НАТАЛЬЯ ЛЕДОВСКАЯ: О том, где находится Музыкальный театр, узнала только в день просмотра

Беседу вела Елена ФЕДОРЕНКО
Фото Анны КЛЮШКИНОЙ

Н.Ледовская – Эсмеральда

Народная артистка России Наталья ЛЕДОВСКАЯ служит в Московском музыкальном театре имени К.С.Станиславского и Вл.И.Немировича-Данченко с 1986 года – без малого четверть века. В ее биографии много ярких ролей, и она – из той драгоценной породы балерин, над образами которых не властно время. Балерина академического чистописания и танцующая актриса, Ледовская занимает в труппе уникальное место. В ее творческой природе много редких сочетаний: при миниатюрности фигуры – протяжные линии, чувство локтя на сцене: в дуэте она одновременно умеет быть ведомой и определять отношения. Добавьте редкую стабильность и внутреннюю свободу танца, в котором используются совсем небалеринские краски – “крупные планы” и “остановленные мгновения”. Ей покоряются самые разные характеры. Тем, кто увидит ее зажигательную Китри в “Дон Кихоте” или своенравную Катарину в “Укрощении строптивой”, даже в голову не придет, что балерина не менее убедительна в мире романтических грез: ее Сильфида и Жизель – эфирны и полетны. А как психологически точны непосредственная Джульетта, кроткая Снегурочка, изысканная Золушка! Ледовской подвластны и сильные чувства, и акварельные полутона. Ее неподражаемая в совершенной простоте Эсмеральда, думаю, войдет в историю балета, продолжая ряд знаменитых балерин, танцевавших гордую цыганку.

Она предана одному театру, в труппу которого пришла сразу по окончании балетной школы. Еще будучи ученицей хореографического училища, стала лауреатом Международного конкурса артистов балета в Варне, где выступала в дуэте со своим одноклассником Владимиром Малаховым. Спустя четыре года дуэт Натальи Ледовской и Айдара Ахметова победил на Международном балетном конкурсе в Италии.

В творчестве она живет с редким достоинством – без пиарподдержки и саморекламы, легка на подъем и рискованные повороты судьбы (дважды стать мамой и быстро вернуться на сцену, не растеряв ни техники, ни обаяния, – тоже редкость для балетной примы). Наталья Ледовская нужна своему театру и бесконечно любима зрителями.

– Лет десять назад в Якутске слышала, как после вашего выступления зрители скандировали: “Наташа – наш алмаз”. Вы оттуда родом?

– Семья переехала в Якутию, когда мне было три года. Первые воспоминания связаны с поселком Мохсоголлох, откуда в девятилетнем возрасте я уехала в училище, а родители там еще долго оставались.

– Как же попали в балет из вечной мерзлоты?

– В Якутск приехала комиссия из Московского хореографического училища – в советские времена по республикам набирали группы детей. Конечно, то, что приезд комиссии совпал с моим подходящим для начала занятий балетом возрастом, – удача, тем более что, на моей памяти, столичные педагоги в Якутию не приезжали. Правда, сначала меня не приняли, но потом, к счастью, обнаружили “недобор”, и второй экзамен я уже выдержала.

– У кого вы учились в балетной школе?

– Первые три года классику у нас вела Шида Тагировна Мубарякова, она пришла в училище из башкирского ансамбля “Бохор”, была стажером, ей Софья Николаевна Головкина и отдала якутских девочек, наверное, подумав, что если она не справится, то ничего страшного не произойдет, позже более опытные педагоги смогут доучить. Мубаряковой же надо было доказать, что она может учить, и она с нами занималась очень серьезно, каждого “выкручивала”, провела через школу мужества и дала крепкие азы и настоящую боевую закалку. В средних классах мы попали в руки Наталии Николаевны Кузьминой, которая оказалась совсем другой – мягкой, артистичной, прививала артистизм и нам. Тогда я танцевала в “Коппелии” куколку, и она хотела, чтобы я чувствовала себя на сцене не ученицей, а, пускай и маленькой, балериной. Оберегала меня, словно я – одуванчик, приносила реснички, показывала, как их приклеивать. Ну, а выпускалась я у Галины Константиновны Кузнецовой, это она сделала из меня балерину. Мне очень повезло с педагогами.

– Кто был вашими одноклассниками?

– Из девочек вы вряд ли кого-то знаете, они быстро перестали танцевать, зато среди мальчиков – одни знаменитости: Володя Малахов, Леша Ратманский, Гена Янин, Айдар Ахметов. Все стали руководителями.

Мы все были интернатскими детьми, причем Ратманский, Янин, Малахов жили в одной комнате. Дружила я исключительно с ними, с первого класса. Леша Ратманский тогда уже ставил, ребята танцевали, а я была их зрителем, хлопала и кричала: “Бис! Давайте еще!”

После уроков вместе делали домашние задания под присмотром воспитательницы, которую просили отпустить нас в музыкальный класс. Но там, конечно, занимались не музыкой, а разыгрывали спектакли, причем драматические, и чаще всего – из жизни королей. Было весело и интересно.

– А Ратманский для вас что-нибудь ставил?

– Когда он поступал в ГИТИС, то поставил нам с Геной Яниным дуэт. Но на экзамене мы номер провалили, потому что Гена не смог меня поднять в поддержку, а она была в самом начале, и дальше мы прохохотали все оставшееся время. Потом просили у Леши прощения.

– Он обиделся?

– Нет, понял, почему нам стало так смешно. Номер был очень забавный, у Леши всегда хореография с юмором, с таким веселым отношением артистов к персонажам. В институт его приняли, естественно. Он ставил всегда очень много и вообще был необычным мальчиком: его любимым мультиком был “Ежик в тумане”, а мы-то в свои десять лет еще и понять не могли, о чем там речь.

– Вы сразу попали в Музыкальный театр?

– Дмитрий Брянцев увидел меня на третьем курсе, я ему понравилась, но я была без московской прописки и оказалась перед выбором – либо Одесский театр, либо Театр Станиславского и Немировича-Данченко в Москве. Разгорелась борьба. Перед распределением мне советовали: “Подписывай Одессу, а если Дмитрий Александрович сделает прописку, то вернешься”. Но тут вмешалась Софья Николаевна Головкина, которой я очень благодарна: “Нет, она останется в Москве, а если Брянцев не сделает ей прописку, то она всегда сможет уехать в Одессу”.

– Вы были инфантильны или все-таки знали, что Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко – особый, со своими традициями?

– Скажу честно, я даже не знала, где этот театр находится, хотя училищные дети и были заняты в репертуаре Большого и Театра Станиславского. Я была лучшей ученицей и танцевала только в спектаклях Большого. Однажды нас отпустили из интерната в Театр Станиславского на премьеру балета “Оптимистическая трагедия”, но вместо того, чтобы отправиться на спектакль, мы пошли в кафе. Поэтому о том, где этот театр находится, я узнала только в день просмотра.

– А какая ведущая партия оказалась в вашем репертуаре первой?

– В театре еще никто не знал, кто такая Ледовская, как на доске расписаний появилась моя фамилия. В октябре начался мой первый сезон, а уже в ноябре театр уезжал на гастроли по Индии. В Москве должны были идти “Франческа да Римини” и “Вечерние танцы”, и мы с Михаилом Вольевичем Крапивиным приступили к репетициям. Через месяц я станцевала эти балеты. Так все и пошло: каждый год по две-три сольные премьеры.

– То есть в кордебалете вы не стояли?

– Еще как! Лет пять стояла. Это был тяжелый период: была занята в кордебалете всех спектаклей и вечером, когда массовые репетиции заканчивались, готовила ведущие партии. Сил оставалось уже мало, но так и работала. Танцевала сольные роли и кордебалет не бросала.

– С какими педагогами репетировали в театре?

– Сначала работала с Маргаритой Сергеевной Дроздовой, Татьяной Николаевной Легат, потом с Натальей Николаевной Крапивиной, она и сейчас мой педагог.

– В вашем репертуаре роли удивительно разноплановые, что встречается нередко. Но и критики, и зрители обычно предпочитают в портрете балерины либо лирические образы, либо, напротив, темпераментные. Вас же высоко ценят и за бравурную Китри, и за романтическую Жизель – партию, которую вы получили достаточно рано.

– Когда я пришла из училища, ко мне словно ярлык приклеилось амплуа – инженю. Быть может, потому что я еще ученицей танцевала “Тщетную предосторожность”. В театре мне предложили станцевать этот же балет, но я всеми силами сопротивлялась. Мне нужно было преодолеть амплуа, доказать, что я могу быть драматической актрисой. Никто в это не верил. “Жизель” я получила через четыре года, и все говорили: “Зачем ей дали классику? Это же не ее!” Всем казалось, что я такая поверхностная, с лукавой улыбочкой, без нутра, без души.

– Все изменила Жизель? Вас назвали лучшей московской Жизелью сразу после премьеры, многие и сейчас так считают. Меняется ли ваша героиня?

– Были еще “Дама с камелиями”, чуть позже – “Эсмеральда” и “Ромео и Джульетта”. Тогда все поняли, что я не только инженю, и репертуар сложился разноплановый. А с Жизелью мне повезло, потому что я готовила ее с Татьяной Николаевной Легат, хранительницей заветов петербургской школы. Она занималась каждым пальчиком, каждым поворотом головы, не говоря о технике. Первый выход Жизели из двери домика мы репетировали больше часа.

Меняется ли моя Жизель? Наверное. Со временем мы многое понимаем и многое переживаем. Весь “жизненный багаж”, конечно, подключаешь к образам. Умышленно ничего не меняю, просто слушаю музыку и живу в образе так, как чувствую, в соответствии с тем, что есть в душе. Важно, чтобы там было что-то. Знаете, иногда смотришь: хорошая девочка, материал классный, но пустая. Ей можно многое говорить, но она не понимает. Не чувствует. Жизель я чувствую.

– Можете назвать три любимые роли?

– Давайте – четыре. Первая – Эсмеральда, это не обсуждается. Далее – Жизель, Джульетта, Китри.

– Роль Эсмеральды – коронная в судьбах знаменитых балерин: Матильды Кшесинской, Ольги Спесивцевой, Елены Люком, Татьяны Вечесловой, Виолетты Бовт. Вы продолжили этот легендарный ряд, а недавно станцевали юбилейную “Эсмеральду” Бурмейстера – программный спектакль для вашего театра. Роль сложна актерски не меньше, чем по хореографии. Как вы входили в этот мир?

– Мне повезло и в этом: познавала хореографию Бурмейстера через своих педагогов, которые с ним работали. Они как раз не говорили о своем видении, а рассказывали, чего хотел и что ставил Владимир Павлович. Было приятно, когда после спектакля и жена, и дочь Бурмейстера в один голос сказали: “Если бы Владимир Павлович был жив, то испытывал бы счастье видеть в труппе такую балерину. Получилось то, что он хотел”.

– А что он хотел?

– Чтобы Эсмеральда была разной – и по пластике, и по характеру. Чтобы образ развивался: от беззаботной девчонки, в которой только просыпается женское начало, до трагической героини, которая прошла через муки. Чтобы во всех состояниях героиня была естественной и органичной.

– Отличается ли новая редакция “Эсмеральды” от предыдущей?

– Редакция не изменилась. Были опасения, что с возобновлением первоначальных декораций может потеряться сама индивидуальность спектакля. Но, к счастью, Валерий Левенталь, потрясающий художник, нашел золотую середину – исторические декорации под его рукой словно дали новое дыхание старому спектаклю. Думаю, что наша “Эсмеральда” не устареет никогда. Она – наша классика, как “Лебединое озеро”. Я танцевала премьеры трех возобновлений этого балета, и для меня они были разные – не по танцам, а по внутреннему содержанию. Одно дело, когда я была еще девчонкой, другое – когда нынче уже столько переживаний за плечами.

– Если вы идете в театр в расстроенном состоянии, это значит, что будет плохой спектакль?

– Нет, я раскочегарюсь. Иногда неприятности даже помогают, появляется какая-то хорошая злость, включается странный механизм работы от обратного. Сама удивляюсь: тебе же так плохо, такие проблемы, а никто ничего не заметил. Иногда, правда, этого не получается.

– Вы импровизируете на сцене?

– Танцую так, как выстроено, как поставлено, импровизаций в спектакле не люблю. В классе могу менять движения, но на сцене все должно быть четко.

– Дмитрий Брянцев взял вас в театр и ставил на вас спектакли. Как вам с ним работалось?

– Он ставил на меня “Отелло”, “Одинокий голос человека”, задумал “Укрощение строптивой” на нас с Владимиром Кирилловым, но я ушла в декретный отпуск. Дмитрий Александрович тогда переживал. Потом были “Дама с камелиями” и пятый дуэт “Призрачного бала”.

Работалось с ним легко. У меня было к нему доверие, и он позволял мне многое. Я могла сказать: “Дмитрий Александрович, давайте сделаем так – будет музыкальнее”. Он соглашался. Могла его убедить. Позволял и упрямиться: “А я так не чувствую!” Он терпел: “Покажи, как чувствуешь ты”. После показа: “Хорошо, делай, как сама решила”. То есть по отношению ко мне в нем совсем не было диктаторства: если я его убеждала – а получалось так, что я его убеждала, – то он давал мне свободу. Дуэт “Призрачного бала” вообще рождался сообща, из наших предложений: Брянцева, Кириллова и моих.

Перед спектаклем Дмитрий Александрович подходил с такими словами: “Расслабься, эту хореографию я ставил на тебя, а, значит, ты такая, какой я хочу тебя видеть. Слушай музыку, и она тебе подскажет все. Будь сама собой”. Обычно хореографы говорят иное: не забудь сделать то или иное движение, соберись.

Мне жаль, что нет в репертуаре “Дамы с камелиями”. Говорят, что это не лучший спектакль Брянцева. Возможно. Но для балерины это редкий подарок. В афише остались только “Призрачный бал” и “Укрощение строптивой”, которые идут очень редко.

– А какие хореографы еще встречались в вашей судьбе?

– Владимир Васильев. Считаю его своим крестным отцом: “Ромео и Джульеттой” он дал мне новую жизнь. Васильев репетировал с четырьмя составами, я была в четвертом. Знаете, четвертый состав – это такой запас!!! Думала: ну, может, станцую когда-нибудь, через годик! А Владимир Викторович дал каждой паре станцевать премьеру. Потом мы сразу уезжали на гастроли, и он поручил мне их открывать. Многие тогда, с легкой руки Васильева, посмотрели на меня другими глазами: значит, может станцевать и драматическую партию.

Брянцев и Васильев работали со мной, других хореографов не было.

– Вы танцевали в зарубежных труппах?

– Станцевала “Лебединое озеро” с Денисом Матвиенко в Национальном театре Токио. Это была моя премьера – в родном театре этот спектакль не танцую. Когда зазвучала музыка Чайковского, даже не поняла – при чем тут я? За дирижерским пультом стоял Владимир Иванович Федосеев, и это было потрясающе. С Вильнюсским театром ездила в Лондон и Италию танцевать Джульетту. Потом была Одетта-Одиллия в Цюрихе. А недавно вернулась из Берлина, где по приглашению Володи Малахова участвовала в гала-концертах под названием “Малахов и друзья”. С Семеном Чудиным танцевали “Призрачный бал” и “Вечерние танцы”. Сначала боялись за “Вечерние танцы” – все-таки очень давний балет, но публике понравилось. Приятно, конечно, что нас назвали жемчужиной концерта. Сам постановщик Том Шиллинг приходил!

– Со своим одноклассником Владимиром Малаховым впервые встретились после долгого перерыва?

– Перерыв был действительно долгим, но закончился раньше этой встречи – в последние годы Володя часто приезжает в Москву. Сейчас мы не только профессионально, но и человечески общаемся. Несколько лет назад танцевала на концерте в его балетной школе под Веной.

– Не было никогда соблазна уехать и обосноваться за границей?

– Никогда. Даже когда мне это предлагали. На гастролях в Лос-Анджелесе после “Дон Кихота”, который прошел замечательно, ко мне подошла женщина и спросила, не хочу ли я работать в Американском театре балета. Я в эйфории от спектакля, приема публики, не задумываясь, ответила: “Конечно, конечно”. Потом оказалось, Анхело Кореньо искали партнершу, из нас хотели сделать пару: американцам показалось, что по росту, характеру танца, темпераменту, виртуозности мы подходим друг другу. Дома же представила, что все придется начинать сначала, расставаться с семьей или брать ее с собой, но кто знает, как сложится у них в незнакомой стране, подумала и отказалась.

– В Москве “Лебединое озеро” станцевать не планируете?

– Сергей Юрьевич (Филин – худрук балетной труппы театра. – Е.Ф.) недавно предложил мне станцевать “Лебединое”. Сказала, что подумаю. Сложно на это решиться, когда столько лет работаешь в театре и никогда не танцевала этого балета. Правда, все, от кого я боялась услышать – зачем-де это надо, это не твое, говорят: “Наконец-то!”

– А раньше хотели?

– Конечно. Каждая молодая балерина мечтает о “Лебедином озере”. Но сложился стереотип, что Одетта должна быть высокой, статной. Филин сказал: “Наташа, а почему нет? В Европе же танцуют “Лебединое озеро” балерины невысокого роста. Мне кажется, должно получиться хорошо. У тебя потрясающие руки”.

Понимаете, я уже привыкла чувствовать себя на сцене королевой. Не знаю. Думаю.

– А звездой себя чувствуете?

– (Улыбается). Периодически. Когда после спектакля коллеги, даже спустя несколько дней, подходят и говорят, как это их потрясло, то невольно начинаешь ощущать себя звездой. Что-то подобное испытала после “Эсмеральды” в прошлом сезоне, когда впервые вышла на сцену после рождения второго ребенка. Ко мне подошел директор театра Владимир Георгиевич Урин и сказал, что счастлив видеть меня на сцене, рад, что я вернулась на свое место. Мне просто хотелось плакать от этих слов. Приятно чувствовать, что ты нужна и занимаешь свое место.

На самом деле звездой себя ощущаешь, когда приезжаешь за границу в ранге приглашенной звезды. Причем доказательства начинаются с самолета: ты летишь первым классом, у тебя отличный контракт, живешь в шикарном отеле, в номере – цветы и фрукты, машина к твоим услугам. Ну как можно не почувствовать себя звездой? И отношения всегда складываются потрясающе. Правильно сказала Людмила Гурченко: когда приезжаешь в другие театры, тебя всегда любят. Потому что мы приехали, отработали и уехали.

– Никогда у вас не было проблемы с формой? До сих пор стоит перед глазами забавная картинка, увиденная на одном из фестивалей, как вы перед выходом на сцену съедаете большой бутерброд…

– Перед выходом – это нормально. Вы еще не знаете историю, которая произошла на гастролях в Италии. У меня была “Жизель”, долго репетировала и безумно проголодалась. Гамбургер доедала под звуки увертюры. Как все смеялись! Действительно могу есть перед спектаклем.

Проблем с весом не было, если не считать килограммы, набранные во время беременностей, но я их быстро сбрасывала. Наверное, потому, что очень хотела танцевать.

– Почему вы не заняты в экспериментальных постановках, которыми сейчас славится ваш театр?

– Отказалась сама. Планировала танцевать в “Маленькой смерти” и “Шести танцах”, мне до сих пор неудобно перед ассистентами Килиана. Начались репетиции, и я поняла, что сейчас не могу столько времени проводить в театре, ведь у меня есть спектакли, двое детей, один из которых младенец, живу за городом. Ассистены сказали, что готовы подстраиваться под мое расписание, но и тут я поняла, что времени все равно не хватает. В итоге отказалась. Нехорошо получилось.

– А с “Русалочкой” Ноймайера что случилось?

– Сначала сказали, что это мой спектакль и чуть ли не для меня его привозят в наш театр. Но во время кастинга, когда приезжал Джон Ноймайер, меня в театре не было. Он меня не видел. На самом деле, я, наверное, тоже бы отказалась. Сейчас ребята, занятые в “Русалочке”, находятся в театре с утра до ночи. Пока не могу себе такого позволить.

– Это связано только с детьми?

– В первую очередь – да. Но если бы мне нравилось очень-очень, то, наверное…

– Нашли бы няню…

– Есть бабушки, мы с мужем (Михаил Пухов – солист театра. – Е.Ф.) доверяем им. Максим еще слишком маленький, ему исполнилось только восемь месяцев. Дочка учится в гимназии, и ей тоже нужна мама. Обе бабушки работают: все время надо отпускать кого-то, бежать на смену. Еще помогает Анечка Клюшкина – замечательный фотограф, наш друг. Она приезжает на выходные и на время гастролей и вообще всегда, когда просим. Мы ее называем “скорой помощью”.

– Вы на сцене четверть века. Чувствуете, что сил стало меньше?

– Нет, не чувствую. После вторых родов произошло какое-то обновление. Изменилось отношение к тому, что делаешь: раньше работала интуиция, и я не задумывалась, как правильно встать, как красиво вытянуть стопу. Теперь подключился разум, и постоянно себя контролирую. Наверное, поэтому мы не очень любим танцевать вместе с мужем, слишком большая ответственность волноваться за двоих. Это отвлекает.

– Можно ли сказать, что сейчас главный ваш партнер Семен Чудин?

– У меня были замечательные партнеры: Вадим Тедеев, Михаил Крапивин, Владимир Кириллов. С Семеном сейчас танцуем много. Он умеет слушать и понимать. Хотя ему сложно с нашими спектаклями – он привык работать на Западе. “Эсмеральду” готовили три месяца, я была и партнером, и нянькой, и педагогом. У нас же спектакль душевный, а Сеня – классик, ему важны вытянутые стопы, академическая правильность линий. Я говорила почти крамолу: “В “Эсмеральде” академизм вторичен, стопа – это шикарно, но если ты не сделаешь образ, то считай, что спектакль провален”. Он никак не мог понять. Каждый выход мы повторяли сотни раз.

– Не тянет ли к педагогике? Молодые артисты спрашивают у вас совета?

– Кроме Сени, никто не спрашивает. Честно говоря, мне даже хочется с кем-нибудь поработать, чувствую, что уже могу что-то дать, объяснить.

– Изменилась ли атмосфера театра – сегодня эксклюзивный репертуар сделал его центром балетной жизни. Стал ли он другим в сравнении с тем, в который вы пришли?

– Абсолютно другим. Сейчас появились шикарные условия, отличное и огромное здание: многих людей мы даже не видим, все расходятся по этажам, залам, гримеркам. Раньше театр был более домашним. Люди, мне кажется, были дружелюбнее. Может быть, просто поколение сменилось?

– Как относитесь к современному репертуару, заметно потеснившему любимую вами классику?

– Это редкая возможность танцевать Килиана, Ноймайера, Дуато. У нас в театре она есть – это же прекрасно! Но, конечно, жаль, что “Дон Кихот”, “Жизель”, “Лебединое озеро” стали появляться реже. Так что вопрос сложнй.

ПОД ЗАНАВЕС

• НАТАЛЬЯ ЛЕДОВСКАЯ: О том, где находится Музыкальный театр, узнала только в день просмотра
• Толстовский дом открывает секреты
• Загляните в Книгу судеб
  Гороскоп с 27 января по 2 февраля
• Человек родился