Немухинские монологи: лианозовская страда

Из цикла "Портрет художника в интерьере"

Записал Марк УРАЛЬСКИЙ

Легендарной "Лианозовской группе" исполнилось в этом году 40 лет. Эта дата была отмечена многими выставками, главной из которых стала крупная ретроспективная экспозиция в Третьяковской галерее. Полгода назад газета "Культура" напечатала интервью с лидером "лианозовцев" - Оскаром Рабиным. Сегодня другой участник группы, выдающийся русский художник Владимир Немухин, делится своими воспоминаниями о событиях сорокалетней давности.

Где-то в году 1956-м я с подачи моего друга, художника Николая Вечтомова, познакомился с семейством художника и поэта Евгения Леонидовича Кропивницкого. Он жил тогда на станции "Долгопрудная" Савеловской ж. д. вместе с женой, художницей Ольгой Ананьевной Потаповой, а его дочь Валентина Кропивницкая и зять Оскар Рабин - поблизости, на станции "Лианозово". Отсюда все и пошло, по крайне мере для меня, - все то, что потом было названо "вторым русским авангардом", "советским андеграундом" или "новой" московской школой.

Сейчас всяк по-своему пытается рассказать о том, что же из себя представляло это самое "Лианозово", каким оно потом, пройдя стадии семейного и группового сотрудничества, переросло в московское независимое художественное движение. Для меня вполне понятно, что за давностью лет ощущение событий той эпохи сильно трансформировалось. Потому субъективные оценки тех или иных фактов и отдельные мнения могут сильно различаться и даже казаться противоречивыми.

С фактической стороны все смотрится очень просто. Мы - несколько молодых художников, познакомившихся случайным образом друг с другом, часто собирались на квартире у Оскара Рабина, показывали свои работы, обсуждали их, катались на лыжах, выпивали. Иногда приходили поэты, группировавшиеся вокруг тестя Рабина, Евгения Леонидовича Кропивницкого. Приезжали также всякого рода знакомые, посторонние люди, интересующиеся искусством, привозили с собой бутерброды, выпивку и как зрители участвовали в этих показах. Из таких вот "сборищ" постепенно и сложилась художественная "Лианозовская группа". Никакого идейного вождя в ней не было, а имелся хозяин квартиры - Оскар Рабин.

Сегодня, по прошествии более чем сорока лет, вспоминая о наших встречах, посиделках, спорах, я со всей определенностью могу утверждать, что именно Оскар Рабин был тем центром притяжения, вокруг которого из небольшого семейного кружка сложилась самобытная художественная группа.

Именно тогда, в середине 60-х - начале 70-х годов, Рабин, пожалуй, был единственным из художников "новой" московской школы, кто сумел предельно личностно, убедительно и беспощадно заявить иное видение реальности, противовес дебильно-слащавому оптимизму, который официоз выдавал за "пафос советских будней". В его картинах мелькали привычные всем предметы и образцы повседневной жизни - бараки, заборы, коммунальные кухни, церкви, новостройки, жухлый снег, иконы, бельевые веревки, коты, газеты и, конечно же, бутылки с водкой. Все они были хорошо узнаваемы, но при этом и необычны, поскольку, поражая зрителя удивительным сочетанием убогости и великолепия, выступали уже не в бытовой, а в метафизической ипостаси - как вещие символы, свидетельствующие о трагической загадочности бытия. Это захватывало, очаровывало и покоряло.

Потому-то люди, приезжавшие в Лианозово, стремились в первую очередь посмотреть живопись Рабина и уж только потом других художников. Оскар, как человек щепетильный, часто испытывал от этого неловкость. Он всегда спрашивал нашего совета: "с чего начинать показ" - с его собственных картин или же с наших. Это была не просто дань вежливости, а искреннее желание представить "новое" искусство во всей его полноте, заявить индивидуальную необычность и "разностилье" как норму творчества, в противовес монолитному единообразию социалистического реализма.

Говоря о становлении "Лианозовской группы", очень важно, с моей точки зрения, помнить, что поэтическая и художественная ее части возникли в разное время и по разным причинам. Если художники-лианозовцы не имели в своей среде "теоретика-главаря", то для Генриха Сапгира, Игоря Холина, Всеволода Некрасова таким человеком, несомненно, являлся Евгений Леонидович Кропивницкий. Именно из его поэтики выросло их творчество. Впрочем, ни Сапгир, ни Холин, ни Некрасов этого и не отрицают.

С другой стороны, имеется соблазн - уж больно красиво получается! - превратить Евгения Кропивницкого в некоего "патриарха" московского андеграунда. Из него якобы, как из божественного источника или мифологического Гения, проистекли две авангардные струи в новом искусстве - поэтическая и художественная. Подобные домыслы абсолютно несостоятельны.

Как "теоретик" Евгений Кропивницкий, конечно же, повлиял на Оскара Рабина и Валентину Кропивницкую, поскольку являлся их учителем. Мироощущение поэтов, входивших в "Лианозовскую группу", было очень близко Рабину, можно даже говорить о прямом воздействии поэтических зарисовок в манере "конкретного" реализма на живописную образность его картин. И наоборот: Генрих Сапгир, друживший с Оскаром еще с военных лет, писал многие свои стихотворения как бы по мотивам картин Рабина.

Что касается других "лианозовцев", то их творчество никогда напрямую не было связано ни с искусством Евгения Леонидовича, ни с поэтикой "конкретного реализма".

По своему мироощущению Евгений Кропивницкий был прирожденный символист, а по художественным привязанностям - поклонник стиля "модерн". Однако, очутившись в молодежной среде, он оказался исключительно восприимчив к энергетическим импульсам со стороны. Он как бы подзаряжался нашей молодостью, энергией наших поисков и дерзаний. Если вы внимательно присмотритесь к его работам 60 - 80-х годов, то, несомненно, увидите, какую огромную трансформацию претерпело его художественное творчество за этот период с точки зрения развития формы, оставаясь при том всегда глубоко символичным.

Несомненно и другое: Евгений Кропивницкий был яркой, многогранной личностью, человеком большой культуры. От него, естественно, исходил мощный интеллектуальный импульс, который все мы хорошо ощущали.

Однако здесь, скорее, можно говорить не об индивидуальном влиянии, а о взаимопритяжении. Ведь "Лианозово" и возникло по причине взаимопритяжения, как типичное "товарищество художников" - явление, хорошо известное в русской культуре. Когда в середине 1950-х годов делались первые шаги на подступах к авангарду, консолидация шла исключительно "по единству в Духе". Помимо семейных интересов или личной симпатии Оскара Рабина, Николая Вечтомова, Льва и Евгения Кропивницких, Валентину Кропивницкую и Ольгу Потапову, Владимира Немухина и Лидию Мастеркову объединяло еще и близкое понимание целей и задач современного искусства. Впоследствии в это товарищество вольются или, правильней сказать, с ним сблизятся такие художники, как Эдуард Штейнберг, Евгений Рухин, Владимир Яковлев, Дмитрий Плавинский...

Сейчас потому так трудно перечислить всех, кто начиная с 70-х годов входил с "Лианозовскую группу", что самой группы - с точки зрения единой теоретической платформы, программы или манифеста - не существовало вовсе. Мы притягивались друг к другу по интересам, интуитивно выбирая из многоликой художественной среды себе подобных, то есть жаждущих обновления, духовной свободы, возможности личностного самовыражения. Но в творчестве каждый шел своим путем.

В этом смысле представляет интерес само название "Лианозовская группа": из каких источников оно происходит и кто его придумал. Для меня лично очевидно, что здесь имел место обычный "совковый" абсурд. Название, придуманное неизвестно кем для характеристики "аномальной", с точки зрения властей, тенденции в интеллектуальной жизни столицы, превратилось в "концепт", существующий и организующий некие события, независимо от первоначального смысла заложенной в нем идеи.

Например, Евгений Кропивницкий - единственный в те годы из всех "лианозовцев" член Союза художников - был исключен из МОСХа по обвинению в организации "Лианозовской группы". Это произошло сразу же после разгрома Хрущевым юбилейной выставки в Манеже, когда многих прогрессивных "официалов", чтобы знали свое место, подвергли идеологической проработке и остракизму. "Дед" вначале очень расстроился и, надеясь, что это недоразумение и его восстановят, написал руководству МОСХа письмо, в котором говорил, что никакой "Лианозовской группы" не существует, а в поселке Лианозово живут его дочь, художница Валентина Кропивницкая, ее муж Оскар Рабин и еще внучка.

В МОСХе только и ждали, что "чистосердечного раскаяния", но на эту приписку "и еще внучка" почему-то взъелись. Решили, наверное, что "дед", вместо того чтобы покаяться да слезу пустить, ерничает, не проявляет должного уважения к начальству, и не восстановили. Всех, кого для острастки исключили, тут же и восстановили, а его нет. В конце концов Евгений Леонидович махнул на это рукой, решив, что так даже лучше будет. Коли тут чего нет, значит, и не надо.

Сам черт сейчас не разберет, почему тогда так вышло. Однако ж вот вам и еще один парадокс - получается, что само начальство порадело на ниве второго русского авангарда: "деду" Кропивницкому сделали биографию и название "Лианозовская группа" в истории искусств навсегда утвердили.

К концу 1960-х годов "Лианозовская группа", образно говоря, являла собой некий центр, вокруг которого, как в модели атома, можно было выделить десятки орбиталей, заполненных именами художников, работающих вне рамок официоза. Началась дифференциация по группам с выраженными стилистическими и теоретическими установками. Но вплоть до начала 1970-х годов все неофициальные выставки, в том числе и знаменитая "бульдозерная", проводились по "лианозовскому" принципу, объединявшему людей "в Духе", когда роднили их не общие художественные установки, а убеждения, из которых главным было право художника на свободу самовыражения.

ПАЛИТРА

• Немухинские монологи: лианозовская страда
  Из цикла "Портрет художника в интерьере"
• Там, на гравюре полустертой...
  Студия имени Игн.Нивинского
• Прогулки по саду геометрии
  Мастерская конструктивизма
• В плащ-накидке под тенистым древом
  Послесловие к выставке "Пушкин и Мицкевич. Два взгляда"
• Печальные клоуны Нары Никлен