Ужель та самая Симона?

В КЗЧ прозвучал "Орфей" Гайдна

Дмитрий МОРОЗОВ
Фото Игоря ЗАХАРКИНА

С.Кермес и Т.Курентзис на репетиции

В нынешнем сезоне абонемент "Оперные шедевры" обратился наконец к тому, что, собственно, прежде всего и придает смысл существованию этого жанра в концертном формате, - к раритетам. За "Капулетти и Монтекки" Беллини теперь последовал "Орфей" Гайдна, ставший совместным проектом Московской филармонии и Новосибирского театра оперы и балета.

Опера "Орфей и Эвридика, или Душа философа" (таково ее полное название) уступает шедеврам Монтеверди и Глюка не только в популярности, но и во многих других отношениях. В середине 80-х годов ее ставили у нас в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко, но событием тот спектакль не стал и почти бесследно исчез со сцены и из памяти. Да и вообще из всех крайне немногочисленных отечественных попыток обращения к операм Гайдна по-настоящему удачной можно назвать, пожалуй, только "Неожиданную встречу", осуществленную в начале 80-х Борисом Покровским вместе с дирижером Михаилом Юровским с выпускным курсом ГИТИСа и недолгое время шедшую на сцене Камерного театра (ранее в тех же стенах появлялся "Аптекарь" - не без успеха, но и без особых откровений).

На самом деле, оперное наследие Гайдна вряд ли может рассчитывать на ренессанс, подобный тому, что переживают в последние десятилетия оперы Генделя. Оперы, в отличие от ораторий и симфоний, не принадлежат к высочайшим достижениям гайдновского гения. При этом, в отличие, скажем, от Моцарта, многие оперы которого даже и при среднем исполнении способны покорять публику, для Гайдна требуются исключительно экстраординарные личности (и обращения, например, к тому же "Орфею" в последние годы связаны прежде всего с именами Николауса Арнонкура и Чечилии Бартоли). Потому что исполнители здесь должны быть одновременно как бы и сотворцами. В противном случае оперы Гайдна кажутся невыносимо скучными, поскольку в них почти начисто отсутствует театральный, драматический пульс.

Теодор Курентзис, как казалось поначалу, это отсутствие еще усугубил, дав в первом акте (и без того самом длинном) чрезмерно медленные темпы. Они, впрочем, и в дальнейшем практически не ускорились, но постепенно сквозь них все сильнее и активнее стал пробиваться тот самый драматический пульс. И вот уже ощущение скуки бесповоротно уступило место напряженному вниманию, вслушиванию буквально в каждый звук, каждую ноту. К середине уже не оставалось никаких сомнений, что Курентзис ключ к этой опере нашел. И отнюдь не только в аутентичном характере исполнения. Безусловно, Гайдну это очень к лицу, и величайшим его интерпретатором является упомянутый выше (как раз в связи с "Орфеем") классик музыкального аутентизма Николаус Арнонкур. Но Арнонкур, в отличие от многих последователей, никогда не рассматривал аутентизм как самоцель, видя в нем только средство, причем далеко не единственное, способствующее достижению определенного результата. Вот и Курентзис, продемонстрировав в первом акте, что такое формальный аутентизм, не одушевляемый личностным фактором, затем все более и более расправлял крылья, явив себя в первую очередь тонким и глубоким музыкантом, а уж только потом - аутентистом.

Оба его камерных новосибирских коллектива - оркестр Musica Aeterna Ensemble и хор New Siberian Singers (главный хормейстер Вячеслав Подъельский) - были на большой высоте, безукоризненно и с полной отдачей воплощая дирижерские интенции. Однако если они были идеальным инструментом в его руках, то Симону Кермес с полным основанием можно назвать партнершей Курентзиса и даже, в определенной мере, его вдохновительницей.

С трудом верилось, что это - все та же Симона Кермес, которую мы видели и слышали ровно за месяц до того в Доме музыки. Я неслучайно поставил слово "видели" первым: появившись на сцене Камерного зала в облике этакой подросшей Пеппи Длинныйчулок, Кермес приплясывала, словно на дискотеке, вместе с солистами оркестра Pratum integrum разыгрывая весь вечер некое шоу, что, впрочем, вполне отвечало духу барочной музыки, помогая визуализировать заложенный в ней драйв. На сей раз все было не в пример строже: классицизм, по сравнению с барокко, предполагает куда большую меру самоограничения. Более классической оказалась на сей раз и сама вокальная манера певицы. Зато от сцены смерти Эвридики в исполнении Кермес просто дыхание перехватывало. А вот в следующем акте, когда Кермес исполняла партию Сивиллы, в ней уже гораздо легче было узнать ту, барочную Кермес...

Курентзис, похоже, взял кастинг под свой личный контроль, не отдаваясь на волю случая. Конечно, бесспорной звездой, центром, вокруг которого все вращается, была Кермес. Но рядом с ней были превосходный тенор Эд Лайон - Орфей и очень неплохой баритон Дэвид Кимберг - Креонт. И уровень исполнения в целом получился таким, что его следовало бы зафиксировать на CD (как это недавно произошло с "Дидоной и Энеем" Пёрселла - кстати, с той же Симоной Кермес).

МУЗЫКА

• Ужель та самая Симона?
  В КЗЧ прозвучал "Орфей" Гайдна
• Гиньоль-буфф, или Иногда они оживают
  Завершилась V "Крещенская неделя в Новой Опере"
• Да, он не Клайберн, он - другой
  К 80-летию со дня рождения Льва Власенко
• Мили милосердия
  "Виртуозы Москвы" отпраздновали тридцатилетие в ММДМ
• Школа концертмейстерского мастерства

ПЕРВОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ

• Малер и статика
• Тест на "Лебединое"