Главная | Форум | Партнеры  |
|
КиноКартина |
ГазетаКультура |
МелоМания |
МизанСцена |
СуперОбложка |
Акции |
АртеФакт |
Газета "Культура" |
|
№ 13 (7773) 21 - 27 апреля 2011г. |
Рубрики разделаАрхивСчётчики 
|
|
Курсив мойОЛЕГ ЗАЙОНЧКОВСКИЙ: Действительность – для меня что-то вроде “магазина”, куда я хожу за “продуктами”ПЕРСОНАБеседу вела Анна ГРИБОЕДОВА
– Олег, сведения о вашей биографии очень скудны. Известно, что родились вы в Самаре, живете в Подмосковье, что были слесарем-испытателем ракетных двигателей… Когда вы осознали себя писателем? – Мои биографические сведения скудны потому, что сама биография довольно скудна. К тому же эти сведения совершенно необязательны. Как всякий человек, я, конечно, где-то родился, учился, трудился. Однако не внешние жизненные обстоятельства послужили причиной моих литературных занятий. Причина была внутренняя и, я думаю, природная. Еще в школьном детстве я склонен был к письменному “самовыражению”, за что получал от учительниц литературы двойки и строгие нагоняи. Эта склонность во мне сохранялась и только ждала повода, чтобы реализоваться. Повод представился на пятом десятке лет. Это известный возраст, когда многим из нас становится, как бы это выразиться… скучновато жить. Вот тут меня и выручили занятия литературой. Они стали для меня, так сказать, способом преодоления действительности. Не сразу, но постепенно меня перестало тошнить от написанного накануне, и я пришел к мысли, что мог бы стать полноценным прозаиком. – Что же это за “самовыражение”, которым так недовольны были ваши учителя? – Чаще всего училки сетовали на то, что я “не раскрыл тему”. “Но так ли это важно? – дерзил я им в ответ. – Ведь ваша тема в учебнике уже раскрыта и закрыта!” Я писал “по мотивам”, втайне надеясь красотами стиля и тонкостью своих суждений тронуть училкины сердца. Но тщетно. Училки требовали только тему и велели мне не быть “умнее других”. Некоторые из них сейчас еще живы и гордятся тем, что выучили писателя. – Где бы ни обитали ваши герои, мы обнаружим определенные сходства: пригородные ли домики, брежневские ли квартиры с вечно протекающими кранами, заросшие ли парки, где можно побродить, поразмышлять... Создается впечатление, что вы досконально знаете реалии жизни в маленьких городах нашей страны. – Если вы заметили, населенные пункты у меня почти нигде не названы. Конечно, я не с луны упал, но и никаких преимущественных знаний о том, как живут в городках россияне, у меня нет. Место действия моих произведений одно и то же – это мой прозаический текст. Фактура в нем взята не из жизни, а из представлений о ней, и нигде, кроме как в поле моего художественного вымысла, она существовать не может. Меньше всего я пекусь о достоверности, то есть о том, правильно ли соотносится изображаемая мной действительность с реальной. Думаю, что вообще не стоит искать у меня в текстах каких-либо “жизненных” применений. Ведь даже Белинский говаривал, что поэзия не имеет целей вне самой себя. – Что служит источником ваших впечатлений? – Источник моих впечатлений – природная впечатлительность. В физическом смысле я мало перемещаюсь по миру, но у меня бывает ощущение, что при моей неподвижности “мир” течет сквозь меня. Кажется, подобное состояние В.В.Розанов считал потенциально писательским. Но самые сильные (и полезные для творчества) впечатления я получаю не “из жизни”, а изнутри самого себя – от собственных, что называется, фантазий. Это как во сне, когда эмоция, яркая, свежая, бежит иногда впереди своей причины. Так у меня в сочинительстве: я с эмоцией сажусь писать и подгоняю под нее “причину” – текст. – А персонажи и истории, описанные в ваших книжках, имеют какие-то жизненные прототипы или целиком вымышлены? – Не имея какого-то исходного материала, начать писать невозможно. В момент зачатия персонажа я (чаще даже неосознанно) предварительно наделяю его “генетическими свойствами” известного мне человека (иногда литературного или киногероя). Но к тому времени, когда персонаж по-настоящему оживает, то есть, может быть, уже пущен в текст, от исходного образа, как правило, мало что остается. Про истории можно сказать приблизительно так: они в целом вымышленные, хотя содержат невымышленные эпизоды. Но это очень приблизительно. На самом деле в них и вымысел, и невымысел в процессе писания подвергаются решительной трансформации. Они у меня играют сугубо подчиненную роль по отношению к художественной задаче – условно говоря, к той эмоции, которую я упомянул выше. – Считается, что большинству читателей намного интереснее следить за приключениями тайных агентов, олигархов или избалованных дамочек, заполняющих пространство детективов, нежели читать о злоключениях ничем не примечательных людей – соседей по площадке, беспомощных старушек, тех, кто становится героем ваших произведений. Получается, что с читательскими предпочтениями вы не считаетесь? – Детективы, фантастика, дамские романы – все это коммерческая, я бы сказал, паралитература. Ни сама она, ни предпочтения ее потребителей мне не интересны. Но даже читатель, взыскующий “настоящей” прозы, тоже мой далеко не весь. Все-таки мои тексты предназначены в первую очередь не для “умственного”, а для интуитивного постижения. Восприятие их требует определенной настройки литературного слуха (если он вообще имеется). Скажу откровенно: эти мои беспомощные старушки, соседи по лестничной площадке и т.д. – все они для меня только ноты, звуки определенной высоты и тона, при помощи которых я пытаюсь сыграть мелодию. Если читатель за старушками не слышит музыки, он мне тоже не очень интересен. Другой отклик для меня важен – в душах тех, к сожалению, немногочисленных моих читателей, кто, как и я, считает художественную литературу прежде всего искусством. – Олег, о вас говорят как об авторе, пишущем о жизни в России без надрыва, спокойно, что вам удается находить “компромисс с действительностью”. Правильно ли вас прочитали и восприняли? И как же насчет мнения, что текст обязательно должен описывать именно конфликт? – Мне не нужен компромисс с действительностью, потому что и конфликта с ней у меня нет. И я вовсе не пишу о жизни в России, а спокойно и без надрыва затрагиваю извечные вопросы. Действительность (она же – “нынешняя жизнь в России”) – это для меня что-то вроде “магазина”, куда я хожу за “продуктами”, и в этом смысле она меня вполне устраивает. Второй вопрос более интересный. Возможен ли вообще акт творчества, в основе которого не лежал бы, условно говоря, конфликт? Думаю, что нет. Но содержать конфликт и описывать – это не одно и то же. Если читатель хочет доискаться конфликта (а это его законное право), пусть копает глубже. – Мне показалось, что вам как писателю ближе короткая форма: рассказы, новеллы. Если это так, то почему вы собираете новеллы в роман? Что это – дань премиальному процессу и продуманный маркетинговый ход? – Короткая форма в принципе мне не чужда. Но только единожды у меня был случай, когда книга, задуманная и написанная как цикл рассказов, была названа романом (“Сергеев и городок”). Эта затея была не моя, а издательская; и предпринята была в тех самых целях, о которых вы говорите, и надо сказать, в общем-то удалась. Все другие мои книжки писались, безусловно, как цельные и единые произведения. Да, структура у них мозаичная. Что ж, такой у меня способ строить повествование. Километровую дистанцию можно пробежать на одном дыхании, а можно как десять стометровок. Главное – выдержать направление и прибежать туда, куда надо. Что же касается интересов маркетинга и премиальных раскладов, то я по моему характеру действовал бы скорее вопреки им, чем в угоду. – В романе “Счастье возможно” ваш герой не раз жалуется, что книга, которую он должен написать в установленный срок, идет туго. Случалось ли вам подгонять текст, чтобы он успел в срок оказаться на столе у издателя или попасть в список какой-нибудь премии? – Единственный раз я заключил с издательством договор, по которому обязан был сдать книжку к определенному сроку. Но срок мне поставили вполне божеский, и я в него почти уложился. Обычно я сам себя поторапливаю – иногда с успехом, а чаще без. У меня не бывает ощущения, что книжка идет туго; бывает чувство, что я в данный момент… не то чтобы не в форме, но не готов писать. А книжка никуда не идет – ни туго и никак; она просто смирно лежит и ждет, когда господин автор будет в лучшем настроении. Что касается премиальных сроков, то их я уж точно не держу в голове, как и сами премии. – Ваши произведения входили в списки всех самых престижных литературных премий, но ни одну из них вам получить так и не удалось. Это обидно? – Один мой знакомый сравнил меня со сборной Голландии по футболу, которая участвовала во многих финалах и ни в одном не победила. Не знаю, в чем проблема голландцев, а моя мне хорошо известна. Имя ей – “мелкотемье”. Ведь несмотря на то, что речь идет как бы о художественном конкурсе, премиальная конъюнктура у нас отражает в общем и целом запрос так называемой мыслящей части общества, который в свою очередь мало чем отличается от запроса моих приснопамятных училок. Но ведь есть в обществе еще и чувствующая часть – должна быть! Кто ее-то чаянья удовлетворит? Понятно, что рассматривать текст в эстетических параметрах – дело сложное, во многом вкусовое и потому заведомо скандальное. Но все-таки нельзя оценивать художественные достоинства произведения по остаточному принципу. Так мы убьем, если уже не убили, нашу прозу. А “мыслящая часть общества” по-любому голодной не будет – станется с нее и Бегбедеров, и Пелевиных. – За вами закрепилось несколько определений и сравнений: “певец обыденности”, “посадский писатель”, вас сравнивают с Довлатовым и даже с Шукшиным. Какой литературной традиции вы наследуете? – Пусть все эти определения остаются на совести тех, кто их дает. Лично я не хотел бы быть сопоставленным ни с кем, даже и с Шукшиным. А художественная традиция, которой я думаю, что наследую, – это традиция русской классической прозы. Впрочем, судить об этом – дело, наверное, не мое. Что касается литературных влияний и впечатлений, то их в моей жизни (не писательской, а вообще) было довольно много, но больше от чтения поэзии, чем прозы. – Из современных авторов вам кто-либо близок? Кого-то можете выделить? – Если честно, то нет. Среди здравствующих прозаиков я, к сожалению, не вижу идейно (а пожалуй, и эстетически) близких. Мне небезразличны судьбы отечественной словесности, и я с чистым сердцем готов порадоваться (и радуюсь иногда) творческой удаче коллеги. Но не попадается мне пока проза, которая по-настоящему удовлетворила бы меня – просто как читателя. Вот и приходится сочинять самому. Также в рубрике:
|
