БОРИС ПОКРОВСКИЙ: "Величие нации следует измерять уровнем ее культуры"

Беседу вела Елена ЛИТОВЧЕНКО
Фото Ирины КАЛЕДИНОЙ

Б.Покровский

Он был рожден, чтобы ставить оперы. Вся его жизнь подчинена музыкальному театру. Даже когда он слушает птичек на даче в Валентиновке, все его мысли об опере. При этом он давно потерял счет своим постановкам, количество которых "буксует" в районе двух сотен. 23 января народному артисту СССР, лауреату Ленинской и Государственных премий СССР и России, профессору Борису Александровичу ПОКРОВСКОМУ исполнилось 94. Несмотря на солидный возраст, мэтр остается действующим режиссером - он продолжает творить, ставить спектакли, встречаться с композиторами и даже давать интервью...

    

- Борис Александрович, с каким настроением вы вступаете в 2006 год? Какое у вас ощущение от сегодняшней жизни?

- Ощущение некоторых сумерек. Есть надежды, ожидания, что наступит рассвет. Но почему он наступит - неизвестно. Когда речь идет о природе, мы знаем, что произойдет восход солнца. В данном случае я не очень верю в то, что есть такие-то силы, способные осветить нашу жизнь. В радиоэфире, с телеэкрана только и слышишь: доллары, доллары... Звучит как некое проклятие. Но я подхожу к этому с позиций искусства. Может быть, это сверхзадача общества, которое бежит бегом за наживой, может, это мечта такая - приобрести доллары, которые кому-то дадут возможность наслаждаться и прятаться, кому-то обманывать и убивать... Власть дадут.

Б.Покровский и Д.Шостакович

    

- Вы прожили большую жизнь и не могли не видеть прежние социальные беды страны. Были, как и ныне, беспризорные дети...

- ...Были беспризорные и были безграмотные. Массы не умели читать, считать, писать. Просто не у-ме-ли. Государство пыталось с этим справляться с помощью культуры.

Надо было приложить много усилий, побороть всеобщую неграмотность, и общество сделало это. Коммунисты заставили одних учиться, других - обучать. И моего отца заставили обучать, и таких, как он, русских интеллигентов, которые не состояли в партии. Это были люди с прекрасным чувством - ощущением долга. Не то что "я обязан что-то делать", а "я счастлив, что делаю это". Вот такое отношение было у того поколения к жизни. Их не надо было заставлять - им этот труд был в радость. Вся страна, вся интеллигенция, весь культурный мир (я подчеркиваю - культурный мир) спасали Россию от безграмотности. И с беспризорностью в те очень трудные времена удалось справиться.

Сейчас ситуация иная. У народа отняли культуру, с моей точки зрения. Я болезненно воспринимаю, чересчур, может быть, болезненно, то, как относится и общество к литературе, искусству, музыке, живописи. Скажешь "Пушкин" - тебя засмеют. Скажешь "доллар" - тебя начнут уважать. И то, что мы видим хорошего (иногда делается что-то хорошее и доброе), - это дело рук каких-то людей, которые будто бы из прошлого пришли со старыми идеями помогать русскому народу стать на ноги.

    

- Вы помните самую первую оперу, на которой довелось побывать и с которой началось ваше увлечение этим искусством?

- Прежде чем попасть в оперу, я ходил в церковь. Дедушка у меня был священник, митрофорный протоиерей, митру носил. Но начались гонения на религию, и начальник моего отца потребовал, чтобы сын педагога "встал на правильный путь". Мой отец поступил очень мудро, он повел меня в Большой театр. Театром я увлекся невероятно и перестал посещать церковную службу, но вскоре покаялся в этом деду. И знаете, что тот сказал? "Бог простит твое прегрешение, потому что Большой театр - это тоже храм. Храм человеческого духа".

И вот приходим мы с отцом в этот храм и что видим? Людей в телогрейках, шинелях, матросской одежде. Они лузгали семечки, курили, пересвистывались, некоторые умудрялись сидеть, перекинув ноги через барьеры лож. Это была неуправляемая толпа, которая и балагана толком не видела, а им вдруг - балет. Отец в шоке: сейчас выйдет великая Гельцер, и эта шпана ее освищет! Но тут медленно начал таять свет, и когда совсем потух - раздались овации. Народ воспринял это как чудо. Появился дирижер во фраке - зал почтительно замолчал. Вышла Гельцер - публика встретила ее с восторгом! В антракте никто и не думал орать или свистеть. Все ходили на цыпочках. Большой театр изменил этих людей, в его стенах произошло таинство, священнодействие, чудо. При этом никто не подыгрывал толпе, не подстраивался под телогрейки и шинели, не опускался до матерщины. Они приходили с великой музыкой и драматургией, с Чайковским и Глинкой. "Так вот для чего делали революцию! - думал я, мальчишка. - Вот какими должны быть настоящие зрители".

Теперь я понимаю, что великие артисты поднимали публику до себя. Мне бы хотелось, чтобы подобное происходило и сейчас, но сейчас делается все, чтобы лишить народ дара воспринимать искусство на его высоком уровне - уровне Мусоргского, Вагнера, Чайковского...

Теперь культуре помогать не принято - у властей другие приоритеты. И это - трагедия. А я убежден, что культура есть основа существования нации. Не экономика, а именно культура. Именно культуру следует развивать правительству, если оно хочет, чтобы развивалась экономика. Именно культуру надо спасать, потому что без культуры нация существовать не может. Ведь величие нации измеряется уровнем ее культуры!

    

- Вы пришли в Большой, когда там работали великие дирижеры, музыканты, певцы... Переросли ли взаимоотношения с кем-то из них в человеческую дружбу?

- Меня сразу начали приглашать в гости. Одни поили чаем, как Голованов, другие, как Мелик-Пашаев, кое-чем и покрепче. По-настоящему я сдружился с человеком, встретившимся мне в директорской приемной при поступлении в Большой. Нас приняли в театр в один день и час, и тот час, что мы провели в приемной директора, стал началом нашей дружбы. С Кондрашиным (а это был именно он) мы поставили "Вражью силу", "Проданную невесту" (и отхватили за них по Сталинской премии) и еще один, подхалимский спектакль. От нас же все время требовали создать что-то современное, о достижениях в промышленности, о подъеме в сельском хозяйстве. Вот мы и поставили то, что от нас требовали: спектакль о колхозной жизни. Предварительно с Кириллом Петровичем и директором театра Солодовниковым съездили на Украину (украинский композитор написал оперу) и все сделали точно как в жизни. Ударно работают колхозы, замечательные люди строят коммунизм и любят Сталина и ставят ему памятники. И у нас Сталин стоял на сцене, и открывался занавес, играла музыка... Кстати, неплохая музыка. Мы с подхалимским задором, какой бывает у мальчишек, перемигивались, думая, что если за классику получили Сталинские премии, то за этот спектакль и подавно должны получить...

Сталин пришел на спектакль и минут через пятнадцать удалился. Ему сказали: "Иосиф Виссарионович, еще не кончилось". А он ответил: "Скучно, ребята. Скажите, а когда "Пиковая дама"? Тут я и сообразил, для чего я рожден. Чтобы ставить "Пиковую даму"! А не какие-то подхалимские оперы, которые от нас требовали, выдавая за требования вождей. После этого случая мы с Кириллом Петровичем долго хохотали - над собой.

    

- Значит, опера "От всего сердца" Сталину не понравилась. А что ему нравилось?

- Его любимыми постановками были "Иван Сусанин", балет "Пламя Парижа". О его приходе в театр я узнавал по звучанию оркестра - оно становилось чище, светлее, воздушнее. Сталин сидел в правительственной ложе так, что публика его не видела, а оркестранты видели и начинали очень стараться.

    

- Но ведь современная опера не обязательно подхалимская. Можно и в классику привнести такое, что она станет неузнаваема...

- ...Что и делают, почему-то называя это новаторством. А это попросту невежество, помноженное на спекуляцию, и началось это не сегодня. Когда я был мальчишкой, Большой театр критиковали за отсталость, отсутствие новаторства. Тогда новации были нужны пролетарским театрам, болезнь была такая же, как сейчас. И тогда в Большом театре появился "Севильский цирюльник дыбом". Суть постановки была в том, что все партии мужские пели женщины, и в том числе Антонина Васильевна Нежданова, а все женские партии пели мужчины. Тогда это называлось новаторством. К такому новаторству мы сейчас очень близки. Однако должен заметить, что тот же Мейерхольд, которого мы, студенты, боготворили, о новаторстве всуе не распространялся. Однажды кто-то из моих товарищей восхищенно охарактеризовал этим словом поставленную Всеволодом Эмильевичем сцену, на что получил ответ, который я навсегда запомнил: "Потише с новаторством - эта ниша давно и надолго занята. Станиславским. У него мы все должны учиться и стараться быть достойными мастера".

    

- Мне кажется, вы не всегда покорно следовали этому завету и в новаторах числились.

- Обвинения такого рода я действительно получал. У меня был классический спектакль, в котором сопрано поет трогательную арию, а ей в оркестре вторит скрипка. Я поставил мизансцену, в которой сопрано и солистка оркестра оказываются рядом и вместе исполняют то, что для них написал Глинка. Мизансцена оказалась неугодной и певице, и министру культуры, очень милой женщине. Во всяком случае, многие написали, что я новатор и что меня надо либо охранять, либо выгонять. Министерша пришла на спектакль, я сказал, что не виноват. "Борис Александрович, кто же виноват?" Я говорю: "Он, Глинка, Михал Иваныч. У него в клавире написано: "Цузаммен!" Вместе по-немецки. А раз они поют вместе, почему бы им вместе и не быть?" И не стал менять мизансцену!

Партитура - закон для режиссера. Может, мне и не нравится, что там композитор написал, но я буду ставить это как святыню, я НЕ ПОСМЕЮ ничего МЕНЯТЬ. Что касается режиссерского хода, режиссерского представления, то я тут свободен, а если и делал что-то, то это нельзя назвать неприличным.

    

- Что же вы все-таки посоветуете молодым режиссерам, которым хочется проявить себя?

- Однажды Стравинский посоветовал мне ничего не "улучшать", не менять в произведениях классиков." Как улучшить Шекспира, Чайковского и, главное, зачем? Вот это "зачем?" я бы предложил молодым режиссерам написать крупными буквами и поместить где-нибудь у сердца. Если вы что-то делаете новое, скажите, за-че-м?

    

- Борис Александрович, в 2006 году весь мир отмечает две крупные даты: 250-летие со дня рождения Моцарта и 100-летие со дня рождения Шостаковича. Стало быть - это ваш год, год вашего театра: и с тем, и с другим композитором его связывают особые отношения.

- Моцарт и Шостакович - святые для нас имена. Дмитрий Дмитриевич стоял у истоков рождения Камерного музыкального театра. Премьерой его незаслуженно забытой оперы "Нос" мы открывали свое первое помещение на Соколе. Прошел 31 год, а "Нос" по-прежнему в нашем репертуаре, прошлым летом в который раз показывали его в Японии. Сейчас готовимся ко дню рождения Дмитрия Дмитриевича. К сожалению, теперь я не могу позвать его к своему столу, а он не может - к своему, как это было раньше. Мы не можем сказать друг другу комплименты... Он был не очень словоохотлив. Но всегда очень чуток и очень точен. И если обронит слово, то оно очень дорогого стоит. Мы поняли это во время репетиций "Носа", на которых он присутствовал, но никогда не позволял себе что-то делать, кого-то поправлять. Помогать - да, но не поправлять.

Так же у меня было с Прокофьевым - он тоже сидел и молчал, у него не было ни возражений, ни предложений. Ему удивительно было и смешно, что вот он написал форшлаг, а в этом самом месте, оказывается, тенор подмигивает баритону левым глазом. Репетиционный процесс очень занимал этих больших музыкантов, которые, по существу, являлись драматургами - только музыкальными.

Режиссер нашего театра Михаил Кисляров, наш дирижер Анатолий Левин сочинили специальный спектакль по произведениям Дмитрия Дмитриевича - "Век DSCH". Для меня этот спектакль как бы посвящение композитора в классики русской музыки. Премьера намечена на 24 марта.

    

- А ваш фирменный моцартовский фестиваль получит дальнейшее развитие?

- Несколько лет назад мы задумали фестиваль произведений Моцарта на нашей маленькой сцене. Оглянувшись вокруг, мы не обнаружили в нашем городе ни одного спектакля на музыку этого гения. Сей факт позволял говорить о нашей Москве как о глухомани. Стало немножко стыдно за столицу, захотелось поправить положение. 27 января 2006 года уже в четвертый раз начнется наш фестиваль "Моцарт на Никольской", и именно в день рождения великого композитора. Мы сыграем шесть опер Моцарта подряд: "Так поступают все женщины" (27 января), "Бастьен и Бастьенна" в паре с "Директором театра" (29 января), "Волшебная флейта" (1 февраля), "Свадьба Фигаро" и "Дон Жуан" соответственно 3 и 5 февраля. Конечно, фестиваль будет расширяться за счет других опер Моцарта, которые мы обязательно поставим.

    

- Чем еще для вас будет интересен 2006 год?

- Для меня будет любопытно, как мы поставим спектакль по драме Лорки "Кровавая свадьба". Композитор Ширвани Чалаев писал ее специально для нашего театра. Я его заставлял показывать, как надо спеть что-то или сыграть что-то. Например, как надо сидеть на лошади, если лошади на сцене нет? И сейчас же слышал в музыкальной интонации особые ноты, которые меня волновали, увлекали и заставляли фантазировать, мечтать о какой-то несбыточной пока для театра идее... Вообще надо мечтать. Это очень жалко, что наша страна перестала мечтать. Все хотят заработать побольше денег, а это не главное. Есть мечта более значительная, и этому тоже будет посвящен новый спектакль. На его постановку мы пригласили главного режиссера Нижегородского академического театра оперы и балета имени А.С.Пушкина Ольгу Тимофеевну Иванову.

    

- Борис Александрович, а у вас есть мечта?

- Я уже говорил, что если бы был всесильным, то на три дня запретил бы все, кроме оперы. Пусть все замрет и останется только опера с ее великими достижениями духа, радости и понимания жизни. Потому что, кроме музыки, ни одно искусство не может раскрыть нам то, что происходит в человеческом сердце. Я заставил бы всех эти три дня ходить в оперу, как в храм святой. И через три дня нация проснулась бы счастливой!

Отсутствие понимания этого простого рецепта я считаю несчастьем, а про себя думаю так: слушайте оперу, смотрите оперу, понимайте оперу, осознайте ее величие. Ведь что такое опера? Опера есть жизнь человеческого духа. И познать оперу, значит, познать жизнь, познать человека слева, справа, снизу, сверху и уважать любого, кто живет рядом с тобой в мире.

Знаете, человек, который посещает оперу, и по улице идет иначе, и разговаривает иначе, и благодарит иначе.

    

- Что же вы посоветовали бы делать государству, обществу?

- Мне кажется, задача любого правительства в том, чтобы объяснить народу, "что такое хорошо и что такое плохо". Вот я смотрю телевизор или слушаю радио и хочу, чтобы мне нежным женским голосом объяснили, что такое красота, что такое возвышенное. Чтобы меня убедили, других людей убедили.

Надо понимать сложность профессии актера, уважать его надо, а не выкидывать на улицу. Знаете, беседуя сейчас с вами, я поймал себя на том, что рассуждаю, как коммунист. А я в партии не был. Никогда. В пору руководства коммунистов партийная организация Большого театра на меня очень косо смотрела. Сталину даже пожаловались, мол, не вступает, а Сталин возьми и ответь: "Не трогайте Покровского, он осуществляет блок коммунистов и беспартийных". Так что я был официально признан беспартийным.

    

- А почему вы не вступили в партию?

- Потому что отец не вступил. Мой отец преподавал на рабфаке. Однажды рабфаковцы сажают его в машину и везут в Кремль, чтобы он прочитал там лекцию, которую до этого им читал. А тогда шли выборы, и по радио произносили "выбора" с ударением на последнем слоге. Отец не уставал повторять, что это неправильно, что надо знать орфоэпию, то есть как произносить по-русски слова. Вот он и выступил в Кремле против неправильного произношения. Вдруг вышел какой-то человек и сказал: "Это раньше так говорили, а теперь другое время и надо говорить по-новому". Отец возразил, что никакой, мол, новости нет, а есть обыкновенная неграмотность. И пока он доказывал свое, воцарилась абсолютная тишина. Оказывается, это пришел Сталин. И вот через какое-то время по радио транслируют речь Сталина, и он говорит "выборы". Как же отец был счастлив! Ведь после этого все стали говорить правильно, а отцу ничего другого и не надо. Главное - есть результат его труда!

В советское время дикторы говорили грамотно с точки зрения орфоэпии. А сейчас я редко кого могу слушать с экрана или в эфире - орфоэпии не знают. А может, не знают, что такое орфоэпия? Вот что меня волнует.

Каждый человек, имеющий пропуск в Кремль, должен понимать, что он обязан быть культурным человеком, знать Святое Писание. А там: не укради, не убий... Святые постулаты. Их надо вызубрить, а потом выходить на трибуну.

    

- В Камерном музыкальном театре классике всегда отводилось особое место. Шекспир и Пушкин, Достоевский и Чехов, Тургенев и Гоголь... Великая литература будет подпитывать вас и в будущем? Помнится, на последней пресс-конференции в вашем театре прозвучало название "Ревизор"...

- Я ставил Гоголя на оперной сцене - и "Майскую ночь", и "Мертвые души" ... Но мне всегда казалось смешным браться за "Ревизора". Я знал знаменитый спектакль Художественного театра и видел Михаила Чехова в роли Хлестакова, и не мог себе представить, что кто-нибудь посмеет что-нибудь подобное сделать в опере! С этой мыслью я прожил много лет... И вот недавно я проснулся и почувствовал, что знаю, как поставить пролог этой оперы. Конечно, как и полагается, через несколько часов я уже решил, что все надо сделать по-другому. Но заменять одно другим - моя специальность, специальность всех режиссеров, которые хотят, чтобы было лучше. Рождение нового оперного произведения - дело тонкое, не хотелось бы его спугнуть. Но если судьба сохранит эту идею - будет опера "Ревизор".

    

- Борис Александрович, вами столько спектаклей поставлено, столько студентов выучено, столько книг написано, вами открыт совершенно не похожий на другие театр... Давно можно было бы почивать на лаврах, однако вы продолжаете работать. Почему?

- Если я пожалуюсь нашему директору на усталость, он повздыхает и... сделает все, чтобы завтра я был на репетиции. Если я скажу ему, что не хочу ставить какую-то оперу, он спросит: "Кто поставит?" - и у меня замрет сердце, потому что я не знаю никого другого. Он знает, что мое присутствие в театре нужно для искусства. Я знаю, что без меня не обойдутся, и потому иду в театр снова и снова, преодолевая усталость. Чувство своей необходимости дарует силы, чтобы идти и делать.

ПОД ЗАНАВЕС

• БОРИС ПОКРОВСКИЙ: "Величие нации следует измерять уровнем ее культуры"
• Загляните в Книгу судеб
  Гороскоп с 26 января по 1 февраля
• Человек родился