СТАНИСЛАВ РАССАДИН: Сегодня усталость называют стабильностью

ПЕРСОНА

Дмитрий САВОСИН

"Когда началась перестройка, все рухнуло, и я сказал себе: все, больше у тебя ни одной книги не выйдет", - признался Станислав РАССАДИН. Ошибка, да какая!.. Плодотворное сотрудничество писателя с издательством "Текст" - и вот перед читателем сразу несколько дивных книг: "Книга прощаний" - о литературных друзьях Рассадина, "Самоубийцы" - о советских писателях и о том, что с ними сделала власть. Удивительная книга "Русские" - серия портретов русских поэтов и писателей, где "жизнь и творчество", по рассадинскому принципу, неотделимы, слиты воедино. Не говоря уж о составленной им маленькой "Серебряной серии" русской поэзии, выходившей в "Тексте" - 12 книг за три года - и напомнившей читателю полузабытые стихотворения Дельвига, Хомякова, Полежаева...И вот - две новые книги. Новые?.. Не совсем. Станислав Рассадин переиздал "Умри, Денис" ("Текст", 2008), свою старую книгу о Денисе Фонвизине, она звучит на удивление современно. А антология "Розы в снегу" ("Текст", 2008), где подборка стихов русских поэтов XIX века может рассказать об истории русской литературы куда больше академического учебника, во многом перекликается с книгой "Русские". Чтение непростое, требующее внимания и любви в наше время скороспелых увлечений и поверхностных суждений. Итак, разговор о русской классике, ее влиянии на сегодняшний день и - о дне вчерашнем, чья память еще так свежа.

С. Рассадин

- Давайте начнем с вопроса об "Умри, Денис". Ваша книга о Фонвизине выходила несколько раз, имела успех у читателей. Давний ли план - переиздать ее именно сейчас? Это дополненное издание ?

- Нет, не дополненное. Там только предисловие дописано. Это уже третье издание, и немножко смешно, что первое было в 1980 году тиражом 50 000. Второе - попозже, уже 200 000. И вот теперь - две тысячи! Мне до сих пор трудно к таким тиражам привыкнуть. Несколько лет назад мне давали тираж 10 000, и казалось, что это чудовищно мало. А сейчас считается, что пять с половиной - уже хорошо.

Я ведь выпустил довольно много книг - страшно сказать, под сороковку. И ни одной не видел в магазине - все быстро расходились. Но могу сказать, рискуя прослыть хвастуном, - никогда не относился к этому серьезно. Почему? Потому что всегда точно знал, что настоящих моих читателей как раз и есть десять тысяч. Так что нынешние тиражи, пожалуй, более адекватны - и тому, чем я занимаюсь, и моей относительной известности...

- Лейтмотивом вашей книги "Самоубийцы" является мысль, что писатели, оказавшиеся перед дилеммой - прогнуться под власть или вообще не писать, - совершили духовное самоубийство. Вы приводите и знаменитую фразу Ахматовой об атмосфере после 1956 года: "Встретились две России - та, которая сажала, и та, которая сидела". Родилось ли дитя от этой встречи? Сегодняшняя литература - это уже, скажем так, внук, или мы, скорее, находимся в вакууме ?

- Думаю, что сейчас мы находимся в вакууме, если вам угодно так это называть. Или - в обмороке. Между прочим, надеюсь ошибиться. Надеюсь, но не боюсь: есть у меня свой опыт и пристрастия, которыми горжусь и коих не стыжусь. Ведь что это значит - встретились две России? Это так называемая оттепель. Всего несколько лет назад я вдруг сообразил, что первым слушал первые песни Окуджавы. Просто мы вместе работали - в соседних кабинетах. С Наумом Коржавиным мы слушали первые главы великолепной вещи Балтера "До свидания, мальчики!". Я был первым, кто написал о Чухонцеве, об Аксенове. Мне первому читал первые свои опусы Владимир Максимов - тогда мой очень близкий друг. Мне в "Юность" принес свой первый рассказ Фазиль Искандер. Невероятно! Что это значит - что я такой молодец? Да ничуть! Просто попал в нужное время и в нужное место. На очень короткое время советская власть дала слабину. Открылась маленькая щелочка, и сразу туда прорвалось такое количество талантов! Сколько вокруг возникло талантливых людей!

Хочу надеяться, что не прав в оценке нынешнего времени, но сейчас ничего подобного и близко нет. Тогда было в литературе что-то революционное. Сейчас какое-то медленное, боязливое, не говорю уж о том, что рынок чертов... какая-то оробелость литературная. Нынешний авангард, вполне собою довольный, нынешний постмодернизм - мне скучно это читать. Хочется сказать: "Ребята, ну напугайте, потрясите меня, шокируйте меня!" Читать Сорокина или Пелевина прежде всего скучно - слишком ясно я вижу, как и для чего это сделано...

Сейчас все делается хладнокровно. Знаете, какой мой любимый пример отношения к литературе? Есть такой крупный английский поэт и филолог Хаусман. Он говорил ученикам: "Если для вас Эсхил лучше Манилия - вы не филологи!" Манилий-то - малоизвестный стихотворец, изложивший астрологию в 12 книгах скучнейших стихов. Но Хаусман был еще и поэтом. И когда его спросили, как отличить настоящие стихи от ненастоящих, он вот что сказал: "Настоящие - это когда по коже бегут мурашки." Сегодня мне очень не хватает этих мурашек.

Сейчас, как член отборочной комиссии премии "Большая книга", я читаю никому не известного Владимира Костина "Годовые кольца". Автор из Томска и человек немолодой - чуть ли не мой ровесник. И это редчайший случай, когда я поражен силой таланта и оригинальностью.

- "Советская власть дала слабину - и сразу..." Так вот ведь нет ее вовсе. Отчего же обморок? Что ж получается, рынок и меркантильный интерес все испортили ?

- Наверное, вы правы насчет рынка. Но дело еще и в том, что в обществе сейчас некая общая усталость, которую мы выдаем за стабильность. Наплевать, что с кем будет, за кого голосовать... Мне отвратительно само слово "революция". Но посмотрите: когда в обществе что-то назревает - литература переживает подъем. Вспомним и Октябрьскую революцию - она была катастрофой для России. Но сколько новых писателей появилось сразу после 1917 года! Бабель, Зощенко, Булгаков... И какими молодыми они тогда были! А сегодня мы называем молодыми прозаиков, которым по пятьдесят. Это накапливалось долго: сталинский гнет, потом брежневский цинизм... После 1956 года то, что копилось под гнетом, вырвалось наружу, дождавшись своего часа. Но перестройку-то революцией мы не можем назвать. Это свобода - да, но данная сверху, разрешенная властями, которой мы еще и не заслужили, ее могло и вообще не быть... Когда эта усталость кончится, не знаю, при моей жизни этого точно не случится. Конечно, будут появляться талантливые люди, но такого взрыва, прихода больших сил я не предвижу. В этом смысле я - глубочайший пессимист.

- Западу ведь тоже сейчас нечем особенно похвастаться ...

- Совершенно верно. Общемировой процесс тоже довольно вялый. Приходят к нам тамошние бестселлеры - и вот читаешь Уэльбека и поражаешься, какая плохая, дешевая литература... Не говорю уж о Дэне Брауне. Иногда появляется Зюскинд - и это прекрасно, да. Но Ивлин Во все равно лучше...

Я давно уже не понимаю тяги к литературе, выходящей вот сегодня, сейчас. Да ведь есть же Гоголь, Толстой - этого хватит еще на насколько веков! Смотрю на полки у себя дома - и думаю с печалью: вот помру, кое-чего не прочитав даже в собственной библиотеке...

- Кто ваши "вечные спутники "?

- Иными словами, "какую книгу вы взяли бы на необитаемый остров"? Честертон замечательно ответил : "Книгу о том, как построить лодку!" А мне хватило бы Пушкина и Чехова.

- Ваш Фонвизин пытается говорить с властью на равных, втолковывать ей идеи Просвещения. Либерал - хотя, конечно, условный, в кавычках. Сквозь книгу "Русские" тоже проходит тема литературно-идеологической борьбы общества и власти. Вы много пишете об этом и в комментариях антологии "Розы в снегу". Какое влияние вам хотелось бы оказать своими книгами на современное российское общество ?

- Ой, не знаю. Я все-таки не соглашусь с вами насчет слова "либерализм". Даже если в кавычках. Я очень дорожу одной из своих книг - о Сухово-Кобылине. Вот уж кто никакой не либерал! Консерватор, реакционер... Но я нежно люблю эту фигуру русской литературы, просто такое у меня личное нежное отношение. Хотя о "личном" и говорить смешно: подойди я к нему, он первым делом отправил бы меня на конюшню. Но мне нагло кажется, что это человек, близкий мне невероятно.

Дело тут не в либерализме. Поэты и писатели, о которых я пишу, - за каждым из них история яростного отстаивания самого себя. А Вяземский, который сменил свой либерализм на сугубый консерватизм и именно в это время, когда его высмеивали, написал потрясающие стихи? Нет, тут не в том дело, что непременно власть не нравится. Фонвизин как раз стремился с властью дружить. А Сухово-Кобылин отрезал раз и навсегда возможность ей служить... Но оба всю жизнь отстаивали свое человеческое достоинство.

Я пишу о тех, кого люблю. Сам долго не понимал, почему выбрал Дельвига или Бенедиктова... А дело в моем личном отношении. Бенедиктова хотелось просто реабилитировать: его, замечательного поэта, совершенно затоптали в литературно-идеологической борьбе - сперва Белинский, а затем и Добролюбов. Все, о ком я пишу, отстаивали самого себя: кто просто шел на убой ради этого, как Полежаев, а кто, как Случевский, пробовал укрыться. Я просто любил людей, которые, говоря словами Грибоедова о Денисе Давыдове, "сами творцы своего поведения". Сами по себе. На мое удивление, таких в русской литературе оказалось много.

- Но остается ли литературно-идеологическая борьба лейтмотивом всей российской истории, продолжается ли она сейчас ?

- Во-первых, просто не вижу сейчас существования настоящей литературной критики. Есть один критик - Андрей Немзер. Это мое дело, что я не соглашаюсь с ним даже в позиции: он-то - организатор литературного процесса, а я очень давно решил для себя, что критик не должен оказывать никакого влияния на литературный процесс, он в лучшем случае - посредник между писателем и читателем и сам читатель, а в определенном смысле и писатель. Театральной критики нет тоже... Критерии сегодня не то что поменялись - они просто отменились. Читаешь подборки стихов в неплохом толстом журнале и теряешься: черт знает, хорошо или плохо? Довольно грамотно, искусно, ремесла много... а ремесло многого стоит. Ну, думаешь, пускай существуют. Но ко мне это отношения не имеет.

Я, впрочем, критиком был очень давно. Когда после ухода из "Нового мира" Твардовского я понял, что могу написать плохо о Вознесенском или Евтушенко, но мне не дадут написать и двух ругательных строк про лауреата Ленинской премии Егора Исаева... Как раз тогда я понял, что меня интересуют XVIII и XIX века. Я даже начал писать в стол книгу про Пушкина. Представляете, про Пушкина - да в стол?! Тут произошло чудо: один очень хороший человек из издательства "Искусство" вдруг предложил мне написать книгу о драматургии Пушкина. Это было одно из главных чудес в моей жизни. Там же вышло и первое издание "Фонвизина"- книги о русском XVIII веке, пробном в смысле литературы. Почему именно он унавозил ту почву, на которой возросло явление невероятное - русская литература следующего века? Сергей Залыгин однажды сказал, что вся русская литература XIX века как будто рождена одной матерью.

- Ведь это вам принадлежит мысль, что, не случись в русской литературе Пушкина, она пошла бы, скорее всего, по пути, проторенному Жуковским ?

- Нет, это когда-то сказал покойный Михаил Гаспаров. А, например, Бродский, который к Пушкину относился с холодноватым почтением, жалел, что русская поэзия не пошла путем Баратынского. Хотя я-то думаю, что это недоразумение: ведь она и пошла путем Баратынского. Пушкинский золотой век был очень краток. Белинский, конечно, проявил юношескую наглость, объявив еще при жизни Пушкина, что пушкинский век русской литературы окончился. Но он был прав. Гармония кончилась с Пушкиным, и пошло противостояние: ничего более антипушкинского нельзя себе представить, чем Лермонтов, он будто назло на каждый пушкинский тезис отвечает антитезисом.

- Фонвизин был масоном, как и многие деятели его времени. Любопытно, что в самом начале 90-х, уже при Ельцине, вдруг разнеслись слухи о новых масонах. Это воспринималось несколько диковато - откуда ни возьмись возродились на Руси масоны ...

- Во времена Фонвизина быть масоном было модно, престижно, все были масонами - это тогда все равно что в пионеры вступить. Уже потом Екатерина, возмущенная тем, что женщины в ложи не допускались, и заподозрившая зреющий заговор, неадекватно обрушилась на российских масонов и разгромила их, так что даже Иван Андреевич Крылов едва уцелел... А сегодняшнее масонство - это несерьезно. Это все равно что сегодняшнее дворянство.

- А вот дворянство-то изо всех сил убеждает нас, что и вправду возрождается ...

- Василий Шульгин еще в начале века хорошо сказал: "Был класс, да съездился." Сейчас вот присуждают Филиппу Киркорову звание герцога, еще кому-то - барона... Когда такое происходит - это и говорит о том, что произошло с дворянством. Оно начало сворачиваться и гнить еще при Николае I. Я считаю, что Николай I, которого я ненавижу, как раз и начал делать Россию бюрократической, какой она до сих пор пребывает. Его так напугали декабристы, он так хорошо усвоил, что врожденное чувство независимости, в том числе материальной, опасно для него, что придумал личное дворянство, то есть дарованное им лично. Помните, Пушкин удивлялся: зачем нарочно создавать третье сословие? Этак все могут быть дворянами!..

Дворянство ушло, но оставило аристократизм. То есть то, чего добиться можно, но уже без помощи сословия: никто тебя не держит на плечах, не подпирает - будь любезен сам! То же самое произошло с интеллигенцией. Я считаю, что интеллигенции у нас нет. Говорили о какой-то рабочей, технической, колхозной интеллигенции, очень часто присовокупляя: "гнилая, паршивая интеллигенция..." Вот ее и нет. Но интеллигентов достаточно много. А ведь она жила как сословие! Были люди, которые одинаково одевались, носили одинаковые бородки, имели одинаковые манеры. Я когда-то написал статью об Окуджаве, которую назвал "Последний аристократ". А когда его самого спросили, считает ли он себя интеллигентом, он сказал: "Стараюсь. Вот умру, станет ясно". А недавно меня очень развеселила одна реплика, услышанная по телевизору, - одна певица сказала: "Моя врожденная интеллигентность". Я, говорит, - нечто среднее между Томом Сойером и Ахматовой... Восхитительно! Вот так и докатились до Ксении Собчак, которой говорят: ваш аристократический род...

- Есть знаменитая эпиграмма у Бестужева-Марлинского: "Литература наша - сетка на ловлю иноземных рыб;/ Чужих яиц она наседка,/ То ранний плод, то поздний гриб;/ Чужой хандры, чужого смеха Всеповторяющее эхо !"

- А это чистая правда. Почему Пушкин неинтересен другим языкам, непереводим?

- И это правда ?

- Да, правда. Ну главная причина очень почетная. Его всеобъемлющая гармоничность. Почему на Пушкина не написано ни одной пародии? Потому что, как замечательно сказал молодой Чуковский, "подле Пушкина все уроды". Но есть и еще кое-что. Представьте, что нормальный английский читатель, знающий "Дон Жуана" и "Чайльд Гарольда" Байрона, читает по-английски "Евгения Онегина". Он сразу поймет, что это написано - не в подражание, нет, - но в освоение! А "Маленькие трагедии" - и Шекспир? Пушкин умел брать чужое и делать своим, но при переводе (чуть не сказал "обратном", а ведь можно и так сказать) это становится явным!

Вот я сам себе много лет пытаюсь ответить на вопрос, почему Чехов так вонзился в сердце Европы...

- На одном из московских кинофестивалей об этом спросили Мастроянни. Он деликатно сказал: дескать, у вас этот период истории позади, а для нас это наша жизнь, наши чувства, наши реалии ...

- Ну, может быть, и так. У меня ответа, которым я был бы доволен, на этот вопрос нет. Могу понять, что Толстой интересен эпичностью и русским экзотизмом. Достоевский - это история страдающего сердца, это про всех. А вот почему Чехов... Тут я чего-то недопонимаю.

- Возвращаясь к собственно вопросу по поводу эпиграммы Бестужева-Марлинского. Мне множество раз приходилось слышать подобное мнение о современной русской культуре вообще. Низкопоклонство перед Западом и прочее, хорошо знакомое. Почему это уничижительное суждение дожило до наших дней ?

- Из-за духовной слабости. Некоторые писатели просто сломались, стали подражать западной литературе, стали брать приемы, неадекватные нашей действительности, нашему языку... Тут не в низкопоклонстве дело, а просто в недостаточной смелости.

- А можно ли писать по-прежнему после революционных произведений прошлого века - "Улисса", "Шума и ярости "?

- Это мне напоминает фразу Адорно, что после Освенцима нельзя писать стихи. Понять примитивно - так пора запретить поэзию. А на самом деле надо писать соответственно тому уровню трагизма, который был. Не стоит заниматься ерундой.

- В очередной раз западные волны окатили русские берега ...

- Тяготение к моде, к мейнстриму направляет взоры туда, откуда идет мода... Мейнстрим просто поглядывает, где что подхватить. Станет модной китайская литература - будут подражать ей... Не стоит придавать этой эпиграмме большего значения, чем в ней есть. Она просто указала на вечную человеческую слабость - подражательство.

- То есть сие не есть нормальный процесс кровообращения во времени ?

- Конечно, это поверхностный процесс. Ведь Пушкин стал Пушкиным, когда стал самим собой. Ранний - подражал Парни, Вольтеру, жадно впитывая иноземное влияние. А потом стал таким крупным явлением, что его и переводить трудно.

- Вы пишете, что в советское время русский язык, ныне во многих странах - изгой, часто бывал языком свободы. В Москве печатали тех, кого отказывались публиковать на своих окраинах. Станет ли он когда-нибудь снова связующим звеном ?

- Можно тут притвориться оптимистом и сказать, что люди в конце концов опамятуются и поймут, что общаться на языке Пушкина и удобно, и прекрасно. Но, боюсь, этого не произойдет. Такая сейчас у всех политика - считают долгом чести вступить в НАТО, соединиться с Европой... В Грузии, например, если обратиться по-русски, молодежь не поймет. По-английски поймет. В Латвии то же самое. А ведь были мудрые люди. Сергей Аверинцев рассказывал, что, когда Хрущев подарил Крым Украине, - а он тогда был еще совсем мальчиком, - мама сказала ему: вот распадется Советский Союз, и будет проблема. Сережа был страшно потрясен: как так распадется?! Ему такое и в голову и не могло прийти! Как и всем нам...

То, что Советский Союз развалился сравнительно малой кровью, без гражданской войны на всей территории, моно считать чудом. Сравнительно малой, конечно, - одна Чечня чего стоит. И будет еще стоить... Ошибка Ельцина была чудовищной, можно ведь ее и преступлением назвать... Это как проблема расовой сегрегации в Америке: вроде бы решили ее, а она аукается и долго еще будет аукаться. Возмездие настигает всегда. Жаль только, что настигает оно не тех, кто нагадил, а людей совершенно невиновных.

ПЕРСОНА

• СТАНИСЛАВ РАССАДИН: Сегодня усталость называют стабильностью

ТЕНДЕНЦИЯ

• Четыре истории
  Взлеты и падения научно-популярной литературы

ХИТ СЕЗОНА

• Из жизни насекомых

НОВИНКИ

• Тайный смысл творца