КВАРТЕТ ИМЕНИ БОРОДИНА: Самые строгие судьи себе – мы сами

Беседу вела Евгения КРИВИЦКАЯ

Квартет Бородина: В.Бальшин, А.Абраменков, Р.Агаронян, И.Найдин

Хотя рейтинги в искусстве – вещь сомнительная, но если рискнуть расставить приоритеты, то по любым шорт-листам и “горячим десяткам” Квартет имени Бородина всегда будет в верхних строчках. В этом сезоне коллектив отмечает 65-летие: для камерного ансамбля дата более чем серьезная. Квартет имени Бородина вляется не только одним из самых известных, но и самых старейших квартетов в мире, ведущих беспрерывную концертную деятельность. Конечно, за эти годы постепенно менялись составы: секретом вечной молодости пока не обладает даже гениальный артист. Но сила квартета – в преемственности традиций и исполнительской манеры. Эту линию все годы неуклонно проводил один из основателей ансамбля, виолончелист Валентин Александрович Берлинский. А теперь – его младшие коллеги Рубен Агаронян (первая скрипка), Андрей Абраменков (вторая скрипка), Игорь Найдин (альт), Владимир Бальшин (виолончель).

Интервью сразу с четырьмя музыкантами ничуть не было похоже на феллиниевскую “Репетицию оркестра”. Бородинцы говорят только о музыке, свои производственные секреты открывают неохотно, о коллегах высказываются только хорошо. Тем не менее, учитывая особый юбилейный повод, прославленных артистов удалось “разговорить”, и они с удовольствием поучаствовали в импровизированном “круглом столе” газеты “Культура”.

– Квартету исполнилось 65 лет. Как вы ощущаете себя?

Игорь НАЙДИН: Мне кажется, продолжается творческий рост нашего коллектива. Мы находимся в зрелом возрасте и на данном этапе должны думать о сохранении и продолжении наших традиций, о тех высотах, которые были “взяты” нашими предшественниками.

– Интересно, а когда номинально день рождения квартета?

Рубен АГАРОНЯН: К сожалению, это потонуло в анналах ансамбля. Известен только год – 1945-й. Даже дату самого первого концерта назвать не смогу. Репетиции начались даже в 1944-м, но публично выступать стали год спустя. Отсюда и ведем свое летоисчисление.

– За эти годы квартет ведь неоднократно менялся. И были болезненные перемены, как в случае с достаточно драматичным уходом Валентина Берлинского.

И.Н.: С одной стороны, прийти на место одного из основателей квартета, как было сейчас в случае с Володей Бальшиным, очень ответственно. Но это все-таки замена одного участника. Был более серьезный момент в истории квартета, когда в середине 1990-х сразу ушли два музыканта и пришли мы с Рубеном.

– У вас существует традиция “посвящения”, когда новый участник проходит весь репертуар и знакомится со сложившимися интерпретациями. Но когда вы пришли вдвоем, не возникло потребности в пересмотре традиций?

Р.А.: Могу рассказать о своих ощущениях в тот момент. Сначала на меня навалилась огромная куча репертуара, потому что пришлось, образно говоря, вскочить в проносящийся без всякой остановки курьерский поезд. После двух недель интенсивных репетиций уже надо было ехать на гастроли – у квартета всегда жесткий график. И никто не должен был тогда почувствовать, что случилась катастрофа, что прославленный коллектив потерял лидера – я имею в виду уход Михаила Копельмана. Мои старшие коллеги – и Валентин Берлинский, и Андрей Абраменков – рассказывали мне о сложившихся в квартете традициях исполнения сочинений Бетховена, Шостаковича, Чайковского, Брамса, то есть основного репертуара, составляющего до сих пор костяк программ. И хотя я пришел в квартет сложившимся музыкантом и имел свои представления об этих произведениях, я не стал совершать “революций”, так как исполнительские традиции моих предшественников для меня были священны. Быть метлой, которая метет по-новому, – это не для меня.

Андрей АБРАМЕНКОВ: И Рубен, и Игорь – оба великолепные музыканты. Нам сразу стало очень уютно вместе, и мы сосредоточились на музыкальных проблемах. Они оказались гибкими, быстро приспосабливающимися ансамблистами.

– Андрей Федотович, вы на сегодняшний день дольше всех играете в квартете. Что привело вас в этот коллектив из прославленного Камерного оркестра Рудольфа Баршая?

А.А.: Поправлю: меня привели в квартет. Это произошло после ухода Ярослава Александрова: бородинцы стали срочно искать замену, и кто-то назвал мою фамилию. Потом получилось очень смешно: когда я перешел в квартет, то в разные годы встречал музыкантов, которые мне “по секрету” говорили: “Знаешь, а ведь это я тебя туда устроил!” Между прочим, на это предложение я вначале ответил: “Я подумаю”, – чем очень удивил моих будущих коллег. Считалось, что попасть в Квартет имени Бородина – огромная удача, ее надо, что называется, “ловить”. Но я такой человек – должен был взвесить все обстоятельства и оценить свои силы. Подумал и решил, что, наверное, смогу.

– Знаю, что в квартете существует традиция или даже правило: ни дня без репетиции.

И.Н.: Репетировать каждый день – это не традиция, а производственная необходимость.

А.А.: Репетируем столько, сколько надо: мы не подходим к этому вопросу формально.

– Есть ли любимые залы, куда вы любите возвращаться?

И.Н.: Наверное, придется быть банальным, но хочется прежде всего назвать известные потрясающие залы: Малый зал “Консертгебау” в Амстердаме, Брамс-холл “Музикферайна” и Концерт-холл в Вене, Вигмор-холл в Лондоне…

– А в симфонических залах вы соглашаетесь выступать?

Владимир БАЛЬШИН: Нам случалось играть, например, в “Консертгебау” или в Большом зале Московской консерватории, но это, как правило, какие-то особые, юбилейные мероприятия. Например, в “Консертгебау” мы играли с Белой Давидович в ее честь.

– А приходится корректировать звуковой баланс в таких пространствах?

И.Н.: Если мы чувствуем, что звучит как-то глуховато или недостаточно объемно, то пытаемся что-то предпринять. В Большом зале Московской консерватории ориентируемся на отзвук: честно говоря, там камерным составом играть не так комфортно, так как акустически сложно контролировать свою игру. А вот в Японии, в Финляндии гениально спроектированные залы, где и на сцене, и в зале – одинаковый баланс. Валентин Александрович Берлинский всегда говорил, что лучшие акустики – это финны и японцы, недаром Валерий Гергиев выписал для постройки Концертного зала Мариинки японского специалиста.

В.Б.: В больших залах важно ощущать те “невидимые” связи между участниками квартета, которые иные, чем в камерных помещениях.

– А контакт с публикой, которая в небольших залах сидит очень близко от вас, помогает или мешает?

И.Н.: Ненавидим! Особенно, когда на сцене стоят стулья, и люди вам дышат в спину. Это мешает сконцентрироваться.

– У квартета такая интенсивная концертная жизнь. Остаются ли время и потребность в сольных выступлениях “на стороне”, занимаетесь ли вы педагогикой?

Р.А.: Когда я пришел в квартет, то все остальные занятия оставил “на потом”. Когда это “потом” наступит, я до сих пор не знаю. Как солист выступаю крайне редко, по каким-то специальным случаям. Преподавание, после 20 лет работы в Ереванской консерватории, где имел звание профессора, я практически оставил, если не считать мастер-классов, которые заранее бывают определены по ходу наших гастролей. Тогда я с удовольствием общаюсь с молодыми музыкантами. Но считаю, что когда человек все силы отдает какому-то большому делу, то на другое у него времени не остается или где-то придется халтурить.

А.А.: Побочных музыкальных интересов нет.

И.Н.: Интерес к сольной деятельности, в принципе, сохраняется. Но, честно признаюсь, “пороху” не хватает. Мы не имеем права концертировать в ущерб квартетному делу, а просто свободного времени остается очень мало.

В.Б.: В каком-то из интервью наш маэстро Рубен Агаронян говорил о давнем правиле бородинцев: “Сначала квартет, потом все остальное”. Я присоединяюсь к этой фразе. И потом, квартетный репертуар настолько насыщенный, что он вполне удовлетворяет музыкантские потребности. У меня не возникает чувства, что тут я чем-то скован, а вот в другом месте смог бы по-настоящему развернуться и показать истинные возможности. На самом деле в квартете есть масса способов для музыкантской самореализации, и у каждого из членов ансамбля достаточно многоплановых задач.

И.Н.: Тем более что мы играем не только вчетвером, но и с разными пианистами, инструменталистами, доходим до октетных составов.

– С квартетом часто выступали замечательные солисты: Генрих Нейгауз, Мария Юдина, Лев Оборин, Яков Зак, Эмиль Гилельс, Давид Ойстрах, Леонид Коган, Юрий Башмет, Виктор Третьяков, Наталия Гутман… Всех перечислить невозможно. Какие концерты остались в памяти?

А.А.: Я бы особенно отметил длительное сотрудничество с Рихтером. Это был своеобразный и интересный человек, не говоря о том, что пианист гениальный. С ним случались и смешные моменты. Например, на одном концерте погас свет – но мы продолжали играть. Затем ноты полетели от ветра: это все происходило в каком-то маленьком городке в Италии, где мы играли на открытом воздухе, на старинной площади. Рихтер вообще любил играть во всяких экзотических местах – недаром же он проводил свой фестиваль во Франции, в Турени, в помещении сарая, где хранили сено.

– Наверное, с Рихтером приходилось “забывать” о традициях и идти за ним?

А.А.: Конечно. И с ним было очень интересно репетировать. Он в творчестве своем оказался человеком сомневающимся, а это замечательно. Ведь его поиски, сомнения приводили к удивительному результату. Как-то мы готовили Квинтет Дворжака, опус 5. Раньше ни мы, ни он не исполняли его, и процесс “узнавания” музыки с ним оказался чрезвычайно увлекательным. Репетировали по многу часов у него дома, где сама обстановка способствовала рабочему настроению. Для вдохновения он всякий раз любил ставить на старинный пюпитр какую-нибудь репродукцию картин старых итальянских мастеров или русских художников.

– С квартетом играл и Мстислав Ростропович…

Р.А.: Существует запись секстета “Воспоминание о Флоренции”, где к бородинцам в составе – Копельман, Абраменко, Дубинский, Берлинский – присоединились Генрих Талалян, первая скрипка Квартета Комитаса, и Мстислав Ростропович.

И.Н.: Последний раз Ростропович играл на юбилее квартета в 1995 году в Большом зале

консерватории. Мы все там были, только Андрей Абраменков играл на сцене, а мы трое тогда сидели в публике. Есть известная фотография, где на репетиции Берлинский и Ростропович сидят с карандашами в руках и что-то обсуждают по нотам.

А.А.: Это были цеховые разговоры – какие штрихи поставить…

– Кстати о цеховых проблемах: а на каких инструментах сейчас играет Квартет имени Бородина?

И.Н.: Мы доигрываем на инструментах из Госколлекции. Двое из нас приобрели уже личные инструменты, а остальные также собираются расставаться с этой организацией.

А.А.: В СССР музыкантов благодарили, что они играют на этих инструментах и не дают им тем самым умереть.

И.Н.: Госколлекция как помощь музыкантам себя исчерпала. Сейчас она – источник очень большой бюрократии, проблем и финансовых издевательств.

– А у вас кто отвечает за формирование программ?

И.Н.: Все. Мы садимся и обсуждаем будущие планы.

Р.А.: Именно так и происходит. Императивности здесь нет. Основу московского сезона составляют два филармонических абонемента: три концерта в Малом зале консерватории и три концерта в РАМ имени Гнесиных, где зал после ремонта с приличной акустикой – не блестящей, но вполне пригодной для музицирования. В консерватории мы продолжим начатые циклы и сыграем последние квартеты Бетховена и несколько поздних квартетов Шостаковича. В будущем сезоне мы посвящаем этот абонемент в МЗК памяти прославленного Квартета имени Бетховена. А в Гнесинке мы решили сделать нечто вроде “Квартет имени Бородина приглашает…”, с разными солистами.

– А с вокалистами вы сотрудничаете?

Р.А.: Только что в Канаде исполнили произведение Респиги для меццо-сопрано и квартета.

– Репертуар квартета действительно очень обширен, но есть явные композиторы-лидеры, например Шостакович. Круг приоритетных авторов как-то расширяете?

А.А.: Пытаемся. Но в основе программ – Чайковский, Бетховен, Шостакович.

– А как вы в принципе планируете репертуар на сезон?

Р.А.: Как правило, организаторы сами просят те или иные сочинения.

– А если будут заказывать все время Восьмой квартет Шостаковича и что-нибудь Чайковского, что же, так и идти на поводу у импресарио?

И.Н.: Я некоторое время вел статистику программ, и действительно, Восьмой Шостаковича шел впереди всего. Приходится идти на компромиссы, это неизбежно.

– А вы контактируете с современными композиторами? Знакомитесь с новыми опусами? Находится время хотя бы ноты открыть?

И.Н.: Еще у Валентина Александровича Берлинского лежали целые папки современных квартетных партитур.

Р.А.: Мы знакомимся, проигрываем, но сразу понимаем, что “наше”, а что – нет. К сожалению, подавляющее большинство произведений приходится отклонять.

– Это интуитивное ощущение, или все же есть объективные критерии оценки?

Р.А.: Очень хорошо как-то сказала Анне-Софи Муттер, возмущаясь, что композиторы пишут так, что играть невозможно. Я полностью к ней присоединяюсь. У нас в руках скрипки, а не трещотки, и хорошо бы композиторам это учитывать. В истории квартета был такой казус. Наш великий соотечественник, безвременно ушедший Альфред Гарриевич Шнитке посвятил нашему ансамблю свой Первый квартет. Мы несколько раз пробовали к нему подступиться и, к великому сожалению, так и недотянули до сцены. Ни старшее поколение, ни сегодняшний состав. А вот его Третий квартет мы играем (хоть он нам и не посвящен), потому что там учтена специфика квартетного письма, есть глубокие идеи, и вообще ясно, что это произведение выдающегося композитора.

Возвращаясь к вопросу о репертуарных приоритетах: есть ряд сильнейших сочинений, которые или редко, или вообще не звучат. Например, квартеты Бартока – жемчужины камерной музыки. Или Первый квартет Арнольда Шёнберга, который мы начали учить, но должны были отложить из-за недостатка репетиционного времени. Колоссальный по масштабу – 47 минут непрерывного звучания, – этот квартет также подлинный шедевр. Все это сыграть – долг Квартета имени Бородина.

– А как вы относитесь к отзывам в прессе? Вы читаете рецензии на ваши выступления?

И.Н.: Бывает, если попадается статья.

В.Б.: Обязательно читаем.

Р.А.: Сейчас легко все найти в Интернете, распечатать, прочесть. У меня хранятся десятки отзывов из разных стран, на 95 процентов хвалебные.

– А как вы относитесь к отрицательным оценкам?

И.Н.: Нормально, если пишут что-то конкретное. То есть не вообще “не понравилось”, а приводятся аргументы.

Р.А.: В Англии, например, любая, самая хвалебная рецензия имеет какое-то “но”, критическую ремарку, даже при самом высоком общем рейтинге.

И.Н.: В большинстве случаев их замечания по делу, к ним стоит прислушаться.

– И вы изменяете свою интерпретацию?

Р.А.: Самые строгие судьи себе – мы сами. Мы трезво отдаем себе отчет, что действительно получилось – и с этого нас не собьешь. Если бы мы сыграли на максимуме своих возможностей, а потом прочитали, что это плохо, то никогда бы не поверили, отбросили, как несущественное. Это принципиальная позиция, хотя реально таких ситуаций с нами не случалось. Скорее, бывает, что мы знаем, что не все удалось, как хотелось бы, а рецензии хвалебные.

Но я уверен, что чувство самокритики должно присутствовать у каждого артиста, ибо без этого он не сможет прогрессировать.

– А интересуетесь творчеством конкурентов?

Хором: Обязательно!

В.Б.: Недавно слушали в Вене “Артемиус-квартет”, ходили на “Хаген-квартет”.

– Если вы слышите какую-то интересную интерпретацию, удачные технологические решения тех или иных сочинений, берете ли на вооружение?

В.Б.: Мы не копируем чужой стиль. Стараемся не потерять ту музыкальную эстетику, которая создавалась в Квартете имени Бородина предыдущими поколениями. Прозрачность партитуры, наличие “своего” баланса, соподчиненности голосов, чтобы не было “общемузыкального” навала – то есть просто громко или тихо. Как неоднократно говорили мои старшие коллеги, должно быть дифференцированное отношение к звуку, к фразе. Хотя удачи коллег отмечаем.

И.Н.: Когда слушали у “Артемиус-квартета” сочинение, которое с Володей знаем наизусть, то ждали, как они сыграют трудное ансамблевое место, где у нас с ним бывают сложности. И порадовались: надо же, как ребята легко здесь играют.

Р.А.: Я лично хожу на концерты с целью как-то пополнить наш репертуар: иногда случается услышать вещь, которая никогда в Квартете имени Бородина не игралась и по каким-то причинам не попадала в поле зрения. Открываешь для себя еще один шедевр и говоришь коллегам, что хорошо бы его исполнить. Мы его сделаем по-своему, но оно стоит того!

И.Н.: Присоединяюсь к Рубену. На недавний концерт Копельман-квартета в Пушкинском музее попал я один и “открыл” для себя Квартет Пендерецкого. И тоже сказал: “Ребята, надо подумать об этой музыке, нам она будет интересна”.

– Ежедневное общение не надоедает?

И.Н.: Конечно, нет, а то бы мы не беседовали сейчас все вчетвером. Если у кого-то из участников интересы выходят за рамки ансамбля, то он просто покидает его. Так было с Рудольфом Баршаем, проработавшим тут 7 лет. Он затем, как известно, организовал Московский камерный оркестр. Ярослав Александров, который играл в составе квартета 21 год, потом стал ректором Института имени Гнесиных.

– Можно резюмировать, что к 65-му сезону квартет пришел в полнейшей гармонии и благополучии?

И.Н.: В середине 1990-х нас часто спрашивали, как повлияло падение социализма на квартетное дело, на наши концерты. Мы отвечали: никак не повлияло. Мы как занимались своим делом, игрой в ансамбле, так и продолжали репетиции, гастроли. Да, были в СССР небольшие ограничения на исполнение, скажем, сочинений Шнитке, сейчас этого нет. На ваш сегодняшний вопрос мы бы могли ответить то же самое. Наша жизнь – это концерты. Есть технические исполнительские проблемы и задачи, но это кухня, о которой мы предпочитаем не говорить. Мы знаем, к каким результатам надо стремиться, – и работаем ежедневно

ПОД ЗАНАВЕС

• КВАРТЕТ ИМЕНИ БОРОДИНА: Самые строгие судьи себе – мы сами
• “Я устал быть персонажем, летающим с моих картин”
  Новый альбом о Марке Шагале
• Загляните в Книгу судеб
  Гороскоп с 21 по 27 апреля
• Человек родился