворцы культуры, построенные при Кирове в каждом районе города, при Собчаке уже власть не интересовали. Зато на Невском появилось позорное заведение “Gold girls” с голыми девицами.

Говорили, что школьная программа убивает любовь к литературе. Давайте теперь убьем литературу, вместо того чтобы создать новые формы ее преподавания в школе. В советское время литература преподавалась как своего рода иллюстрация к истории страны. Мы обязаны были знать и “Слово о полку Игореве”, и “Путешествие из Петербурга в Москву”, и “Медного всадника”, и “Тараса Бульбу”, и “Войну и мир”. И сами эти сочинения нас воспитывали! Сегодняшняя индустрия полиграфически изданных “шпаргалок” освобождает от чтения, от знания текста. А разве можно искусство изучать, не соприкасаясь с ним? Литературу по шпаргалке, а музыку в пересказе?

– А как прививать детям любовь к чтению?

– Дети и чтение – это особая тема. Нужно пропагандировать и прививать традицию домашнего чтения вслух, за столом! Я вспоминаю как счастливейшее время моей жизни (я, конечно, не знал тогда, что это счастливейшие дни), когда отцу случалось прийти домой пораньше, и после ужина он читал нам Гоголя, Пушкина, “Муму”, “Кавказского пленника”… Читали не один вечер. Было поздно, пора укладываться спать, но как же уснешь, если Жилин и Костылин сидят в яме! Обревешься из-за бедной Муму, а наутро просыпаешься пусть на самую малость, но уже другим человеком. Отец читал со вкусом, любил “метко сказанное слово”, его восхищение фразой Гоголя или толстовским оборотом было уроками чтения, каких не было в школе. А как мама читала Пушкина! И за эти уроки ты благодарен по гроб жизни. Вот и получается, что “прививая” любовь к чтению, складывается семья, возникает содержательное общение, отношения с родителями становятся ближе, теплей, сердечней… Разве сидение у телевизора, созерцание сексуально озабоченных новейших русских “бабок” способствует строительству семьи, строительству души, душевному сближению старых и малых?

Я благодарен своим учителям за то, что они научили меня читать. Я оканчивал Ленинградский театральный институт. Вспоминаю с благодарностью заведующего кафедрой Сергея Сергеевича Данилова, историка русского театра и великолепного педагога. Как он учил нас? Например, на первом курсе я получал задание: написать, что дает одна страница из статьи Гоголя “О театре” для истории русского театра. Помню, я выдавил жалкие полторы странички, а Сергей Сергеевич так прочитал эту же страницу Гоголя, что материала в ней обнаружилось чуть не на диссертацию! Носом в каждую строчку, в каждое слово! А его громовой голос: “Вы куда пришли! Может, вы не на ту улицу пришли?! Может, вы заблудились?!” – никогда не забудешь. Так нас учили читать. Мне случилось в советское время писать повесть о кронштадтском мятеже. Тема закрытая. В архивы и не думай нос совать, даже журналы 20-х годов под запретом, и только благодаря тому, что мои учителя научили меня читать, мне удалось, по крохам выуживая подробности, восстановить достаточно полно реальную картину того, что происходило в Кронштадте и Петрограде в те трагические дни. Когда “Капитан Дикштейн” был опубликован, я встретился в Москве с приехавшим из США своим давним знакомым Василием Аксеновым. Оказалось, что он в Америке пишет про Кронштадт, пользуясь Гарвардским архивом, прессой 20-х годов, бездной документов и даже… кинохроникой! “Читал у тебя про Кронштадт, вранья не нашел”, – сказал Аксенов. Что ж, спасибо моим учителям.

– Какой работой вы заняты сегодня?

– Уйдя в 1988 году с киностудии, я думал, что больше никогда не вернусь в кино, потому что преимущество литературной работы несравненно. Здесь ты все делаешь сам, и все зависит от тебя одного. А в кино ты зависишь от всего: от денег, погоды, сложных отношений с режиссером, конфликтных ситуаций. Но после того как книжные тиражи превратились в символику, работать на библиографические редкости становится обидно. Поэтому желание иметь аудиторию заставило меня все-таки вернуться в кино. И это притом, что прокат российских фильмов сегодня тоже если не убит, то крайне ограничен. Но вот фильм “Петя по дороге в царствие небесное” по моей повести и моему сценарию дважды показывали по телевидению, и если не миллионы, то, во всяком случае, сотни тысяч людей его посмотрели. Где у меня сейчас такие тиражи? Так что это заставляет относиться к кино с большим терпением, закрывать глаза на издержки этой работы.

Я почти десять лет работаю в комиссии по помилованию, естественно, накопился материал. Несколько детективных сценариев сделал для друзей, правда, под псевдонимом. В 2003 году мне предложили написать сценарий для двенадцатисерийного фильма о реформах Александра II, о первых русских адвокатах. Фильм “Господа присяжные” сняли, но трансляцию по НТВ, этот фарш из рекламы, лучше не вспоминать.

Сейчас в Москве режиссер Николай Досталь закончил съемки и приступил к монтажу многосерийной телевизионной картины “Раскол”. XVII век, полузабытый царь Алексей Михайлович, вовсе забытый Федор Алексеевич, патриарх Никон, протопоп Аввакум, боярыня Морозова…

– А что пишете “для души”, не по заказу кинокомпаний?

– Имею возможность выбирать заказ по душе. Напрасно вы полагаете, что если по заказу, то не для души. Большинство моих коллег-писателей, когда слышат, что я занят большой работой для кино или ТВ, могут говорить только о деньгах. В работе над фильмом “Господа присяжные” я пытался найти для себя ответ на вопрос, не только мне, полагаю, интересный: почему в нашей стране реформы, если и идут, то через пень-колоду, а то и вовсе вязнут в окружающем высшую власть болоте. Ответ пришелся, видимо, кому-то не по вкусу. “Раскол” для меня – тоже поиск ответа на вопросы, вот уже четвертый век терзающие русские души. Признаюсь вам, что в сценарном деле я чувствую себя уверенным профессионалом, а прозу пишу трудно, медленно и в постоянных сомнениях… Вот и сейчас пишу горькую и подлинную историю, произошедшую в предвоенном Заполярье. Как она сложится, бог весть!

ПЕРСОНА

• МИХАИЛ КУРАЕВ: Премия – не путевка в вечность

ИТОГИ ГОДА

• Уроки русской литературы
  Провалы и достижения изящной словесности

MEMORY

• Путь к горькой правде
  Столетие Анатолия Рыбакова

ПРОЧИТАНО

• Невыносимая легкость головы
  Ольга Славникова выпустила новый роман

НОВИНКИ

• Воспитание чувств, воспитание вкуса