МАРИНА КОНДРАТЬЕВА: Старый Большой хранит традиции

Елена ФЕДОРЕНКО
Фото Дмитрия КУЛИКОВА

М.Кандратьева

8 февраля в Большом театре состоится Гала, посвященный юбилею народной артистки СССР, профессора Марины Викторовны КОНДРАТЬЕВОЙ, чья жизнь без малого шесть десятилетий связана с главной сценой страны, на которой она танцевала разные партии и вошла в историю как романтическая балерина. Джульетта и Фригия в "Спартаке", Девушка-птица в "Шурале" и Мария в "Бахчисарайском фонтане", Катерина и Хозяйка Медной горы в "Каменном цветке", Муза в "Паганини", Сильфида в "Шопениане", Девушка в "Видении розы", Одетта-Одиллия в "Лебедином озере", Аврора в "Спящей красавице" - все они рассказывали о стремлении к беззаветной любви, к самопознанию и удивительном уважении к хореографическому тексту. Среди учениц Кондратьевой - немало звезд и многообещающих талантов. Накануне юбилея Марина Викторовна ответила на наши вопросы.

- Ваш отец академик Виктор Кондратьев - из плеяды выдающихся ученых в области ядерной физики. Как из среды научной элиты попадают в мир искусства ?

- Детство протекало как у большинства советских детей. Целыми днями была в детском садике, родители работали вместе, в одном институте, я практически их не видела. Время, когда я могла уже что-то понимать, совпало с войной. Папин институт был эвакуирован в Казань, все сотрудники жили в одном доме, каждой семье предназначалась комната. В городе располагались госпитали, и жена академика Семенова образовала небольшую бригаду, которая выступала для раненых: сама играла на рояле, дочь Милочка пела, и очень хорошо, кто-то читал стихи, а я танцевала на сдвинутых по центру палат столах. Даже представить сейчас не могу, что я там выдумывала, никаких танцев никто мне не ставил. Запомнила первых зрителей - перебинтованных, с подвешенными ногами военных...

- Вы говорите о жене знаменитого Николая Семенова, лауреата Нобелевской премии ?

- Да. Кстати, Николай Николаевич ратовал за то, чтобы я пошла в хореографическое училище. Говорил маме, что балет должен стать моей профессией, что желание танцевать у меня неслучайно. Коллеги отца поддерживали Семенова, обсуждали, как мне уехать в Москву. Но я не помню, что бы у родителей было какое-то особое желание отправить меня в балет.

- Почему в Москву, ведь вы - ленинградка ?

- Уже было известно, что лаборатория Иоффе, где работала большая группа ученых, в том числе мой папа, Харитон, Семенов, в Ленинград не возвращается, и в столице будет создан новый институт химической физики. Во время войны въезд в Москву был строго ограничен, вообще передвижение по России было затруднительно. Николай Николаевич настаивал на поездке, но, несмотря на то, что он был ученый высокого ранга, добиться разрешения не мог. Это сделал академик Абрам Федорович Иоффе. Так я вместе с мамой и Николаем Николаевичем поехала в Москву. В хореографическом училище нас встретил директор Николай Иванович Тарасов: "Сожалею, но прием закончен, мест нет, приезжайте на следующий год". Расстроенные, мы вернулись в гостиницу "Москва", и Семенов, разговорившись с портье, узнал, что тут же, в гостинице, живет Агриппина Яковлевна Ваганова. Ее имя было известно Николаю Николаевичу, и он попросил у портье ее телефонный номер. Получив разрешение, мы пошли к Вагановой, на пороге номера мой "сопровождающий" представился: "Я - академик Семенов, а это - моя родственница Марина. Приехали поступать в балетную школу, но, к сожалению, набор уже закончился". Ваганова посмотрела на мои ноги, попросила пройтись, а потом взяла за руку и повела в училище. Помню, как она сказала Тарасову: "Возьмите эту девочку, она очень способная". Конечно, самой Вагановой отказать было невозможно. Так я получила возможность учиться в первом классе Московского хореографического училища.

- Почему Ваганова приняла такое участие в вашей судьбе ?

- Все открылось через пару лет. Агриппина Яковлевна приехала в училище на экзамен, я, встретив ее около канцелярии, подошла со словами благодарности. "Ты - Марина Семенова?" - спрашивает. - "Нет, меня зовут Марина Кондратьева". Она даже рассмеялась: "А я-то подумала, что ты - Марина Семенова". Оказывается, она решила, что я полная тезка ее любимой ученицы. Благодаря этой ошибке я стала учиться, а потом вся моя жизнь была связана с Мариной Тимофеевной: была ее ученицей, когда танцевала, и как педагог часто к ней обращалась. Мне не сразу далась эта непростая профессия.

- Вы меня удивили. Думала, что у вас, одной из немногих, переход от сцены к педагогике оказался естественным. И уходили вы без всякого шума, и сразу пришли в класс в качестве педагога... А сейчас говорите, что все было не так просто .

- Шел 1979 год, когда я решила оставить сцену. У меня очень болела спина, и это была одна из причин, по которой уйти было не так сложно. Боли были мучительные, танцевала на лекарствах, меня держали на бесконечных "блокадах". Перед спектаклем, уже в костюме, делала гимнастику для спины. Это все было нелегко.

Подошла к Юрию Николаевичу Григоровичу и сказала, что с нового сезона уйду на пенсию, но мечтаю остаться в театре - на любой должности. Хотела, конечно, преподавать, передавать свой опыт, полученный и от Марины Тимофеевны, и от балетмейстеров, с которыми работала. Григорович обещал подумать. И буквально через месяц мне позвонил завтруппой: "Есть полставки педагога, если ты действительно хочешь остаться в театре, то надо прямо сейчас уходить на пенсию". Впереди был спектакль "Ромео и Джульетта", и о том, что он для меня станет последним, я никому не сказала. Даже Юрий Николаевич не знал. Когда занавес закрылся, призналась коллегам, что - все: ребята побежали за шампанским, мы выпили. Вот так я попрощалась со сценой. Начался отпуск, и я с нетерпением ждала сентября, чтобы прийти в театр уже в новом качестве. Поэтому у меня финал одного участка профессионального пути перешел в невероятное ожидание нового, на котором я тоже хотела добиться высот.

- Вы работаете в театре более 55 лет, кто еще может гордиться такой датой ?

- Нас двое: мой одноклассник Николай Фадеечев и я.

- Вы пришли в театр, когда еще танцевали Уланова, Семенова - старшее поколение, уже взошла звезда Плисецкой. А через несколько лет пришла плеяда, с которой Юрий Григорович создавал свои балеты. Вы, кажется, попали в "межсезонье". Были какие-то обиды ?

- Конечно. Были. Хотелось танцевать во всех спектаклях, особенно у Юрия Николаевича. Гениальный балетмейстер, он внес в театр новую струю, его спектакли были непохожи на то, что танцевали раньше. Шли классические балеты в разных редакциях, были и проходящие спектакли. Леонид Михайлович Лавровский, правда, замечательно поставил "Паганини". Но до этого были "Рубиновые звезды" - неудача, "Страницы жизни" - тоже. И мы потеряли надежду на новое и интересное. И вдруг... "Каменный цветок"! Все завороженно смотрели на Юрия Николаевича, молодого, полного сил. Как он показывал, как преображался, перевоплощаясь в каждого героя! Все было для нас необычно. Григорович никогда не говорил: делайте только так, и никак иначе. Мы предлагали, экспериментировали, он смотрел, выбирал. Это была интересная совместная работа, хотелось, чтобы репетиции не кончались. Так получилось, что Катерину Григорович сделал на меня, и я значилась в первом составе. Но потом в театр пришли Катя Максимова и Наташа Бессмертнова, которая просто была создана для его спектаклей.

Конечно, было обидно. Правда, я танцевала спектакли Григоровича, но не на премьерах, а позже. В партии Ширин в "Легенде о любви" вышла на вторую премьеру, но это случайность: первый спектакль танцевала Наташа, второй должна была Катя, но у нее болела спина. В "Спартак" я вошла, когда он уже давно был в репертуаре, а о "Щелкунчике" Григоровича мечтала, но не получилось. Он придерживался рамок амплуа и, видимо, считал, что я уже не так молода для роли девочки.

- А как сейчас встретились с Юрием Николаевичем ?

- Рада, что он вернулся, мы все его очень любим. Несмотря на то, что были между нами разногласия и даже ссоры, все равно он остался каким-то своим, родным. Все-таки 30 лет совместной работы - не просто так!

- Основатели российской ядерной энергетики - научная элита, в которую входил ваш отец, - были друзьями вашего дома. Анатолий Александров и Яков Зельдович, Юлий Харитон и ваш "балетный крестный" Семенов - академики, члены-корреспонденты, Герои Социалистического Труда - люди, которые были наделены силой. Не было ли соблазна прибегнуть когда-нибудь к их помощи ?

- Только сейчас я первый раз об этом подумала. Родители считали, что каждый должен доказать свою состоятельность. Мой брат работал в Институте Курчатова, в Дубне, и папа ничего не сделал, чтобы ему помочь, дать лабораторию. Он добивался всего сам. Такое было поколение, таким был уровень культуры.

- Разве не было тогда блата, звонков, просьб ?

- В театре приходилось слышать, что у того или иного артиста "рука". Но я почему-то связывала это только с правительством и думала, что, значит, кто-то из их близких работает в ЦК. У меня же даже мысли не возникало, чтобы папа или кто-то из его коллег походатайствовал за меня перед поездкой или перед распределением ролей. Хотя мы, Семеновы, Харитоны, Зельдовичи, дружили семьями, всегда собирались на праздники. Чаще всего - у нас. Папа любил голоса Нины Красавиной и Бориса Шапенко, приглашал их, они заводили русские песни, цыганские романсы. После охоты, когда возвращался с "добычей", папа, как правило, приглашал коллег на ужин: "Заходите на зайчика, Нина будет петь". Собирались часто, любили искусство, разговаривали откровенно, но никогда никаких меркантильных вопросов не возникало.

- Первой вашей большой ролью стала Золушка в балете Захарова ?

- До этого был еще номер "Голубь мира" на фестивале в Германии. Видимо, Ростислав Владимирович отметил мою прыгучесть, за которую меня прозвали "мячиком", и поставил этот номер на довольно сложных прыжках - там птица перевоплощалась в русскую девушку и собирала всех вместе. Такая дружба народов, политическая акция.

На второй год моей работы в театре он позвонил и спросил, смогу ли я станцевать через две недели Золушку. В тот момент заболела балерина, объявленная на афише, и спектакль был под угрозой срыва. Как из меня выскочило согласие, не знаю. Мама потом меня ругала за опрометчивый ответ: "Как теперь будешь выворачиваться из этого положения?" Две недели я учила текст с Тамарой Петровной Никитиной, хотя мы, молодые артисты, знали все вариации спектакля, все мелочи, кто как выходит: Семенова с распущенными волосами, с тросточкой, Уланова - вытирая о передничек руки. Я понимала, что к каким-то техническим трудностям еще не готова. Тем не менее выучила спектакль, но Раиса Стручкова согласилась заменить заболевшую балерину, и только через месяц я станцевала свою Золушку.

- Среди любимых партий вы называете Анну Каренину. И вообще многие роли вы вели вместе с Плисецкой, так ?

- Началось все с Якобсона. Леонид Вениаминович

пришел в театр ставить "Шурале" и выбрал Майю и меня на роль Девушки-птицы. Дальше мы часто встречались в одних ролях, хотя абсолютно непохожи друг на друга - противоположные индивидуальности. Был "Спартак" Якобсона, мы танцевали Фригию, на "Спящую красавицу" нас с Майей взял Юрий Николаевич. Потом сама Майя пригласила меня на Каренину. Анна стала моей последней новой ролью, и я с такой отдачей работала, с таким энтузиазмом, так понимала и чувствовала героиню! Очень любила Джульетту. Жизель - особой любовью, потому что это был первый спектакль, который я репетировала с Мариной Тимофеевной Семеновой. Она многому тогда меня научила: различать стили в пластике, ведь арабеск из "Дон Кихота" - это совсем не арабеск из "Жизели".

- "Жизель" - где одна из ваших лучших ролей - шла в редакции Лавровского. Леонид Михайлович помогал ?

- Перед спектаклем он смотрел новых исполнителей. Мы с Марисом Лиепой ему понравились. Потом попросил меня остаться. Посадил рядом, ни слова не сказал о спектакле, начал рассказ о случае в блокадном Ленинграде. "Шел я по улице, навстречу - близкая моя знакомая, мы тесно общались семьями. Прошла мимо, словно не видит. Значит, я чем-то обидел ее? А через несколько дней узнал, что она шла от своего дома, который разбомбили, когда там находились муж и дети". Он рассказывает, а у меня слезы текут. "Раз ты плачешь, то поняла. Хочу, чтобы ты так сыграла сцену сумасшествия Жизели". С тех пор я так и играла. Мне говорили, что зрители плакали. Такой был Лавровский - ради молодой балерины готов был делиться сокровенными чувствами. Он вообще любил молодежь, любил собрать нас и рассказывать о себе, о прежних танцовщиках, о Баланчине и о том, как они хотели вместе уехать.

- С Якобсоном трудно было работать ?

- Очень. Даже мне, хотя я любила репетировать и никогда не уставала. Но то, что он требовал, было сверх сил. Девушка-птица работала кистями, а не руками, как лебедь. Это было так трудно! Часами делали одно движение, потом второе - так же долго. Не чувствуя рук, измученная приползала домой. Якобсон поражал своей настойчивостью и уверенностью, что все получится, не может не получиться. Надо просто работать. Репетиции с ним оставляли заряд энергии, желание добиваться лучшего.

- Не вспомните ли своих партнеров? Чаще всего в спектаклях я видела вас с Марисом Лиепой .

- С Марисом мы танцевали много - "Ромео и Джульетту", "Жизель", "Спящую красавицу", "Лебединое озеро". Но особенно нас сблизило время, когда пришло новое поколение, и мы оказались более свободными. Тогда стали танцевать в спектаклях других театров, проводили много творческих вечеров. Марис был очень творческим человеком, я была довольно мобильна - в поездки мы собирались быстро.

Еще один мой любимый партнер - Коля Фадеечев. Марис - артист, он любил "выстраивать" себя, правда, никогда не в ущерб партнерше. Наоборот, всегда обращал внимание на то, как будет смотреться пара. А у Коли все было органично, естественно, и он потрясающе держал, его руки были просто золотыми. Отличным партнером был Гена Ледях. Много танцевала с Володей Тихоновым, Борей Хохловым, Валерой Лагуновым.

- Вашей первой ученицей стала Рита Перкун-Бебезичи. Сейчас уже не все помнят имя этой талантливой танцовщицы, которая погибла через месяц после того, как получила золотую медаль на Московском международном конкурсе. Вы сумели подготовить балерину, чей танец поразил музыкальностью, легкостью и летящим прыжком, стал открытием !

- Да, Маргоша была первой. Мне позвонила Наташа Касаткина, в театре которой она работала: "Хотим готовить на конкурс способную девочку: отличные данные, темперамент, невероятный внутренний запал. Но... характер ужасающий, самовольный, она не слушает никого. Ты не могла бы как-то помочь?" Это был 1977 год, я еще танцевала и уже училась в ГИТИСе. Маргоша, действительно, оказалась девочкой необычной, к ней трудно было найти подход. На все отвечала: мне это не нравится, мне так неудобно. Счастье, что я тогда танцевала, поэтому к ней на репетиции приходила в балетных туфлях, в трико и все показывала в полную силу, на пальцах: "Посмотри, как ты делаешь". А потом просила сделать по-другому. Показывала - и тоже в полную силу. Она поняла, что я хочу ей помочь, подсказать. Вот таким приемом и осваивали конкурсный репертуар. Много работали над линиями, стилем. Она стала мне доверять - и не только как педагогу, мы начали дружить.

- Она погибла, возвращаясь с летнего отдыха ?

- Мы вместе отдыхали в Астрахани, жили на острове, в палатках. Отпуск заканчивался, оставались последние три дня. И вдруг Рита с мужем решили уехать. Я отговаривала, удивлялась спешке, доказывала, что пара дней ничего не решит. Но она стояла на своем: я получила золото, должна быть в форме, хочу приехать пораньше, начать заниматься. А на следующий день пришла телеграмма, что Маргоша погибла. Такая судьба.

- С кем из солисток Большого работаете сейчас ?

- Мои ученицы - Надя Грачева, Наташа Осипова, Нина Капцова, Нелли Кобахидзе, Аня Тихомирова, Чинара Ализаде. Все они - разные, и я стараюсь подчеркнуть индивидуальность каждой.

- Легко репетировать с Наташей Осиповой, всеобщей любимицей ?

- Непросто, но интересно. В жизни Наташа человек легкий, быстро идет на контакт. Но она ранима, мучается, когда сталкивается с несправедливостью, часто плачет. В работе упряма. Ей ничего нельзя навязать, если она не понимает, зачем это надо. И пока не поймет, будет стоять на своем. Все ждут, что она поразит прыжками, вращениями, а она - не технарь, а очень глубокая девочка. У нее фантастическая энергетика и необузданный темперамент. Порой ее надо приструнить, как лошадку, что иногда бывает непросто. Мы разбираемся, разговариваем. Иногда вижу, что она со мной не соглашается, и я не могу ее убедить. Тогда не давлю, не настаиваю. Проходит какое-то время, и... она, человек думающий, принимает. Когда репетировали Жизель, у нее были сплошные "почему". Почему я должна оглянуться? Не могу ли я сначала подумать, а потом среагировать? Почему, услышав стук, я должна повернуться в другую сторону? А действительно, почему? Да потому, что туда идет хореография. Ей этого недостаточно, ей нужно совместить танец с логикой смысла. Она кропотливо относится к каждому образу. Учу ее не прыгать кверху, как прыгают гимнастки, а лететь, покрывая всю сцену. В "Жизели" мы сняли все большие прыжки, я ей, чтобы она поняла, говорила: "Летай на бреющем полете".

- Славу Наташе принес Лондон. Ожидали вы такого успеха? Вы участвовали в гастролях 1956 года и в нынешних, спустя полвека. Изменения в лондонской публике заметны ?

- Триумф был и тогда, и сейчас. В 50-е был такой успех, какого в Москве мы не имели. Нам он казался чем-то невероятным, чрезвычайным. В памяти ночные очереди, тянувшиеся вдоль квартала за входными билетами, потому что все билеты с местами были распроданы задолго до начала. Люди подогревали себе чай на горелках и примусах, чтобы не замерзнуть.

Сейчас встретила множество людей, которые меня помнят с 56-го, когда я танцевала "Бахчисарайский фонтан", "Весенние воды", "Вальпургиеву ночь". Нигде, может, только в Японии, я столько автографов не давала. Публика, конечно, поменялась. Поменялась и я. И то, и другое естественно. Сейчас, особенно на первых спектаклях, публика вела себя более сдержанно.

Наташу Лондон действительно сделал балериной. Газеты правильно писали: уснула Золушкой, проснулась прима-балериной, звездой. Не думала, конечно, что ее назовут лучшей балериной года, что она будет лидировать по оценкам английской прессы. Хотя была уверена, что в "Дон Кихоте" она понравится.

- Такая слава в 20 лет. Не закружилась ли голова ?

- Я этого опасалась, но напрасно. Наташа не стала заносчивой и самоуверенной. Деньги для нее ничего не значат, купить ее нельзя. Она - девочка, преданная искусству. Репетирует с утра до вечера.

- Ваши ученицы так же к вам относятся, как вы к Марине Тимофеевне, авторитет которой был для вас незыблем ?

- Слово Семеновой было для меня законом. Я пришла в театр, когда никого к педагогам не прикрепляли. Тамара Петровна Никитина репетировала все спектакли. Со всеми солистами. Потом появилась Марина Тимофеевна, и когда она взяла меня, то это было счастье! Я могла прийти к ней с любым вопросом, верила всем ее советам. А сейчас, если какая-то кошка пробежала, то можно услышать и такое: "У нас есть другие педагоги, пожалуйста". Такой привязанности уже нет.

У меня похожие отношения были с Надей Грачевой. Почему были? Потому что она сейчас состоявшаяся балерина, взрослый человек, у нее ребенок. Но первые годы у нас была дружба, мы разговаривали обо всем. Она была близким человеком - как дочь! Всякое бывало, нас разлучали, но мы все равно остались верны друг другу. С Ниночкой Капцовой хорошо работаем, она человек очень теплый. Жаль, что пока не оправилась после операции и не может принять участие в моем концерте. Катя Шипулина всегда была одной из моих любимых учениц, но сейчас ушла к другому педагогу. Причин не знаю.

- Большой театр - такая махина, тут свои законы, обычаи, нравы. Они изменились за полвека ?

- Очень. Знаю, что надоедаю молодым коллегам со своим "раньше было по-другому". Они раздражаются: "Что вы все вспоминаете? Сейчас другое время". Действительно, другое. Мы приходили в театр как в родной дом и не испытывали никакой неприязни со стороны старших. Напротив, все старались меня опекать, что-то показать, чему-то научить. Нас не шпыняли, а объясняли, как надо себя вести, как с кем разговаривать. Когда я дебютировала в Золушке, Раиса Стручкова бегала по кулисам, чтобы я не запуталась, откуда мне выходить. Ее никто не просил об этом, и в общем-то я танцевала ее партию, смена пришла. Сейчас все не так, к молодежи относятся примерно так: рано тебе, нечего лезть, мы еще сами потанцуем. Добра и внимания стало меньше.

В наше время для замены кого-то в афише нужны были причины чрезвычайные. И даже руководители не имели права менять объявленных исполнителей. Сейчас сплошь и рядом замены солистов, спектаклей.

Никому

из нас даже в голову не приходило отказаться от спектакля, и мы ни одного не сорвали. Хотя от этого ничего не зависело: ни поездки (их до Лондонских гастролей и не было), ни зарплата. Мы не задумывались о деньгах. У меня было семь ведущих партий, но я получала кордебалетную ставку. При одной из пертурбаций мне сказали: "Мы не можем давать тебе спектакли, потому что нет сольной ставки, а ты получаешь как кордебалет". Я ответила: "Можно не платить, только дайте балеты". Сейчас - наоборот. Артисты отказываются: "У меня ставка кордебалета, а эта партия солистки, зачем я буду напрягаться?"

- Вы - представитель того поколения, которое воспитано на больших сюжетных спектаклях, с уважением относится к классике, и ему не по душе то, что делал Ратманский. Но вот парадокс: ваши ученицы стали основой группы, которую теперь во всем мире именуют "молодежной сборной" Большого. Как вы оцениваете эту пятилетку ?

- Нельзя сказать огульно: для кого-то это было полезно, для кого-то - совсем нет. Например, балет "В комнате наверху". Я его не поняла, не понимаю и даже не хочу понимать. Зачем это было нужно? Катя Шипулина после "Комнаты", где танцует в кроссовках, неделю не могла прийти в себя. И так было после каждого спектакля. А вот Наташе Осиповой было нипочем, она может и классику танцевать, и модерн. Одним полезно раскрепоститься в современной пластике, другим не нужно. Многие осваивали новые движения через силу, и, конечно, классика страдала. Есть балерины, которые должны танцевать только классику. Раньше было строгое разграничение, и классическим балеринам не разрешалось танцевать характерный репертуар на каблуках, потому что другие мышцы работают, другие связки, нога формируется иначе. Например, танец басков в "Пламени Парижа". Зачем его танцевать главной героине на каблуках, когда через три минуты она же выйдет в классическом па де де?

Эти годы были расцветом для многих молодых, но пять выпусков, пришедшие в труппу, не знают, что такое Большой театр. Они там не были.

- Вы об историческом здании? Но ведь Большой театр - это не только стены ?

- С легендарным зданием ушло и отношение друг к другу, к искусству, к традициям Большого театра. Мы сейчас ждем не только возвращения в старый дом, но и возвращения к традициям. Очень хочется, чтобы молодежь, которая пять лет воспитывалась на современных спектаклях, хотя и танцевала классику, вышла на старую сцену и поняла, что это такое. Потому что эта сцена особого излучения, особой энергетики. Я танцевала на всех сценах мира, часто открывала гастроли. Но рядовой спектакль в Большом для меня всегда был намного ответственнее и требовал совсем другой отдачи.

На главной сцене Большого, наверное, увлечение современностью было бы неправильным. Здесь, в новом театре, это оказалось возможным. Очень хорош спектакль Алексея Ратманского "Светлый ручей". Он проходит "на ура" во всем мире. Понравились мне его "Русские сезоны". Но на афише появились и спектакли, которые привносились со стороны и оказывались однодневками.

- Недавно с огромным успехом прошел ваш творческий вечер в Бахрушинском музее, на котором зал возбужденно реагировал на ваш рассказ о встрече с легендарной Верой Каралли, звездой балета и кино начала XX века .

- Реакция зала меня удивила. Много лет назад в Австрии мы с Марисом Лиепой танцевали "Жизель", и никто не знал, что на спектакле присутствует Вера Каралли. Когда закончился спектакль, на сцену пришла очень пожилая, интересная, аккуратно причесанная женщина в красивом платье. Это была Каралли. В двух словах поблагодарила за спектакль и начала вспоминать о том, как раньше танцевали, какие были Жизели, как она сама трактовала этот образ. И вдруг: "Пойдем ко мне домой, я вас чаем угощу". Мы собрались небольшой компанией, пошли и не пожалели. Она рассказывала не только о балете, но и о своих приключениях, когда ей с трудом удалось из Питера уехать в Константинополь, а оттуда еле-еле выбралась во Францию и, наконец, в Австрию. Она стала рассказывать о том, как оказалась во дворце Феликса Юсупова, когда убили Распутина. Мы не знали, что там были женщины. Она сказала: если бы в доме не было дам, Распутин туда не вошел бы, он был слишком осторожен.

ПОД ЗАНАВЕС

• МАРИНА КОНДРАТЬЕВА: Старый Большой хранит традиции
• Загляните в Книгу судеб
  Гороскоп с 5 по 11 февраля
• Человек родился