Последний из знатоков

Андрей ВАСИЛЬЕВ
Наталья СЕМЕНОВА

23 сентября в галерее "Наши художники" открылась выставка из коллекции Соломона Шустера, приуроченная к десятилетию со дня смерти одного из самых уважаемых русских коллекционеров, питерского знатока русского искусства начала XX века. В издательстве "Трилистник" готовится к изданию книга Соломона Шустера "Профессия - коллекционер" (автор-составитель Валентин Шустер), отрывок из которой мы сегодня предлагаем вашему вниманию.

Эта книга - не о картинах. Она об ушедшей эпохе, одним из героев которой был Соломон Шустер. Он был совершенно не современным человеком. Буквально во всем: начиная от ветхозаветного имени Соломон, кончая неизменной артистической бабочкой. Он производил впечатление настоящего патриарха, хотя был совсем еще не старым человеком. Его воспринимали так потому, что, живя в советском Ленинграде, он сумел остаться истинным петербуржцем - не только по манере поведения, но и по образу мыслей.

По общему и, надо заметить, единодушному мнению, Соломон Шустер оказался той фигурой, которая стала последним связующим звеном между канувшей в небытие эпохой возвышенной любви к прекрасному и откровенной прагматичностью нынешних дней. С его неожиданным уходом претендентов на эту роль не осталось, и связь времен оборвалась окончательно.

Как-то незадолго до смерти Соломон Абрамович признался, что прежде у него было две профессии: кино и собирательство, а со временем осталась только одна, последняя. В советское время он был преуспевающим режиссером, снявшим несколько популярных картин. Ему доверяли свои сценарии лучшие авторы, в его фильмах снимались популярные актеры. Блестяще образованный, исключительно порядочный, а порой даже мужественный (отважиться на съемки похорон Ахматовой было в ту пору настоящим поступком), он, наверное, так и остался бы заметной фигурой только в истории советского кино, если бы не доставшееся ему по наследству увлечение - коллекционирование предметов искусства и, прежде всего, живописи.

Соломон Шустер принадлежал к исчезающему виду коллекционеров-знатоков. Своей потрясающей эрудицией он был обязан не столько искусствоведческому образованию, сколько урокам, которые преподали ему старые петербургские собиратели, начиная с отца - архитектора Абрама Игнатьевича Шустера, страстного коллекционера западноевропейского искусства, оставившего значительную часть своего собрания Эрмитажу (в недрах которого оно, к величайшему сожалению, растворилось). Его наставниками были коллекционеры и художники, иногда совмещавшие в одном лице то и другое. К примеру, Георгий Семенович Верейский, о котором начинающий искусствовед-Шустер написал дипломную работу, а начинающий Шустер-режиссер снял первый документальный фильм.

Пожалуй, ни один из видов человеческих увлечений не складывается из таких столь противоречивых элементов, как коллекционирование: это и высокая наука, и искренняя любовь к искусству, и, наконец, чисто коммерческий подход к формированию коллекции. Эстетские собрания служат украшением квартир, штабели бесчисленных холстов призваны потрафить тщеславным чувствам владельца; снабженные необходимыми сертификатами "инвестиции в прекрасное" - умножить в будущем вложенные в них средства. Все это - грани коллекционирования.

Соломон Шустер много размышлял (часто вслух) о сути своего увлечения. Иногда в образно-иронической форме, цитируя учителя и старшего товарища Григория Блоха, которому принадлежала шутливая классификация "направлений" в ленинградском коллекционерстве. Приоритетом первого, "стоматологического", являлись, по Блоху, передвижники, а с ними Клевер и Константин Маковский; "академическое", ярким представителем которого был отец Соломона Шустера Абрам Игнатьевич, было сосредоточено на собирании картин старых мастеров, тогда как "политехническое", представленное молодыми профессорами Ленинградского Политехнического института, отдавало все силы собиранию русской живописи начала XX века в лице Михаила Ларионова, Павла Кузнецова, Натальи Гончаровой, Ильи Машкова и других.

Как коллекционеру Шустеру необычайно повезло. Начав собирать совсем юношей, он успел застать в живых многих отечественных классиков, их вдов, родственников, учеников, наконец, просто друзей. Он был знаком с Павлом Кузнецовым, Мартиросом Сарьяном, Робертом Фальком и Натаном Альтманом. Выросший в петербургской интеллигентной семье, он жил в особом мире, где его окружали удивительные по тому времени вещи - живописные полотна, старинный фарфор, восточная керамика. Именно от отца Соломон Шустер унаследовал "высокую болезнь" - собирательство. Это увлечение, которое он сам иногда в шутку именовал охотой, целиком и полностью разделяла Евгения Валентиновна Крюкова, искусствовед по образованию, а по роду занятий - преданная жена любимого мужа.

Шустеровское чутье и везение в сочетании с феноменальной эрудицией и поразительной памятью позволяли превращать заурядный на первый взгляд акт покупки произведения искусства в настоящее открытие. Его девизом была популярная в среде ленинградских коллекционеров фраза, принадлежавшая профессору Окуневу: "Несмотря на подпись, вещь подлинная". А подлинник он отличал безошибочно: то обнаруживал в знаменитой комиссионке на Смоленской портрет неизвестного художника, оказывавшийся работой Александра Яковлева; то узнавал руку прославленного Льва Бакста в безымянном пейзаже в академическом санатории. И так год за годом.

Его "университетами" были встречи с коллекционерами досоветской эпохи, его "профессорами" - художники, герои и очевидцы становления русского искусства XX века; те, кто пережил канонизированный ныне первый русский авангард и годы борьбы с формализмом и прочими "измами" в искусстве. Именно официально осужденная живопись и стала в конце 50-х годов предметом интереса ленинградца Шустера и москвича Костаки. Конкуренции с Георгием Костаки у Соломона Шустера практически не было. И не только благодаря несравненно бЧльшим финансовым возможностям первого. Их вкусы существенно отличались: романтик Шустер явно тяготел к фигуративной живописи, любил и понимал Восток, а Костаки увлеченно собирал беспредметное искусство и иконы. Поэтому Шустер так легко смог расстаться с работой Василия Кандинского, получив в обмен за нее написанную Нико Пиросмани "Грузинку".

Конечно же, у них были и точки соприкосновения. Например, любовь к искусству Марка Шагала, за работами которого тот и другой охотились годами. Победителем оказался Костаки. А для Соломона Шустера так и не давшиеся ему в руки шагаловские полотна навсегда остались неосуществленной мечтой.

Шустер часто признавался, что особенно любит портреты и вещи, история которых каким-то образом связана с ним самим. Может, поэтому камерных, неброских работ оказалось в его собрании несравненно больше, чем монументальных "Мир, торжество, освобождение" Аристарха Лентулова, хрестоматийных бубнововалетовских "Натурщиц в мастерской" Ильи Машкова, гигантского "Автопортрета и портрета Петра Кончаловского" (давно украшающего залы Русского музея) или декоративной "Балерины" Игнатия Нивинского, прославившегося как художник вахтанговской "Принцессы Турандот".

Можно сказать, что собственно вещи значили для него гораздо больше, нежели их рыночная стоимость. Даже в начале 90-х, когда возобладал более прагматичный подход к произведениям искусства, он оставался одним из немногих, кто мог позволить себе покупать то, что нравилось, а не то, что оправдывалось коммерческим смыслом.

"Коллекционерская деятельность в определенном смысле есть проявление самостоятельности и возможности выбора в условиях унифицированного существования", - так, несколько витиевато, сформулировал Шустер суть "высокой болезни", которой был одержим. Именно благодаря собирательству он преодолел "унифицированность существования" застойных лет, когда редко удавалось снимать то кино, которое хотелось. Причем не только преодолел, но и обеспечил себе право остаться в истории русского искусства XX века.

Он удостоился этого не только своими фильмами, хотя вошел как режиссер во все киноэнциклопедии, а как коллекционер. Подвижническая попытка сохранить материальные приметы времени, противостоять забвению и смерти была определяющей в собирательской жизни Соломона Шустера. "Борьба с небытием", как заметил философ, лежит в основе творчества. Может, именно поэтому коллекционер-Шустер делал все возможное для того, чтобы "остановить мгновение", сохранить "дух и букву" ушедшего.

Впрочем, замыкаться на лишь собственной коллекции было не в его характере. Будучи человеком социальным, Шустер, выражаясь несколько высокопарно, мыслил историческими категориями. Он волновался за состояние картин в бывшей усадьбе "Узкое", призывая каталогизировать их (статья эта впервые публикуется лишь теперь). Выполняя волю отца, передавал лучшие вещи из его коллекции государству. Разрывался между Ленинградом и Москвой, улаживая непростые отношения между художником Игорем Николаевичем Поповым и Эрмитажем, неожиданно получившим в дар коллекцию легендарных "Землероев". С началом перестройки он сделался активным участником и организатором выставок, устраиваемых Фондом культуры; к нему обращались за советами музеи, зарубежные антикварные дома, исследователи и коллеги-собиратели.

Несмотря на то что с годами собирательство сделалось его главной профессией, кино по-прежнему влекло к себе. Его последней, несбывшейся мечтой было снять булгаковский "Театральный роман", сценарий которого они запоем писали вместе с режиссером Сергеем Соловьевым.

Талантливый рассказчик, блестящий собеседник, он знал множество историй о картинах и коллекционерах. Казалось, что времени еще много и писание мемуаров, равно как и устройство выставки, - дело будущего. К счастью, немногие рассказы (которые и вошли в эту книгу) Соломон Шустер успел записать. Большинство же так и ушло вместе с ним, оставшись лишь в памяти тех, кто его знал и любил.

Десять лет тому назад, в ночь на 1 сентября 1995-го, спустя всего несколько часов после открытия выставки "Берлин - Москва. 1900 - 1995", Соломон Шустер умер в отеле от сердечного приступа.

Всю жизнь (а прожил он совсем немного - всего шестьдесят один год) он пытался "остановить мгновение", сохранить его для истории. И судьба оказалась благосклонна к нему. Отверженные полотна, пылившиеся в запасниках, заняли свое место в музейных залах. Кадры кинохроники, запечатлевшие похороны Анны Ахматовой, увидели свет. Его собрание сохранилось почти в неприкосновенности, свидетельство чему - книга памяти коллекционера.

ПУБЛИКАЦИЯ

• Последний из знатоков
• Прощай, Бакст!
  Рассказывает Соломон Шустер