Главная | Форум | Партнеры  |
|
КиноКартина |
ГазетаКультура |
МелоМания |
МизанСцена |
СуперОбложка |
Акции |
АртеФакт |
Газета "Культура" |
|
№ 16 (7424) 22 - 28 апреля 2004г. |
Рубрики разделаАрхивСчётчики 
|
|
МузыкаФантом носаПремьера оперы Дмитрия Шостаковича в Мариинском театре Елена ТРЕТЬЯКОВА
"Страсти по Ковалеву" - так назвал постановку "Носа" Дмитрия Шостаковича в Мариинском театре режиссер Юрий Александров. И это определение можно было бы принять за подзаголовок спектакля по опере, которая впервые появилась на прославленной сцене, если бы не одно но... Впрочем, обо все по порядку. На события гоголевского "Носа" в интерпретации двадцатидвухлетнего Шостаковича (опера написана в 1928 году) мы смотрим, будто с высоты птичьего полета. А точнее, словно с крыши одного из домов, которые образуют на подмостках типичный питерский двор-колодец. Смотрим сверху вниз, на мостовую, которая спроецирована на заднике. На этой вертикальной мостовой барахтается человек, машет руками и ногами - он висит, а иллюзия - будто лежит и не может подняться. Это цирюльник Иван Яковлевич, ненароком отрезавший нос незадачливому майору. Он отрезает не только носы, но и другие выпирающие части лиц безвестных людей, которые его окружают на сцене, сидя в парикмахерских креслах-пролетках. Кому-то ус отрезал, кому-то ухо - значит, случай с Ковалевым не первый... Так начинается спектакль. Что произошло с остальными пострадавшими, мы так и не узнаем, а вот Ковалев переполошился - как же это без носа. Страсть какая - без носа, какой ужас... Без носа - смерть. И тогда появляется в глубине сцены огромная металлическая сетчатая труба, похожая на тоннель, уходящий в бесконечность. Из глубины бьет свет. И все многочисленные герои в этой трубе побывают - и бесчисленные носы в характерных "носатых" шляпах, и молящиеся в Казанском соборе верующие, и путешественники, залезающие в нее, как в дилижанс. Этот тоннель как переход в небытие и обратно. Страсть какая... Вот эта страсть и нагнетается в спектакле на всем его протяжении. Нос живет собственной жизнью - не только в облике статского советника, но как отдельно существующая пластическая фигура в белой эластичной ткани, фантом носа, его материализовавшийся призрак. Еще он существует как реальный нос, который извлекли из испеченного хлеба, - маленький муляжный нос. А еще как вырезанный из полотна образец, увеличенный в размерах - его можно нацепить на себя, как пелерину. Он будет висеть на плечах, а к лицу пристать не сможет - не удержится. А еще нос - это пустое место - закрашенный черным участок лица Ковалева, и на портрете, который высвечивается на заднике, это пустое место представлено особенно наглядно. В общем, нос в спектакле представлен в самых разных видах, и все хотят его увидеть, поймать, удержать. Все, а не только Ковалев. Фактически это страсти по носу, а не по Ковалеву. Вот тут и возникают некоторые ножницы между замыслом и воплощением. Возникает некоторый перекос в сторону "страстей", которые разработаны подробно, даже с некоторым переизбытком фантазии, и главным героем. Герой будто уменьшается в размерах, становится мельче, а это значит, отодвигается на второй план его драма - личная драма человека в пограничной ситуации. Снижена сама динамика развития роли, забита - окружением, поведением толпы, дополнительными темами, введенными в спектакль. Хотя тема, скажем, чертовщины, естественно, не чужда Гоголю, но в спектакле она усилена до пародии. Открывается люк, из которого валит дым в красном свечении. Доктор превращается в Мефистофеля в черной накидке, отправляющего на тот свет путешественников: он, как в топку, бросает в люк их вещи. Он и в доме Ковалева появится прямо из недр кровати и в люке за кроватью исчезнет, вырвав зуб у лакея Ивана и устрашив публику лязганьем медицинских инструментов, хранящихся в скрипичном футляре. Или, например, сцена в газетной экспедиции, призванная, видимо, напомнить нам о цирке, - тут и чиновник в карнавальном костюме играет на скрипке, и человеческого вида пудель собирает подачки, а потом появляется обруч-хулахуп, в котором умещаются обе договаривающиеся о публикации по поводу пропажи носа стороны. Или вот полицейское начальство - огромная фигура, метров трех, дабы мы поняли, что это фантасмагория. Режиссер играет пластикой, размерами, объемами, - смещая их, сдвигая, преувеличивая, утрируя. И эта игра поглощает его самого и наше внимание. Моментами кажется, что игра как таковая превращается из средства в цель. Игра становится схоластичной, если теряется стержень. Счастье, что в данном случае функции этого стержня берет на себя сценография Зиновия Марголина и визуальный образ спектакля впечатляет, несмотря на чрезмерность эксплуатации. Нельзя при этом не признать, что вся насыщенная и перенасыщенная сценическая партитура детально проработана с артистами, которые представляют своих персонажей с явным воодушевлением, пластически рельефно и осмысленно. Есть проблемы с дикцией. Понять слова непросто, ибо сам музыкальный и словесный текст так написан, что одно наслаивается на другое. Тем более стоило бы выстроить некую драматургию ударных фраз, отдельных слов, без которых невозможно полноценное восприятие смысла происходящего. Список действующих лиц и исполнителей в программке внушителен - не один десяток, поэтому перечислить всех в рамках газетной статьи, к сожалению, не удастся, к тому же в день премьеры было два показа - утром и вечером и с разными составами. Задача кого-то выделить кажется непосильной. В спектакле преобладает молодежная часть труппы, и это дает ему необходимый тонус. Создается впечатление, что труднейший музыкальный и сценический материал дается молодым исполнителям легко, они существуют так, что не скажешь, что это трудная работа, скорее радостное, с полной отдачей творчество. А вот оркестр под управлением Валерия Гергиева мог бы больше соответствовать своему статусу - его феноменальные возможности известны. Правда, вечерний прогон показался уже менее сырым, но все равно была видна работа, а не творческий диалог музыки и сцены. Также в рубрике:
|